Средь нехоженых троп

Если за душой ни гроша, если души и вовсе нет, абсолютно пустой, дикий и чуждый всем его друзьям, всей его рэп-тусовке, если дать в ответ нечего - отдаешься сам, полностью, со всеми твоими недостатками и замашками. Зовёт - беспрекословно подчиняешься, срываешься с насиженного места, не берёшь почти ничего из личного, потому что ничего и нет: живёшь в дешевой развалюхе где-нибудь, работаешь двадцать четыре на семь, а жить все равно не на что. Не можешь, едет сам - где бы там не были, то ли Лондон, то ли Москва. - Охуенная вещь твой альбом, - сидят на балконе, утонувшие в друг друге, переплетённые и ногами, и руками, как всегда, погрязшие в долгах и в голодовке, но хитрые до жути. Дома нет, но есть друзья, а у тех-таки дом есть; нет сигарет, однако, легко и просто выкуришь из пачки, например, Диминой, что с улыбкой готов разглагольствовать на немецком языке о чем угодно. Мирон чуть дрожит от холода, накрываешь его своей курткой, заодно и себя, прячешь ото всех то, что имеешь, и нисколько не сомневаешься, что так оно и надо. - Хуйня это. Лучше могу, - он гордо вздергивает подбородок, и гордость прошибает и Славу. В груди теплится что-то и не даёт покоя. Курят цыганочкой, не оглядываются по сторонам уже, плюют откровенно на все до черта - обкуренные и хорошо отпраздновавшие выход-таки альбома и положительные отзывы, в основном. Жрут друг друга жадно, вцепляясь пальцами в кожу, оставляя синяки и засосы, кусают, пускают кровь и задыхаются так просто от "ничего", сладкого и горького одновременно "ничего". - Правда? Микстейп замутишь? - А может, и замутю, - отвечает Мирон, поднимая голову выше. Слава же ржёт как конь, трясясь. - Филолог хренов, - качает он головой, залезая на Мирона своей худой несуразной тушей. - А кто говорил, что микстейпы сосут? - Не знаю. Могу лишь предположить, что какой-то пиздабол, - Мирон улыбается, и Слава очень даже счастлив, потому что не часто видит его улыбку. На балконе барахла навалом, а потому места не хватает и приходится изощряться, лежа друг на друге. А все-таки ебать как хорошо, и они вместе в тишине, в покое, и нет никого больше, пустота в голове. - Что между вами двоими? - Как-то спросил Дима. - Вы что, пидоры? - Ничего, - ответил Мирон, хотя Слава уже хотел рвануть в бой со словами: "А тебя, хуй, это волнует?". Но оставалось лишь позже пнуть наглого врунишку ногой, мстить и мстить, изворачиваясь в их драке, пока у одного из них не встанет, и придётся забыть пока что о желании мести, желании доставить физической боли, когда можно просто не додать удовольствия, не дать выплеснуть всю свою любовь, что взаперти, ясное дело, не выдержит - не потухнет, но будет больно жечь кожу, отдаваться мигренью и тянущем чувстве внизу живота. Рука сама по себе пустится вниз, в штаны, потянет резинку трусов и очень постарается выпросить его прощение. Есть ли их дружба вообще, существует или, может быть, уже давно затихла, когда сначала за робкими прикосновениями пошли более смелые, пошли мокрые дорожки поцелуев, тянущиеся по всему животу и вызывающие дрожь. Он мог бы прижаться к его груди, не двигаться и так и остаться наверху или снизу, не имеет значения - просто остаться там, где бьётся его сердце. Плечи. Сутулые, яркие и покрытые светлыми волосами. В это запросто можно было бы влюбиться и не оправдывать себя. - Мирон, ты здесь? - Он никогда не видел будто Славу, не обращался к нему по имени и едва ли помнил о нем, когда возвращался в их хату. - Да-да, - Мирон достаточно бухой, он даже не встаёт, оставаясь в той недвусмысленной позе под Славой, и лишь вытягивает ногу, касаясь носком штанины Димы. Но прикосновение это тоже необычное, будто что-то обещающее и несущее в себе больше, чем обещание дружбы, разговора, совместной работы. Нет, он будто бы обещал: "Настанет твоя очередь". Глупо было ревновать, но не реагировать было ещё более глупо. Отдавать просто, даже не борясь, нет, Слава этим не болел. - Тебе не холодно? Хочешь пойдём под одеяло? - Но та же нога так же быстро отринула, расположившись без сомнения рядом со Славиной. - Нет, у меня уже есть одеяло. Мирон проводит рукой будто случайно по его спине, закрытой лишь футболкой, и прижимает к себе чуть больше, но все-таки думает пойти - Славина спина ледяная и готова уже околеть. - Пойдём, Миро. Нам нужно кое о чем переговорить, - ни один его имя не сокращает и это выделяет Диму, неоднократно пользующимся этим. Слава думает передумать и остаться здесь, во тьме ночной, но Мирон все-таки вылезает из-под него, пусть и со смехом и с глупым прищуром, просящим не обижаться. - Не думаю, что ему стоит идти с нами. Это касается чисто нас, Миро. И с последними словами Мирон мрачнеет, чуть с ног не валится, да, крепко вцепившись в склонившееся Славино плечо, на которое вероломно положил голову, все ещё удерживается на месте. Они оба босиком и едва стоят, почти окунаясь в грязные лужи блевотины или разлитого алкоголя вкупе с какой-то дрянью. - Иди-ка ты нахуй, Шок, слушай... - Не надо, Слав. Иди, приляг на лежанку, я скоро приду, окей? Ну, ну. Мирон поторапливает его и одним взглядом обещает, что это не продлится и больше пары минут. - Зря ты их отпустил вдвоём, - в углу отзывается обкуренный хачок, весь заваленный окурками и укутанный в одеяло, он тянет свои голые волосатые ноги и разваливается на матраце, явно, в покое и за здравие. Не узнать невозможно - менеджер двоих, Ванек Ленин, такой же тощий и наглый, если не больше, чем Мирон и Слава вместе взятые. Но обычно он говорил не особо много, более разговорчив был, когда нуждался в деньгах, а потому Слава уже приготовился ему отказать, так как в карманах не было ни гроша. - Зря ты это, - повторил он, указывая сигаретой, от которой вился вверх дымок, в сторону проёма, куда ускакали эти двое. Слава же, сам от себя не ожидая, опустил голову ниже, вспомнив то, что не нужно. Он пожал плечами и остался стоять, пока его в конце концов не стопорило и пришлось-таки упасть рядом с хачом, успевшим за это время, уже больше пару минут, заснуть и проснуться опять. Ваня лежал в трусах и бесстыдно шарил рукой в них, положив руку на грудь. - Они теперь там надолго, - наконец промолвил он опять. - Где-нибудь над толчком притаились и ебутся. За такие слова можно было бы и ребра отбить, пересчитав их кулаками, да, видимо, Ваня причины особой лгать не видел и лишь почесал шею в ответ на его замахивания и пинок в живот. Он, казалось, был бессмертный - но на тот свет, ни на этот его, однако, не тянуло. Кажется, Ваню скорее тяготило собственное существование, но и умирать он не хотел. Сжал губы в тонкую полоску и опять задремал, дыхание его стало ровным и тихим, сопел как ребёнок, честное слово. Проснулся. - Вот сходи и проверь, раз не веришь, нехуй на меня глазеть. И Слава пошёл. Оказалось, этих слов было достаточно, чтобы он спохватился и ринулся в сторону, куда пошли и они, куда они вечно ходили "по чисто их делам" и задерживались, как обычно. Но туалет был открыт и пуст. Паника вдруг накрыла с головой, и, обежав всю квартиру, Слава их, однако, так и не встретил. Пошли, что ли, курить? Ну тогда они по-любому этим не занимались. Этим, Господи, мелькнула мысль в его напомаженной голове, двадцать один, а ведёт себя точно школьница. Слава хотел было позвать его, накинув куртку поверх плеч и сойдя по лестнице вниз, да передумал, будто надеялся эту измену своими глазами застигнуть, а если бы и застиг, то что? Убил бы? - Да давно пора, - услышал он голос Мирона, когда выскочил из подъезда, и успокоился, увидев двоих, сидящих на скамейке рядом. - Думаешь, припрется этот шакал трусливый? Если оно так, так я его очень жду. Но наверняка, вот, друзей с собой приведёт, думаю. - Нихуя скоро приду, - возмущается Слава намеренно и театрально, а на деле вздыхает облегчённо и ступает ниже по ступенькам, всем существом тянется к Мирону и просто не загадывает, какую реакцию вызовет. Но Мирон не ругается на его нетерпеливость, наоборот улыбается и, подозвав к себе жестом руки, садит с собой. - Что, не дождался, да? Мы тут с Димой засиделись, обсуждаем одну персону, что обещала нам визит, когда мы будем в Москве. Да что-то только иди свищи. Видимо, живём. - Чума, что ли? - Интуитивно угадывает Слава, припоминая конфликт Димы с Ромой, и свою злость насчёт того, что он в это дело Мирона впутывает. И берет его ладонь в свой карман. - Да, он. Но, видимо, не объявится. Дима опять чем-то недоволен, он в общем-то часто по Жигану расходился, все доказывая, какой тот лицемер. Ему, похоже, не терпится получить за свои слова. - Отхватите рано или поздно, только беду кличете, вам оно так надо, чтобы я вас от пола отскребал, а? - Нет, так нет, - Мирон встаёт и, держа Славу за руку, тянет обратно в подъезд. - Ты не пойдёшь? - Не сейчас, - Дима хмурится и садится в излюбленную позу гопаря, засовывая руки в карманы. Слава спешит наконец отхватить снова свой кусок от долгожданного счастья, его мутит от радости и он спешит подняться наверх, уже сам ведя Мирона и ковыляя вперёд. - Долбоеб, что скажешь. Лезет на рожон, но какой же я буду друг, если не поддержу, а, Слав? Какой друг? Мирон по дороге объясняет свою позицию, не кривя душой, и обращается в философские рассуждения, должен ли он быть за или нет и не успокаивается, пока они не залазят в отхваченное у хачика одеяло, прячутся под ним, выключая свет, чтобы Ване не мешать и лезут в отдельный угол, который по договору принадлежит им. Квартира такая развалюха, что когда Славина голова соприкасается со стеной, то сверху падает штукатурка, изрядно облупившаяся. Они не причисляют себя к тем гейским парочкам, но компании так или иначе выбирают осторожно, чтобы не схлопотать презрения вкупе с отвращением отъявленных гомофобов России. - А все-таки, тебе не страшно? - Что не страшно? - Хмурится Мирон. - Ну, в глаз получить или подохнуть за свою ориентацию? Быть пидором это ж все-таки не круто, особенно в России. Я вообще охуею, если мир когда-нибудь нас признает, ну там. - А ты уже отнес себя к ним, все, да? - Ну, я не знаю, как иначе назвать то, что мы с тобой делаем, пусть и получаем в задницы поочередно. Мирон улыбается, лезет ручонками под футболку Славы и греет свои руки на его животе, по крайней мере, таков его замысел с виду. - Мы ж хитрые, забыл? В домах сидим, прячемся, гей парады не устраиваем, с чего бы нас убивать? - Ну, гомофобы есть всякие. И ещё эта нехуевая библия, проповедующая то, что мы нечисть. В это время, когда Слава косит взгляд, он замечает быстро бегущего таракана и сравнивает себя с ним, занося тапочек, но так и не совершая удара. Можно будет не удивляться, если их ноги кто-то ночью будет щекотать. Кто ж знает, сколько их здесь. Может, с десяток. - Надо было убить, - высказывает своё мнение Мирон, оглядывая быстро удаляющуюся тараканью задницу. - А насчёт этого, ну мы в первую очередь люди да и пидарасы только из-за друг друга, вот насколько мы любим любить. Теперь на лице Славы расцветает улыбка и он совсем не против, когда некая рука лезет в его штаны, орудуя там точно хозяин. Хозяин. А ведь даже спустя столько лет встречается это незамысловатое, но точное словечко, напоминающее будто об их ролях, будь то преданный кот, бродящий по пятам за другом. - Мирон, а если б я был котом, ты б меня любил? Нашёл бы? А каким бы я был, если оно так, как думаешь? Мирон радуется смене темы, а потому отвечает сразу и с улыбкой: - Думаю, ты б был гулякой, этаким свободным котом, а ко мне домой являлся бы только за жратвой, за каким-нибудь блюдечком молока, все-таки ранимая душа, и никого не подпускал бы к себе, кроме меня. Слава устраивается поудобнее и кладет свою голову на его плечо. - Вот таким? - Спрашивает он. - Ты имеешь в виду, эгоистичным? И получает укус в шею, заслужив. - Ладно-ладно, ласковым. Безумно красивым. Юным. И моим. Так же? - Ну и чтобы ты со мной делал? - Ммм, дай-ка подумать... А как ты относишься к зоофилии? - И опять получив слабый укус, он театрально меняет "позицию". — ...Любил бы. Каждый день ждал бы, когда ты притащишь мне дохлую мышь. И гладил бы, вот так. И ты бы ластился ко мне, кусал лишь слегка. Тихо шепчет Мирон, ласково гладя своей ладошкой по Славиной голове и занимаясь почесыванием за его ушком. Он прижимается так близко, не давая и мысли о каком-то личном пространстве. Да его и нет вовсе, все Славино принадлежит только ему и никому больше, хотя у Славы ничего нет, кроме своего побитого жизнью тела да души - потертой и маленькой, как детский бассейн, чуть бесноватой. - Не слегка. Я б тебе руку отгрыз. Слава кусает в шею уже просто так. - Это ещё за что? - Мирон поднимает голову и выглядит до черта милым. - Чтобы ты не завёл другого кота. Слава утыкается своим носом в его щеку и мысленно просит молчать: - Как напоминание, что твоя рука - моя, и все с бритой головы до пят - моё. Что только ты меня приручил, и я только твой. Чтобы ты всегда любил. И меня только. Меня, Мирон. И лишь тогда бы был котом. Губы его чуть дрожат, норовят дотянуться и поцеловать, и этот поцелуй - обещание, что подобного не случится. Что они будут вместе и встретятся лишь на годовщине их смерти, уйдут вместе, не по одному. - Замолчите уже, пидарасы. Хватит там шептаться, - молвит хач Ваня. И они оба тихо смеются в ответ.