Средь нехоженых троп

Мирон сопел во сне, чуть барахтался на одном месте, изворачиваясь во всю и иногда выпинывая, конечно, ласково от себя подальше, только потом руки все равно лезли и волокли обратно, ненасытные и крепкие, возьмут - не выскользнешь, как бы ни хотел, а попытаешься ускользнуть, отгребешь потом сполна, так что лучше уже потерпеть, хотя и терпеть нечего, правда только не получится сходить перекурить на балкон, если захочешь. Мирон укрыт с головы до ног куртейками и спизженным одеялом, Славе же и без всего этого хорошо, он не привередлив и греется сам об своего хозяина, оплетая его тощее тело ногами и руками. В конце концов, он не выдерживает - заснуть не получается никак, и, пока Мирон не возложил на него свои руки, быстро поднимается и бредет в сторону лежанки Димы. Какого только мусора там нет, и обертки от конфет (самих конфет, к сожалению, нет; Слава тщательно искал), и окурки, и неиспользованные презервативы тоже находятся, а вот пачки сигарет, той самой нет, как сквозь землю провалилась, ей-богу. Даже ощупывание Вани не приводит ни к чему, тот вообще пустой, даже более пустой чем бомж обыкновенный, то есть более чем Слава, и нет у него нихуя. Квартира эта не мебелированная и сама по себе пустая, а потому найти что-то не составило бы труда, и казусов, типа затерялось за диваном или под шкафом, не было бы, а уж на шкафу тем более. Потому как бы тяжко не было от этой мысли, она была одна, и не предвещала, собственно, ничего особо хорошего, но другой у него не было. А потому он пустился в путь по протоптанной за годы лестнице, конечно же, накрывшись курткой, и обойдя не работающий как сто лет лифт. Слава не ожидал увидеть Диму на своём насиженном месте, но именно там он и был, кажется, и на сантиметр не сдвинувшийся и даже не изменивший позу. Как сидел себе, так и сидит, головы даже не поднял. - Ночь ж уже на дворе. Пошёл бы домой, Дим. Но сначала, конечно, неплохо было бы стрельнуть мне сигаретку, а потом идти. Дима молчит как рыба и даже рта не раскрывает, чтобы это подтвердить, едва вдыхает этого прохладного воздуха, продолжает сидеть, засунув руки в карманы. - А что же это такое дом? - Тихо произносит он, но Слава завывает. - Ну я же просто покурить попросил! Дима переводит взгляд, шепчет: - Да отъебись ты от меня, парень. Слава косит взгляд, отъебаться не может, не уйдя без сигареты, а потому предпринимает новую попытку, более, так скажем, дерзкую, и совсем не обещающую той самой сигареты. Способ обыкновенный - доебать человека. - Тебя, что, Мирон материться научил, да? Или в Германии от своих дружков русских нахватался? - Я сказал, отъебись, - но, видимо, задевает за живое, не он сам и не его речь совсем, а обычное упоминание, имя. — Держи и вали. Слава ловит пачку и, отбирая себе пару штук, делает низкий поклон. - Шут, - презрительно бросает Дима. Он почти решил станцевать ему лезгинку назло да не захотелось представлять свои истинный бесспорный талант, который признал даже Мирон; еще в голосе Димином, пусть и звучащем злобно, промелькнуло таки что-то другое. - За что ты меня так ненавидишь? - Ненавижу? - Он опять бросил как косточку псу односложный ответ. - Как слышишь, блять. Ненавидишь. А сам уже пожалел с сотню раз. - Я тебя не ненавижу. Моей ненависти ты недостоин, мальчик. Слава закатывает глаза, готовый рассмеяться и пойти опять в бой. - Ух ты, блять, какие мы нежные. Не удивлюсь, если когда-нибудь задушишь, настолько ненавидишь. Дима наконец устало меняет позу. - Я уже сказал. Ты, блять, для меня никто. И для Мирона тоже, так подстилка временная, я на таких время своё не трачу. Не того поля. И Славу наконец-то озаряет: - Так это из-за Мирона, да? Потому что я появился и он стал меньше времени уделять своему Димочке? - Да пошёл ты нахуй, слушай. Мне вообще похуй на вашу любовь, не разрушай нашу дружбу, ясно тебе? - Да, блять, я не такой. Если ему так хочется с тобой общаться, бога ради, я что кому-то что-то запрещаю? Но дело в том, что он, видимо, не особо хочет теперь, - Слава делает поначалу размышляющее лицо и улыбается. - Да кто ты такой? Ребёнок. Из ниоткуда взявшийся. Наиграешься и бросишь. А Мирон что? Он же нихуя не понимает, и ты не понимаешь, у вас же там типа любовь, ради неё на все, да? Только вот я его, а не ты, я вызволял его из такого дерьма, которое тебе и не снилось. Я его выходил, когда он, брошенный тобой, остался один. Он, блять, никакой был. Но я ему помог. Я ему показал, что это, блять, - он поворачивает свои руки, имея в виду Мирона, и крутит ими, будто на ней сию же секунду появятся еще свежие порезы. — Не выход. И все же хорошо было, пока ты не заявился. Он счастлив был по-настоящему, а не той зависимостью. - Чувак, это называется любовь, если ты не в курсе, окей? - тихо перебивает Слава, но он не слышит. - То, что было у него, любовью не называется. Это что-то большее и оно его жрёт, блять, без хлеба. У него ж биполярное расстройство, а эта чертова зависимость только и годна для того, чтобы вызывать приступы желания убиться. А ведь ещё подходит ко мне и говорит, все кончено, Дим! Сразу же, как только подошёл, едва взглянув, но говорит, дружбу-то мы сумеем сохранить, да? - Успокойся, Дим. Я тоже ему только хорошее желаю, правда. Да я, блять, живу только из-за него, только так. Оба какие-то психованные, оба бывшие, но только один из них - нынешний, и никуда не деваться. - Слав? Вот ты где! Я проснулся, а тебя рядом нет. Где ты был? Дим? А вот и главпричина всех счастий, выходит себе, накинув одеяло поверх плеч и оглядывая каждого с ног до головы на признаки побоев, будто они уже подраться успели, да. - Да тут, покурить ходил, - Слава поднимает так и не использованные по назначению сигареты, так, без тяги уже к этому. - Я пойду прогуляюсь, Миро. К утру точно вернусь, не переживай, - Дима будто издевается над кем-то, и в частности, похоже, именно над собой. Разворачивается на пятках и прежде чем Мирон успевает что-то ответить, стремительно уже уходит. Слава смотрит тому в след и берет под руку Мирона, отмечая, какая та тёплая и мягкая, только и созданная, будто для того, чтобы её держали, чтобы об неё грелись неспешно, и подносит к губам, оставляя свой маленький влажный след, который исчезнет так скоро. - О чем вы говорили? Обо мне? Мирон как никогда проницателен. - Ты... Что-то делал себе... Из-за меня, Мирон? - спрашивает тихо и шанса уйти от вопроса не оставляет совсем. Мирон просто смотрит на него, молчит и смотрит, будто хочет, чтобы он сам все понял без слов. Слава же взглядом говорит, просит: "Но больше же нет, правда? Я же не причинял тебе больше настолько сильную боль? Ты же не сделаешь это снова? Не сделаешь, правда?". Мирон просто тянет его за руку и заворачивает в подъезд, опять вверх по тем же ступенькам. Он греет Славины ладони, то засовывая их под свою кофту, то обдувая тёплым воздухом изо рта. - Я тебя люблю, Мирон, - как-то быстро, резко и взбалмошно. Из ниоткуда идут слова те самые, нужные, и ничего не поделаешь, да. Он, в конце концов, потеряв надежду их согреть, ставит на кухне чайник, но на кухне импровизированной, там даже тумбы нет, и электричество работает едва. Запирает все ранее открытые Славой окна, а он, пока тот не видит, открывает их опять. - Ну Слава! - Причитает, но добродушно, однако, готов начать читать нотации, если потребуется. Ему же хочется спародировать его. - Ну что Слава? Уже двадцать один годик как Слава. Ребеночек я, да? - Да. Мой, раз уж на то пошло, - Мирона хлебом не корми дай возможность указать на очевидное. И ещё виляет своей тощей задницей, точно манит. Поймай. - Провоцируете, Мирон Янович. Вы смотрите, не окажитесь без штанов. Мирон оборачивается, усмехается и дальше прокладывает свой путь за одеялом, виляя уже более искусно. - Садись, - он бросает куртку на пол, они садятся, укутываясь в одеяло и изображают английских аристократов, пьющих утром чай. За стеной едва слышно храпит Ваня, за окном рассветает, все ещё темно, но уже есть признаки скорого дня. - Только представь. Вот ты уйдёшь сейчас, а я буду ждать тебя, как женушка до самого вечера, может, заварганю чего пожрать, и все. Мирон обнимает его крепче и шепчет лишь в ответ на ушко: - Только ты в одном халатике и придаешь мне сил поздними ночами, когда еду в поезде вперёд. Он вздыхает чересчур театрально и почти получает в нос да вовремя уворачивается. Встаёт, выпив свою кружку чая, и зарывается носом в его волосы, лохматя их и тихо советуя сходить на нижний этаж к соседке, с Ваньком помыться все-таки. Слава закатывает глаза, но обещает последовать этому совету. - Я из-за тебя каждые десять минут бегаю отлить. Ты заразил меня любовью к чаю, слышь, Славочка. А Славочка лишь улыбается в ответ. *** Дима хотел оставить все, скрыться в потемках, просто исчезнуть, в какой-то момент не вернувшись назад только по одной причине, и по этой же причине он все-таки вернулся, ступая мягко и легко, как если бы имел дар летать над землёй точно птица. Этим утром немножко покрывал дождик, заливая пустые выступы и углубления в дорогах и земле. Та же лавочка, та же многоэтажка и тот же открытый балкон, откуда вверх вился витиеватый дымок сигареты из пачки, которую он забыл у него забрать. Мирон его ждал, стоя в клетчатой рубашонке у двери и так же выпуская дым. Но его приближение он попросту не заметил, так как о чем-то говорил с мальчишкой, босой и нависший над ним. На его лице блуждала ласковая улыбка, взгляд буквально подтаявший и смирный, такой, который только и говорит: "Я сделаю все, что захочешь". Он взъерошил собственные волосы, поднял взгляд и только тогда заметил поднимающегося по ступенькам Диму. Наклонился, быстро поцеловал мальчишку и вышел к нему. На его губах ещё оставалась вода после душа, и он занимался сушкой собственных мокрых волос, роясь в них пальцами. Склонил голову набок. - Ты вовремя, - ноги расставлены в третью позицию, и быстро скачут, повелеваясь хозяину, к их общей лежанке. Оттуда он из своего барахла выуживает носки и натягивает их. Джинсы завернуты, а когда-то бывшие маленькие усы над верхней губой тщательно сбриты. А ведь тот же юноша, тот же парнишка, что завлек его когда-то, ничего в нем не поменялось, что-то былое вернулось на свои места, он был не просто труп, которому он помогал, он был живой. И только и делал, что улавливал возможность отправиться снова на балкон, что-то сказать, кинуть, может быть, одежку или одеяло, наклониться, чтобы поцеловать опять уже в какой раз. От этого дрожь распространялась с головы до пят, дрожь была совместима с болью и не имела шансов сдвинуться ни в одну сторону, ни в другую. Она просто была, и невозможно было её искоренить, вырвать зубами. Это была не просто интрижка, а что-то большее. То, о чем говорил мальчишка, будто он все на свете знает. Ревности не было, было смирение, на это ему был дан целый год без каких-либо компромиссов. - Мы вернёмся в ноябре. Да? - Ага. Поскорее бы, расправимся с делами и снова вернёмся домой. Мирон определение этого слова, очевидно, знал как никто другой, а потому расставаться было больно, но необходимо, чтобы заработать денег на лучшую жизнь. "Чтобы у Славы было все, что он мог пожелать". Тайная мысль, робкая. - Чур, я с вами в Питер, - вылез он. Дима наконец оторвал взгляд от своих кроссовок, от татуировок на руках и вообще от обстановки комнаты, от всего, на что мог обратить своё внимание, и посмотрел на этого мальчика, закутанного в одеяло с ног до головы, с пушком светлых волос над верхней губой и прыщами на лице. Растрепанный, такой же живой и яркий экземпляр смерти. - Заебешься, - тихо возразил Мирон, но так, будто указывал, что только и ждет той самой третьей попытки, когда можно будет поддаться на уговоры и не чувствовать вину из-за этой тщательной многоходовочки, благодаря которой Слава будет рядом в их маленьком купе, держать его под одеялом и поить чаем из тех подъездных кружек. Но не было даже второй попытки. Мальчик переиграл создателя игры. - Если хочешь, то мы тебя ждём в октябре, - будто бы ещё давая право выбора. - Мы будем у Витька, я позвоню тебе, и мы встретимся. А вот тут уже выбора не даётся. Чёткое "я позвоню тебе", чёткое "мы встретимся". Значит, будет так. От себя не убежишь.