Средь нехоженых троп

Заблудиться в лесу было бы крайним выходом - сесть где-нибудь на пенек, обрасти мохом, утвердиться навечно на одном месте и смотреть, все смотреть, как корни растений произрастают в твоих кроссовках, топят их в густой траве. На месте тела - скелет, но такой скелет, что если прикоснешься, грозишь обрушить все строение, потому что оно рассыплется в прах. Не человек, а дерево, фавн. Скользкое и хитрое существо, умное безмерно, но не знающее простых истин: оно не знало, что существует такая любовь. Непонятная и скрепленная кровью и потом, поехавшая кукухой и совсем не допускающая даже мысли, что иная жизнь, она, существует. От головы до пят - весь принадлежит ему. Это правда. Но эта правда - безопасная бритва. Она не режет вовсе, не оставляет следа и не грозит тебе смертью. Ты от этого не умрешь, он тебе не позволит. Легче поддаться, чем бороться - и даже с тем, что тебе по душе. Просто вы оба знаете правду: один из вас любит другого чуть меньше, чем второй. Он жизнь отдаст, он будет все и вся. Но шутка в том, что это не продлится вечно. В закутанном в куртку теле трепещет что-то, носящее название - сердце. - Ты дурак, Слава. Ему мало что от тебя надо. Лучше просто возьми ситуацию в свои руки и сделай что-нибудь. Он скоро тебя на цепь посадит, как канарейку в золотую клетку, и скажет: пой. Ну, запоешь? - Запою, оф кос. Как иначе-то? - Ну где твои яйца, чел? - Ваня закидывает ногу на ногу и пинает носком камешки в воды Невы, и прячет руки в карманах куртенки. - Я их отдал. У Мирона своих не было, - Слава пожимает плечами с улыбкой на лице и облизывает сухие обветренные губы. В нос забивается явный запах чего-то съестного, шавухи ли, пирожков. Появилось отрадное желание спеть, но Ваня его голос не любил, а уж флоу - тем более. Впрочем, текст-то важнее, так или иначе, подумал он. - Короч, что насчёт рэпчика-то? - А что насчёт рэпчика? - Не притворяйся дурачком, Слава. Ваня качнул головой, и его бородка, можно сказать, ему подмигнула слегка, когда он приподнял подбородок. Что-то неистово жевал во рту и трепал свои красные щеки. - Ладно, бля, цитирую. Нахуй вам это, оболтусы? Замечу, он сказал это ласково, так что не сердись на него. - Ой иди в пизду со своим "ласково". Слава в ответ лишь состроил рожу. - Да и вообще. Он лишь твой ебарь, мне он не авторитет. Где он нахуй был все то время, что мы от голода дохли, а? Когда ты дох, дистрофик? - Че ты на него так агришься? И вообще тебя ж никто не волок в Питер насильно. Думаешь, на блюдечке все подадут? Ага, щас! - Я, блять, думал, что мы будем нормальными друзьями. А он от тебя ни на шаг не отходит, сторожит сука, это нельзя, то нельзя, тебя самого не напрягает, что ты под каблук залез? Да и под чей, слушай! - Любовь это, - выдохнул Слава. Но Ваня будто с цепи сорвался: - Да хуйня это! Помешательство! Он на тебе помешан! Я такое уже видел, а потому не удивлюсь, если ты скоро начнешь получать по полной программе, ясно тебе, Слав? - В смысле получать? - Слава нахмурился, как маленький ребёнок, опустив голову вниз, будто нашкодил. Нижняя губа оттопырилась и задрожала. Он выглядел ещё более беззащитным. - Бить будет. Станешь тенью безликой, а я этого не хочу. Я помочь тебе хочу, Слав, я же вижу. В ответ - лишь пожимание плеч. - Давай развеемся, вот чего я тебя позвал. И так горбатимся беспробудно. Тут вписка будет одна. Он кивнул в сторону дряхлой многоэтажки и поковылял вперёд. - Из знакомых будет кто? - Славе не оставалось ничего, кроме как двинуться в путь за ним. Идти, оказалось, не так легко, потому что даже в начале мая грязь заливала улицы, и все в них тонули, кроме прыгунов через лужи. У него под курткой была лишь футболка. Не подозревал он, что прогулка до магазина за сигаретами превратится в вылазку. Мирон их не похвалит за вранье, чего пуще, отшлепает. Слава улыбнулся, ему эта мысль, бесспорно, понравилась. - Нет, мы лишь. Никто другой не знает, я тут типа ценный гость. Не бойся, новые люди тебя не сожрут. Ваня выгиб шею, её осветило солнце, и пустился в путь добрый. - Чего ты лыбу тянешь? Мирон нас обоих убьет, он и так не хотел нас отпускать одних на ночь глядя, ага. - Вот! Вот ещё одно доказательство! - Да это ты помешанный, придурок. Прошипел Слава, но улыбнулся ему. - Вот и все твои аргументы, - Вано уверенно вступил на чужие территорию, перепрыгнув коврик. Запах тут же повергнул их мысли в хаос, но самой первой промелькнула мысль о побеге отсюда да поскорее. Вонь бывает всякая, а бывает полноценная бомба Вонючка: запах мочи, кошачьего помета, случайно тонешь носком кроссовка в чьей-то блевотине и переступаешь к главному центру событий через десяток живых трупов; духота, окна закрыты, от всех несёт алкоголем. - Что за хуйня, Вань? Я на это не подписывался, алло. Пойдём, а? - Похоже, вечеринка в самом разгаре, - он приподнял верхнюю бровь, присвистнув и прихватив по дороге у спящего парня шампусика. Кто-то плакал, кто-то ширялся. - Зачетное местечко, ага. Нахуй мы тут? Дома-то лучше, там чаек есть. - Чаек не чаек, а ешек не найдёшь. Слава нахмурился ещё больше. - Ты что, нарко мне всучить хочешь? - Не нарко, а забытье. Наслаждение. Ваня на ходу успевал всем кивать, изворачиваться в танцульках и пожимать каждую протянутую руку. - Харэ задницей вилять, слушай. Но Слава получил в ответ лишь улыбку, обходя очередной развалившийся живой труп. Вроде, это была девушка: только лицо закрыто длинными волосами, как у девочки из "звонка"; на шее виднелись следы чьих-то пальцев, но грудь размеренно поднималась и опускалась. Потом, когда она сама протянула к шее свои пальцы с засохшей кровью под ногтями, он понял, что это она себя так душила. - Маш, эй, Маш? Тебе домой не пора? - Ваня опустился ниже, пригладил её волосы и убрал с лица розовые прядки. Глаза у неё оказались голубыми и красивыми, как у Мирона. Да даже длиннющие ресницы и светлые брови имели поразительное сходство, что он отшатнулся от неё. Видеть это и знать, что сам Мирон, возможно, был таким же угашенным - изыди. - Веревка. Нечем... дышать, - она ухитрилась произнести несколько слов, но этими словами спугнуть его с этой скользкой дорожки. Пока Ваня искал и звонил дружкам этой девицы, он просто напросто свалил. Однако не успев и дверцы отворить, как услышал знакомый женский громкий голос, вещавший какому-то парнишке, что он, видите ли, слишком беден для неё, и, если уж хочет добиться чего-то, то пусть сначала сделает себя. Такие речи не были удивительными - Слава не раз замечал на всей своей компании её взгляды и замашки, будто они не стоят и её маникюра. Но в то же время Соня была душой компании. - А теперь отойди. Глаза мозолишь. Слава подходить не хотел, но остаться в стороне не мог, а потому ноги сами к ней повели. Она не сразу его заметила, быть может, вообще и не хотела бы замечать, но судьба - злая штука. Соня с последней тусовки, где они вместе дурачились с Мироном, кардинально изменилась, снова став сукой, но теперь и по отношению к ним. Сам её взгляд пренебрежительный говорил об этом. Стояла она босиком, видимо, устав от плясок, держала слегка наманикюренными пальчиками красные туфли на каблучках. Что она здесь делает, интересно? Ведь это место совсем не для неё, её дорогих чулок, короткой юбочки, низ которого маняще шелестел. - Ну ты и сучка, а ведь, кто знает, кем будет этот малец. Вдруг, миллионером станет. Негоже так. Соня презрительно похлопала себя: - Вот это и будет его, когда станет. Слава лишь покачал головой, развернувшись и хотев было ступить за порог этой сраной многоэтажки, как справа от него, кажется, из ниоткуда возник Ваня. - Куда это ты? Веселье только начинается! - Он хотел потянуть его за руку, но Слава вырвался и потянулся на свет, как мотылёк, к выходу. Однако дверь перед ним закрылась и ему всучили в руку бутылку пива. На том и порешали. - Я здесь на минут десять, - поставил он условия полтора часа назад, развалившись на диване вкупе с Ваней. Время шло как-то очень быстро, и за окном, пока в комнатах шло возобновившееся веселье, уже виднелся яркий рассвет. Утречко нового дня махало им пяткой, но на зов никто не откликался, и так же незаметно, меняя их бутылки от пустых к полным, подступил день. Идти было никак, некуда и невозможно - качало из стороны в сторону, но Слава не падал - неваляшка. Ему вдруг вспомнился трек Мирона, который он прослушивал не раз, а миллионы. Побеждает неваляшка... *** Тихо-тихо - хотелось сказать, почти что пропеть или хотя бы пнуть нечто, нарушающее его сон. Это существо явно имело суицидальные наклонности и ни в какую не отступало от своего плана. Вообще, у каждого план свой - Славиным планом был один единственный пунктик: не дать себя разбудить, потому что, без сомнения, за пробуждением последует и ломящая все тело боль, вернется блудная дочь - и не одна - с чувством вины. Где шлялся? Сам задаёт себе вопрос, а ответа так и не дожидается. Кто ты такой? Тоже хороший вопрос, вот только имеющий ли ответ? Червь, жалкий червь, предавший самое дорогое, что у него есть. Или предали его? - Слава, вставай. Пойдём, пойдём! Костин голос подействовал успокаивающе, почти что наркоз. - А Мирон? - Пыхтел, глаз не открывал, лишь ощупывал что-то рукой. Что-то непонятное: то ли трава, то ли камни, то ли одно и то же. Когда он открыл глаза, это оказалось землёй. Свежей и влажной, выскребанной пальцами рук. Твою ж мать, он в яме! Но не в романе Куприна, конечно же, а в чертовой, им же, видимо, выкопанной яме! Попытался встать на колени под Костино подбадривание, но нихуя. Шатает, жарит, как в преисподней. Умер? - Нет-нет, тебе лучше вообще ему на глаза не попадаться. Он рвал и метал. А если ещё и узнает про все это, то пиздец тебе, Слава, пиздец. Впервые он услышал от него так много, будто Костя, как в фильме, выбрал его, чтобы потратить свой запас не бесконечных слов, оторвав листки с ветвей высокого деревца. - А че за хуйня, Кость? Мы где? - На кладбище, чувак, на кладбище. Позволил себе на немного открыть глаз и сразу засквернословил, ничуть не сдерживаясь в выражениях. Яма. Неглубокая. Весь в земле, осыпанный ею с ног до головы. Над ним - склонившийся Костя, личико грустное, новости не очень, видимо. Впрочем, ничего удивительного. Нехуй бухать то, что не знаешь. Похоже, подсыпали что. - Бляха муха... Нихуя я нахуярился. Костя же руку подал и потянул за собой, выгреб всей своей силушкой богатырской из ямы вон и посетовал на то, что Слава, негодник, должен бы выбирать выражения, а то масло масляное. - А Ваня-то где? Ваня-то куда делся? - Ваня дома, это отчасти и его заслуга, что ты... что мы нашли тебя. Отряхнул штаны чисто ради приличия, будто сию секунду уже собирался идти на заклание в этой же угробленной одежке. Сглотнул, почти готов. Картинка пошатнулась, Костя еле успел схватить за плечо. - Че блять? Его заслуга? С каких хуев, спрашивается? Этот долбоеб мне что-то подмешал, сука, блять! - Он вспомнил, что ты про какую-то Сашу говорил... То ли навестить ее хочешь, то ли похоронить по-человечески. Бедная Саша, шептал. Отдышался и рассвирепел, но невозможно превратиться из гиены в льва на раз да. Если ты шакал, то остаешься шакалом. Поэтому и слышится его ярость как простое гавканье, неуклюжее. Во рту что-то булькает, и это "что-то" оказывается кровью, когда он падает на колени, и его рвет нещадно. Тут вся дрянь. - Ладно, ладно... Я сейчас очухаюсь, умоюсь, переоденусь и тому подобное. Короче, приму наилучший вид и принесу Мирону извинения. Но в лице Кости было что-то такое, что без слов ему сказало: не все так просто. Что-то не так. И что это лучше не спрашивать. Однако, кто-то его мнение когда спрашивал, а? - Не получится. Тут все сложнее. Слава остановился, покачнувшись и ухватившись за дерево, вцепился ногтями, под которыми уже была засохшая кровь вкупе с землёй, в кору. Так тихо-тихо, потихоньку, мэн. Та ли это вообще реальность? - Да блять, я спихну все на Ваню. В конце концов, это он меня напоил. Не по-дружески, конечно, но как-то Мирон по своей важности встал на ступеньку выше. Если придётся, то... - Мирон... Лучше не лезь к нему. Славе оставалось лишь фыркнуть. - Что, серьёзно? Вот принцесска важная! Пообижается - и хватит! - Он съехал. Адреса нового не дал. Косточка на косточке, кажется, сейчас рухнет как карточная пирамидка его скелет. Какая хрупкая вещь - его жалкое тельце. - Ну блять, всего-то отгул себе взял от его вечного внимания, что такого? Что, блять, успело произойти за какие-то сутки, Костя? - Ты совсем, что ли, не помнишь? - Помню лишь, как с Ваней бутылкой чокаюсь, потом вот яма, а что было между этим - без понятия. Скосил взгляд вниз, уже ожидая подвоха, готовясь закапывать себя. - Ты вернулся домой. Но не один, а с этой прошмандовкой. Мирон тебя искал, пришёл - и видит, ты здоровый и живой. Вы... Ты и Соня, вы, лобызались с друг другом во всю. Ну и... Мирон сорвался чуток. Какая-то кашица, абсолютно ничего не вяжется, и сама картинка - целующиеся он и Соня - скорее отталкивает, чем его притягивает. - В смысле... Сорвался? - Вздох. - Наехал на тебя. Избил. Мы думали, ты сдохнешь там. Ты едва дышал, но ринулся бежать что есть мочи... Выдох. И начал вспоминать. *** Ему снился отец, как яркое воспоминание, с нависшей над его косматыми волосами сильной рукой, почти-почти касающейся макушки головы, но что-то мешало сократить эти жалкие миллиметры и запустить пальцы в копну, и он оставался в стороне. Это прикосновение было важным, оно несло в себе Мирона, его привычку, фетиш ли или просто помешанность на его волосах. Вообще, если так поглядеть, сам Слава - весь его фетиш, какая-то одержимость, и никуда от этого не деться, размышлял он, пока сознание выкидывало из одного сна в другой, и все, все какие-то реальные - бутылка пива, вискаря или ж глинтвейна, запрятанного ранее в шкафу на кухне, делали картинку более чем прекрасной. Как в тумане, Слава шёл блевать, в очередной раз ворочался от чужих стонов и криков у толчка в преддверии оргазма. И, наверное, в этот раз бы ушёл, но что-то заставило раскрыть глаза и посмотреть, глянуть за угол. Ему только ярость и невиданная ненависть и помогла, иначе бы и с места не сдвинулся, не доделав свои дела. Пусть его и покачивало, но рассудок, странная вещь, все-таки совсем не покинул свой дом. - Соня... - Имя, как глухой стук камня, упавшего наземь. Почти что трава тихо прошелестела, никто не услышал. Ещё не поздно уйти, ведь сам еле ходит, огребет сполна, но совесть, игривая тварь, не позволяет, она управляет им как хочет, не спрашивая на то разрешения. Она сама берет того паренька за шкирку, валит на пол, прикрывает открытое стыдобище и бьёт, бьёт, бьёт. Соня давно без сознания, на её скуле виднеется лиловый синяк, на шее - засосы. Называется - доигралась. - Как же ты так, Сонечка? Что же, а? Ей здесь не место, ему не место, слишком засиделись не в своём мире, позабыв о настоящем, о любимых. Дойти бы хоть до дверной ручки, дернуть её и упасть вниз, иного желания у него не предвидится очень долго, пока он переживает последствия употребления алкоголя - похмелье. - Какой же ты хороший, Слав. А поцелуй меня разочек искренне. Пробормотала спящая красавица, вытянула губки многострадательная настойчивая девица. Слава лишь надеялся, что она не вспомнит событий этих дней, потому что те, по существу, обозрения и не заслуживают. Наверное, это были ее худшие дни, раз она одна и побывала в таком бедламе, прочувствовала на своей шкуре все и не сломалась нисколько. Едва стояла на ногах, её качало, но в отличие от Славы, неваляшкой она не была. Не держи её, давно бы упала и развалилась прямо на улице, освещенной фонарём, или на лестничной площадке. А вообще он перестал удивляться и доказывать обратное. Каждый, кого Слава встречал, хоть раз называл его хорошим, едва ли не косматым ангелом. Лишь Мирон так однажды пошутил - косматый ангел. Изыди. - Благослови тебя Господь, Сонька. А она бормочет, хрипит в твою шею: - Так ты ж вродь не верующий. И что ответить? Ничего, конечно ж. - Похер, Сонь, похер. Меня малость убивать сейчас начнут, порежут на мелкие кусочки, ты, главное, не усложняй, окей? - Перехватил все-таки английское словечко от Мирона, но загвоздка в этой ситуации другая - она, оказывается, и не знает определение этого "не усложняй", потому что сразу же вешается на шею и целует в засос. - Сука, Соня! - Продолжил причитать, и вроде обстоятельств глупее не придумаешь, называется проклятье его судьбы: вся компания навострила ушки, они сосутся, Мирон в куртке незастегнутой, стоит нараспашку, и он может даже видеть как шелестит футболка, а под футболкой виднеется кожа его живота - того самого, что он целовал; дышал которым, уктнувшись носом и завернувшись как под одеяло от проблем. А потом кулак, прилетевший ему в челюсть, неизвестно как не задевший Соню. Квартира мельтешила перед глазами туда-сюда, тонет в красном цвете, застилала ему руки и лицо, но боли Слава не чувствовал, а почему же, ведь заслужил, нет? Он бы и сам молотил с удовольствием, только б увидел подобное зрелище, совсем не заслуживающего прощения. Но все-таки разум его в большей степени гулял, а потому не было ни злости, ни отчаяния, что это все, конец. Было даже смешно и щекотно, когда он перешёл на ребра. Кто-то кричал, кто-то пытался его оттащить, успокоить, но нахер, спрашивается? Внезапно, как гром посреди ясного неба, до каждого собравшегося дошло: ни один из них останавливаться не собирается. - Мирон! Слава! - Они поочерёдно выкрикивали их имена, будто представляя борцов на ринге, но бой был каким-то односторонним. Слава выдохнул резко и натуженно, когда ему ногой заехали ровненько в пах. А достоинство, хотел спросить, за что? Случайно увидел свою ладонь - вся в крови испачканная и не только в его, костяшки Мирона были в кровь разбиты. Кажется, вокруг собрался лишь отряд девчат, София наверняка отрубилась, как только упала, иначе бы, он уверен, помогла бы. Сейчас стоило в такой ситуации себя скорее пожалеть, но не жалелось. Жалелось, наоборот, Соню. Ведь, как это худо, когда твоё тело используют, делают все что заблагорассудится, а ты даже пискнуть не можешь. Поэтому он её не винил, нет, за что винить? Но поток мыслил прервался: на его шее сомкнулись крепко вцепившиеся пальцы. Конец, вот так и умирает свобода - под гром аплодисментов. Под чужие крики. - Блять, Мирон, остановись! - Ваня, Ванек, куда ж ты лезешь, куда свою рожу суешь драгоценную, не понимаешь, что ли? Не понимает. С локтя отправил в нокаут, даже не заморачивался и дальше его молотить, а звук будто и вовсе отключился. Видимо, это у него в слуховом аппарате села батарейка, у их любви ли села, а может, его уши просто залила кровь, и она там булькает, но никто не слышит, как и он сам. От красна до темна. От зари рассвета, заката, зовите как хотите, время пришло к ночи. Темно, даже звездочек нет, все брехня, не летают над головой звёздочки, когда теряешь сознание, не летают никуда. Ему бы тоже улететь, далеко-далеко, на Кудыкину гору, по лес да по дрова. К отцу, приемышу из лесов Сибири, наследнику Амура. - Что? Что ж ты молчишь? Что смеёшься? Весело тебе? Где ты, сука, был, а я знаю где ты был, с этой шлюхой шлялся?! Слышишь?! - Шук, Мишон, подоши, пожалуфта. Трудно говорить, когда во рту крошатся зубы. Но Мирону ответ и не нужен, кажется - он его не просто целует, а вгрызается, будто её вкус хочет высосать как яд и позволить себе простить, укрыть Славу в одеяло до самого подбородка, а потом приготовить ему любимого чая. Но что-то не получается, он брезгливо и презрительно отхаркивается Славиной кровью и даже не смотрит на него, будто тот и взгляда не достоин. Ясно, яда, значит, оказалось, много-много. - Мне противно на тебя смотреть. А Славе нет, Слава радуется как ребёнок, раскрывший долгожданную конфетку, а фантик, конечно же, выбросивший на ветер, и вот она реальность - он фантик. "А ты приятно пахнешь. Домом пахнешь, Мирон, моим, домом". Хотелось бы сказать, но получить ещё более отвращение и презрение к своей персоне за это бульканье крови во рту, когда Слава говорит, совсем не хочется. А потому хочется, чтобы Мирон все понял сам, заглянул в его глаза и понял. - Я твой взгляд Бэмби наизусть выучил, меня этим не проведешь. Кулак бьёт в бровь, бьёт в глаза. Он что не хочет, чтобы Слава видел? А, он не хочет, чтобы Слава видел других. Как снова в точку. Ты знаешь меня как облупленного... И его осенило - он не перестанет бить. Он его убьет. А потом будет жалеть, возненавидит себя, ему будет больно. На кой чёрт лежит Слава и ничего не делает? Надо же подниматься на свет из глубины его чертового океана, опасность которого он заметил ещё при самой первой встрече. Надо ж спасаться. И вылез, и побежал, спотыкаясь и выблевывая кровь. Часто останавливался отдышаться, шатало изо всех сил, но Мирона и след простыл - либо ему просто надоело все, либо Слава его обогнал. Хотя, впрочем, куда бежать-то? И вот сейчас ему бы пригодилась таблеточка или что-то наподобие этого, что он бы вкусил. Но и без этого его штырило. В голове все крутились воспоминания, мысли кругом - Валентина Сергеевна, милая старушка; Ваня Светло, живой он или нет? Соня, тронул ли её Мирон? Закопать бы себя в землю, к Саше. И будет Земля в иллюминаторе. И зелёная, зелёная трава у дома...