Набережная потерянных

Зимние праздники отгремели, до следующего безопасного этапа опытов с Хогиоку, согласно расчётам, слишком много времени – настал период затишья. Громко выражал своё недовольство и страдал Джаггерджак – участились поломки оборудования, и мастер по ремонту этого самого оборудования сбивался с ног со своими подчинёнными вместе. Страдал Гранц, поражаясь странностям человеческой природы – у него снова не хватало лаборантов. Страдал Ичимару, у которого повально болели племянники и племянницы. Страдал Кира, которого его непосредственное начальство упросило участвовать в таком ответственном и нелёгком деле, как уход за больными детьми. «Ну а кому ещё я могу их доверить, мистер Айзен», – развёл руками Гин. Айзен тогда согласился и формально отправил ценного сотрудника Изуру Киру на курсы кризис-менеджмента. Унохана, узнав об этом, удивилась почему данные курсы не предложили провести ей и выдвинула предложение организовать всем сотрудникам небольшой тренинг по данному вопросу. Ичимару тут же вежливо раскланялся и, ссылаясь на неотложные дела, ретировался. Айзен дипломатично согласился поставить данный вопрос на рассмотрение. Только Улькиорра и Орихиме не страдали. Айзен с отстранённым интересом отмечал всё новые цветы в волосах Иноуэ, взгляды украдкой, которыми обменивались эти двое, редкие прикосновения – и всё возрастающее количество выпечки от Орихиме; впрочем, необычность рецептов стала более приемлемой. Или же это его вкусовые рецепторы привыкли – такое тоже нельзя полностью исключать. Это развитие отношений казалось очаровательным. Вот только на таком тёплом фоне ещё заметнее холод внутри, а глухое раздражение становится нормальным состоянием. И всё же от событий последнего месяца был толк: он решил, что пора действовать, и время для «удовлетворения своих капризов» как нельзя более подходящее. Он заказал генеральную уборку в своей венецианской квартире, а завтрашний билет уже на руках. Впервые с начала зимы Айзен чувствует состояние, наиболее близкое к спокойствию. На следующее утро он оставляет на автоответчике Гина сообщение, что исчезнет на какое-то время, а также – короткие инструкции. Айзен знает, что всё будет выполнено – Ичимару вряд ли нападёт исподтишка. Момо он шлёт огромный букет с запиской. Такси до аэропорта, трансатлантический перелёт – всё это почти сливается в жарком, почти лихорадочном предвкушении. Он с интересом анализирует свои ощущения: усталость, ностальгия, предвкушение. При этом усталость только физическая, ни следа той удушливой тяжести, которая всегда сопровождает его зимнюю меланхолию. В памяти отпечатывается только пересадка в Лондоне, где он проводит почти весь световой день. Он ходит с детства знакомыми улочками, вдыхает родные, почти забытые, запахи, слушает звук колёс по брусчатке. Вспоминает юность, вспоминает, как он шёл к тому, что есть у него сейчас – и почти ничего не чувствует. Ощущения всё ещё словно подёрнуты дымкой, пускай она и легче той, которая сковывала его в Америке. Когда он снова оказывается на самолёте, и вскоре тот плавно набирает высоту, Айзен наконец выдыхает и расслабленно закрывает глаза – он летит к солнцу. Утренняя Венеция встречает его дождём. Ему кажется, словно он попал в обычный мир после длительной депривации. Все чувства кажутся острее, а в воздухе разливаются запахи моря и крепкого кофе, усиленные влажным воздухом. Айзен вдыхает полной грудью, смакует эти запахи – только здесь он не отказывал себе в чашке кофе. И в то же время не может сдержать кривой ухмылки – впервые за долгое время холод снаружи пробирает значительно сильнее холода внутри. Да здравствует морская сырость. Он доехал на автобусе до вокзала Местре и в небольшом кафе берёт на вынос ристретто в бумажном стаканчике. Горячий напиток обжигает, Айзен кривится с непривычки и не может (не хочет) сдержать улыбки. Парадоксально, но он чувствует себя так, словно вернулся домой после долгой отлучки. Островная часть Венеции, если направляться к ней по воде, возникает словно из ниоткуда. Будто из-под воды вырастают причалы, палаццо, башни и шпили зданий. Потом появляются звуки и запахи. Так возвращаются чувства после обморока или ступора. Так встречаешь Венецию. Айзен высаживается неподалёку от Римской площади и до района Сан-Марко идёт пешком. Дождь закончился, вода ушла в каналы, и из-за облаков едва проглядывает солнце, окрашивая всё в слегка нереальные оттенки бежа. Венеция кажется ему удивительно реальным сказочным сном. Сном, показывавшем, какой должна быть жизнь на самом деле. Он заходит в магазины, придерживает двери перед дамами, смотрит на деревянные помосты, которые кое-где ещё не убрали после дождя, любуется видами, смутно знакомыми со времен студенчества, но хорошо угадываемыми благодаря фотографиям и открыткам, и впервые за долгое время чувствует себя на своём месте, чувствует себя живым. Нет ощущения неуместности и чужеродности, которое порой чувствуешь, приезжая куда-нибудь. Айзен закупает продукты на ближайшие дни: только самое необходимое, немного деликатесов и бутылку десертного красного вина. Замок открывается легко, и квартира встречает его запахом чистящих средств и лёгкой ноткой заброшенности, которая неизменно появляется в жилье, где давно никто не жил, какой бы тщательной ни была уборка. Айзен сгружает покупки на кухонный стол и методично, одно за другим, распахивает все окна. Тонкие шторы трепещут парусами, а комнаты немедленно заполняет запах моря, свежих булочек и кофе. Звуки улицы – все эти разговоры разномастных толп туристов, эмоциональная речь местных жителей, смех, звуки лодок и вапоретто, выкрики гондольеров, плеск волн о набережную, – наплывают друг на друга, смешиваются в причудливую симфонию, и Айзен стоит, опираясь на подоконник, и сам себе кажется гостем великолепного концерта. Порой бывает приятно сменить фрак и дирижёрскую палочку на более удобный костюм и программку в руках. А потом он долго, с удовольствием мазохиста, ходит по строительным и художественным магазинам в поисках нужных оттенков красок. В Венеции Айзен вспоминает, что давно не брал в руки кисти, и теперь, когда спокойствие переполняет его, как вода переполняет канал во время дождя, он хочет рисовать. В холле, на светло-оливковом фоне ему ясно видятся зелёные горы, окутанные утренней дымкой тумана. Впервые за многие месяцы он так долго молчит. Мозг по привычке анализирует всю поступающую информацию, и сидя у окна небольшого кафе на кампьелло Санти Филиппо и Джакомо, Айзен автоматически наблюдает за людьми, воссоздавая их истории. Восхищает количество туристов – во времена его учёбы к зиме их становилось значительно меньше. Вот группа азиатских туристов: большинство в дождевиках, не рассыпаются по площади, дисциплинированно фотографируют и ничего не трогают. Они тут проездом из Рима, скорее всего, в Милан: Айзен уже смутно помнит основные туристические маршруты, но заметил у пары человек характерные римские сувениры. Впрочем, судя по паре сумок с флорентийскими видами, сюда они добрались не сразу. Вот, лениво переговариваясь, возвращаются с обеда сотрудники какой-то компании, находящейся неподалёку. Судя по времени, перерыв уже почти закончился, но если судить по их походке, то никуда они не опаздывают. В отличие от вон той девушки – она точно куда-то опаздывает: почти бежит на своих тонких каблуках, эмоционально говорит по телефону, активно жестикулируя, и даже не сразу замечает, как теряет тонкий шарф, легко повязанный на шею. Потом, правда, обращает внимание, оборачивается на ходу, едва не теряя равновесие, но шарф ветром относит дальше, и она машет на него рукой и направляется по своим делам дальше. Степенная пара, которая чинно прогуливается под ручку, с улыбкой качает головами, но недолго: их, как и Айзена, внимание привлекает другой яркий персонаж, который проходит почти у самых окон кафе – худой субъект неопределённого возраста с копной пшеничных волос. Его ярко-малиновые резиновые сапоги бесстрашно попирают лужи и чувство прекрасного – с классическим двубортым пальто и кожаным дипломатом они не сочетаются ни разу. Кажется, персонаж чувствует взгляд Айзена, потому что на секунду останавливается, поднимает на него ореховые глаза и остро улыбается. Раньше Айзен думал, что выражение «улыбка от уха до уха» не более, чем литературный оборот. Даже знакомство с Гином не внесло существенных сомнений в это убеждение. Что ж, этому яркому субъекту удалось немного пошатнуть его представление о границах возможного. Айзен мягко улыбается в ответ, немного склонив голову к плечу. Обладатель малиновых сапог кривится, словно у него разом заболели все зубы, и идёт дальше. Айзен тихо смеётся и отпивает глоток уже почти остывшего кофе. Порой на площади можно заметить карманников, которые мимоходом забрели сюда в поиске зазевавшихся туристов. Айзена невольно восхитили лёгкость, естественность и привычность, с которыми отдельно взятый мелкий промышленник залез в карманы одного из прохожих – словно, залюбовавшись видами, совершенно случайно на него налетел. Сцена невольно вызвала ностальгию: был у него как-то приятель, который мог «по привычке» ощупать карманы собеседника так, что тот даже не замечал, каким бы осторожным параноиком ни был. Многое поменялось в городе с тех пор как он был тут в последний раз. Он уже заметил новые арт-объекты – взять хотя бы те же «руки, которые держат Венецию». Закрылись многие магазины, а на их месте открылись новые кафе и траттории; и наоборот. Открылись новые галереи, появились новые книжные магазины и библиотеки, проводится реставрация старых зданий и попытки их укрепления, чаще стали ходить вапоретто. И только вкус мягкого итальянского мороженого остался точно таким, каким он его запомнил. Было какое-то своё очарование в том, чтобы идти по сырым промозглым улицам, время от времени спасаясь от дождя и разлива воды на ступеньках или под крышей церквей, и пробовать солнце на вкус. Когда пару дней спустя он всё же находит всё необходимое для росписи холла, Айзен в который раз понимает, что удача на его стороне. В тот же день он принимается за покраску. Акриловая краска-основа сохнет очень быстро, несмотря на холод и сырость, и уже пару часов спустя Айзен, поправляя домашние очки, с довольным видом осматривает композицию в духе суми-э. На поздний ужин он разогревает пиццу, которую ещё днём захватил в траттории неподалёку, и наливает себе бокал вина, того самого, что приобрел в самый первый день своего здесь пребывания. Из динамиков чуть слышно доносится Ван Клиберн, со стороны даже наглухо закрытых окон раздаются звуки медленно засыпающего города, и далёкая перекличка кораблей кажется голосами необыкновенных морских обитателей. Отопление в старом здании работает с перебоями, батареи едва греют, и казалось, что торшер и то даёт едва ли не больше света и тепла. Невольно хочется зажечь как можно больше свечей – не ради настроения или, тем более, света, а из-за их иллюзорной теплоты. Впрочем, насколько он успел услышать из отрывков разговоров, отопление – общегородская проблема. И, видимо, проблема даже большая, чем отсутствие централизованной канализации. После ужина он проводит подушечками пальцев по корешкам книг, выбирая литературу для чтения перед сном, и перебирает в памяти события последних дней. Вспоминает о том, что вчера заказал регулярную доставку цветов для Момо в курьерской службе Нью-Йорка. К каждому букету прилагаются конфеты и короткая записка – ему совсем не трудно, а Хинамори будет приятно. Вспоминает песни гондольеров и щебет азиатских туристов, редких в это время года уличных художников и щелчки затворов камер. Вспоминает, как во время дождя поднимается вода, заливая набережные, и тогда город через размытые границы бесконечно повторяет себя в отражениях. Вспоминает шарф, который порыв ветра сорвал с девушки, и широкую острую улыбку странного прохожего. И, проведя рукой по стене, вспоминает, что хотел поставить эко-камин. Он, конечно, не исключает, что камин этот фактически будет не более, чем плацебо, но провести клиническое испытание стоит. Из-за влажности температура ощущается отчётливее, и всё источает холод. Кажется, что толстые стены старых зданий не столько защищают, сколько его аккумулируют, и даже в барах и ресторанах, где вовсю работают обогреватели, предпочитаешь лишний раз не касаться стен. Всё же зимняя Венеция плохой выбор и то ещё испытание для человека с не самым крепким здоровьем, и покашливающие толпы с восхищёнными взглядами и покрасневшими носами и глазами тому подтверждение. Глядя на это, Айзен в который раз укрепился во мнении, что турист – явление слишком заметное, чтобы не выделить его в толпе. Кровать подальше от стены, пару тёплых одеял и предусмотрительно подготовленных грелок, термос горячего чая и тёплые носки – оптимальная подготовка ко сну, если ты ещё не прошёл акклиматизацию и пока не подготовил в полной мере комфортные температурные условия. Айзен сидит в постели, набросив на плечи плед, листает Филлипа Дика и думает, что, наверное, давно стоило устроить себе отпуск. Американская сим-карта мирно лежит в бумажнике на книжной полке, социальные сети никогда не были его слабостью, а в сводках новостей его компания не мелькает – причин для беспокойства нет. Он уверен: при должной необходимости и желании его найдут, но и без крайней надобности беспокоить не будут. В квартире витают запахи пиццы, ароматного чёрного чая с мелиссой и чабрецом и тонкие ноты морской сырости, акрила и масляных красок. Айзен анализирует своё состояние, разбирает на составляющие и удовлетворённо отмечает, что от привычной зимней пустоты почти ничего не осталось. На следующее утро он просыпается под звон колоколов. Айзен с наслаждением потягивается, старательно избегая прикосновения к стенам, и, придерживая на плечах свою конструкцию из одеял, идёт к окну. Домашние очки лежат на тумбочке, и он близоруко прищуривается, рассматривая происходящее на улице, а потом, всё же надев очки и поплотнее запахнувшись в одеяла, и вовсе распахивает створки. Его немедленно окутывают звуки и запахи неохотно просыпающейся Венеции. Гул колоколов призывает к воскресной службе, свет солнца едва пробивается, а вокруг всё устилает знаменитая неббия. У невозможного женское имя. Туман настолько густой, что кажется, словно он размывает не только границы зданий, мостов, людей и статуй. Кажется, что город на какой-то промежуток выпадает из времени. В такие периоды обладателю достаточно живого воображения довольно просто представить себя героем научно-фантастического романа с историческим уклоном. Туман слепой и неподвижный. Делая короткие вылазки минут на двадцать, обратную дорогу можно буквально найти по оставшимся следам: в тумане остаётся туннель, проложенный своим же телом. Насколько слышал Айзен, порой венецианская неббия может стоять неделями, и тогда может показаться, что жизнь внутри этого города и за его пределами замирает: прекращается авиасообщение, нарушается движение транспорта, не работают многие магазины и кафе. Только бесконечные потоки информации, непрестанно прорезающие время и пространство, доказывают, что во внешнем мире ещё что-то осталось. Насколько он видит сейчас, под действием тумана пропадают галдящие толпы туристов – не заблудиться можно, только если ты местный, или же если тебе всё равно куда идти. Без них город кажется удивительно просторным... и пустым, настолько, что чувствуешь себя актёром, который играет одиночную сцену в потрясающих даже самое живое воображение декорациях. Айзен бесцельно бродит по значительно опустевшим улицам, касается влажной штукатурки разноцветных фасадов зданий, заходит в Дворец Дожей, почти свободный от толп в это время года, ненадолго заходит в кафе, чтобы немного согреться. Разные идеи снова проносятся в его голове, словно и не было того времени, когда казалось, будто мозги заменяет вата, а мысли тягучей карамелью бесплодно цеплялись одна за другую. В Нью-Йорке он бы уже начал воплощать их или хотя бы записывать. Тут же он лениво потягивает кофе, глядя на проплывающие мимо лодки, наблюдает за прохожими, всеми чувствами ощущает красоту, накапливает её внутри. И никуда не торопится, знает: то, что нужно, не забудется. Венеция удивительным образом успокаивает разрозненные чувства и эмоции. Видимо, созерцание бессмертного обречённого утопленника действительно настраивает на мысли о вечном. Торопиться незачем, сколько бы времени ни было, его всегда достаточно – Айзен с отстранённым любопытством прикидывает на сколько хватит такого настроения после отъезда. Месяц? Полмесяца? Несколько дней? Но всё это будет потом, после отбытия из города, который, окутанный сейчас туманом, находится вне времени и пространства. Сейчас он наслаждается тем, что один писатель назвал добровольной ссылкой в места, где красота – наиболее понятный язык; места, где прошлое тесно переплетено с настоящим, а мрачное будущее ещё только маячит в тумане. У города тоже ещё есть время. Айзен легко улыбается меланхоличной улыбкой мелькнувшей мысли, что Венеция – это его «последний листок»: когда она исчезнет, вскоре он уйдёт следом за ней. И снова привычно много лазеек в формулировке, да и слишком отдаёт любовной лирикой. Так и поэтом стать недолго. Во избежание такого исхода Айзен решает завтра же отправиться во всё тот же Милан. Всем хороши поездки налегке, но со временем определённых привычных вещей всё же не хватает. Обувь на смену и хорошие средства по уходу за ней он нашёл почти сразу, но всё же немного жаль, что в самой Венеции удалось найти не всё необходимое – сказывается туристическая направленность. Можно, конечно, заказать через интернет, но таким образом теряется какая-то часть сомнительной магии совершения покупок, так что шоппинг – прекрасный предлог для некоторой смены декораций.