we will break down again

      Каспбрак понятия не имеет, зачем звонит. Он понятия не имеет, почему именно ему. Ричи чёртовому Тозиеру. Как только знакомый прокуренный голос начинает бормотать тупую приветственную шуточку по ту сторону телефонной трубки, дышать становиться чуточку легче. — Звонишь, чтобы сообщить, что твоя мамка соскучилась? — Ни капли не смешно, ты ведь это знаешь? — а на лице отчего-то возникает глупая улыбка.       Эдди нервно теребит край свитера, сидя на жёсткой больничной скамье, посреди коридора, казалось бы, полного живых мертвецов. Только на мгновение задумавшись о том, сколько микробов, наверняка, витает в пропахшем хлоркой помещении, Каспбрак ёжится. — А вот твоей мамаше нравятся мои шутки, Эддс, — беспечно продолжает Ричи, и астматик отлично представляет улыбку на его лице. —Так что там у тебя, в очередной раз, стряслось? В очередной раз. Знал бы балабол насколько, на этот раз, всё иначе. — Ты сегодня занят? — Конечно, ты же знаешь, с твоей ма... — Хочешь узнать, где она и чем занята? — вдруг спрашивает Эдди. На мгновение, он слышит лишь тишину и даже думает, не положил ли этот придурок трубку, но вскоре вновь слышит голос Тозиера, менее весёлый и куда более озадаченный. — Эм...ты повредился головой, Эдди-спагетти? — с недоумением спрашивает Ричи, а затем добавляет. — Это же была чёртова шутка. — Ну так я сказал, что в этом нет нихрена смешного, Ричи, — пальцы астматика нервно выбивают ритм на обивке кушетки, но тут же отдёргиваются, панически боясь подцепить заразу. Заразу, которая уже поселилась в нём. Наверняка, Тозиер хмурится где-то там, а Эдди лишь старается сосредоточиться на звуке его дыхания в телефонной трубке. — Что случилось, Эддс? — тихо спрашивает Ричи, понимая, что никогда прежде не слышал в голосе друга настолько тревожных ноток. — Я...не знаю, почему позвонил, Ричи...Наверное, стоит набрать Билла, поскольку...всё не очень-то хорошо, — шепчет он в ответ. — Не очень-то хорошо? У тебя снова был приступ паники? Или астмы? Я и не сильно понимаю, в чём их различие... Каспбрак долго молчит, собираясь с силами. Он знает, что Тозиер, на самом деле, слушает. Наверное, ему не так уж всё равно, что будет с его другом.       Парень оборачивается на крики. Медсестра напрасно пытается доказать чьим-то безутешным родственникам, что вины врачей в смерти их дочери не было, а те продолжают бормотать о том, что непременно подадут на больницу в суд. Так, будто денежная компенсация вернёт им дочь или принесёт хотя бы толику удовлетворения. Именно так поведёт себя Соня Каспбрак, если Эдди умрёт. От этой мысли становится ещё более тошно. Люди в коридоре с равнодушием поглядывают на данную сцену, а позже продолжают сверлить свои медицинские карты пустыми глазами, попивая остывший кофе из автомата, что стоит на первом этаже. — Эй, спагетти, ты всё ещё здесь? Что случилось? — встревоженный голос Тозиера вырывает Эдди из мыслей, так некстати бьющихся о черепную коробку. — Я дум-думал, что это всё выдумки моей матери, — запинаясь, произносит Каспбрак. – Больные фантазии, созревшие в её голове. Но...всё так плохо, Рич. Ты даже не представляешь. Тозиер молчит, затаив дыхание, ни слова не произносит, пока Эдди сбивчиво шепчет то, что Ричи не может пока до конца понять, но пальцы парня отчего-то начинает покалывать ледяными иголками.       Каспбрак сглатывает вставший в горле ком, как-то уж слишком обречённо выдыхая, и вдруг произносит фразу, которая окончательно заводит балабола в тупик. — Посмейся. Просто расскажи мне ещё одну идиотскую шутку, прошу, —шепчет Эдди, стараясь не разрыдаться, как девчонка. — Я...— Именно в этот момент, в голову не приходит ни одна, даже самая глупая шутка. Ричи отчего делается так же страшно, как тогда, когда они с Биллом вошли в комнату, замечая мерзкого клоуна, склонившегося над Каспбраком. — Ты где, Эдди? Эдди. Парень думает, что, действительно, напугал придурка Тозиера, раз тот назвал его по имени. Он практически никогда так не делал. — Я в медицинском центре, жду анализы крови. — Какого хера у тебя случилось, скажешь, наконец, или нет?! — не выдерживает Ричи, и его голос эхом звучит в сознании.       Эдди не знает, хочет ли отвечать на этот вопрос. Он пока не уверен, сможет ли вообще это сделать. Астматик знает этот злой тон. Он проявляется очень редко, когда друг старается не показать, насколько напуган. Вместо страха, он использует злость. Именно этот тон заставляет Каспбрака удивлённо заморгать, ощущая неприятную ноющую боль в груди. — Всё плохо, — вновь повторяет он, ощущая, как голос садится от подступающих слёз. — Эдди, не заставляй меня, чёрт возьми, кричать в трубку!       Астматик зажмуривает глаза, хватаясь за ворот рубашки, в которой вдруг стало трудно дышать. Приступ астмы – нет, паники – медленно накрывает его с головой. Пару пшиков ингалятором помогают слабо, да и вряд ли что-то способно изменить его нынешнее состояние. Он ощущает, насколько сейчас ледяные, его обычно горячие ладони. — Твою же мать, Эддс! — уровень непонимания и злости грозит пересечь все отметки. — Если это какой-то прикол из мести, то у тебя явные проблемы с юмором! — Не кричи, – хрипло отвечает Каспбрак, всё ещё не открывая глаз. Всё кажется настолько нереальным, насколько это вообще возможно. Парень ощущает, как первые солёные слезинки скатываются по щекам, и вытирает их рукавом.       Никто вокруг не ведёт и ухом, не смотрит в сторону беззвучно рыдающего мальчишки, что сидит на серой кушетке, отчаянно прижимая к уху телефон. — Что случилось? — следы злости полностью исчезают из голоса Тозиера. — Хочешь, чтобы я приехал? Я приеду. — Да, — хрипит астматик, отлично понимая, что Ричи слышит его рыдания. — Только не в больницу...не в отделение онкологии. Мама на нервах и, наверняка, наговорит тебе кучу всяких гадостей. Я буду дома, примерно через час. Боги, я так отчаянно нуждаюсь в том, чтобы увидеть тебя, Тозиер.

***

      Эдди сидит на подоконнике, щурясь от ярких лучей заходящего солнца, обхватив колени тонкими бледными руками. Он больше не плачет, что удивляет даже его самого. После монотонного монолога матери, который он старался не слушать, его уже ничем, наверное, не возьмёшь. За окном тёплый вечер.       Каспбрак машинально дёргается, когда в окно, прямо перед его носом, ударяется камешек. Щебёнка из клумбы на заднем дворе. — Впусти меня уже, дубина! — раздаётся знакомый голос, и Эдди тут же подаётся вперёд, поднимая оконную раму.       Тозиер подтягивается, неуклюже переваливаясь через подоконник, и встаёт грязными ботинками прямо на вычищенный ковёр. Вот только астматика больше не интересуют возможные инфекции, которые могут находиться в свежей почве, что щедро отваливается с ботинок друга. Ричи не выдаёт привычных приветственных шуточек, а Эдди сейчас был бы совсем не против его болтливости.       Тозиер усаживается на подоконник, сбросив потрёпанный рюкзак прямо на пол, и Каспбрак не придумывает ничего другого, кроме как сесть рядом. Так привычно сидеть вот так, плечом к плечу с балаболом, как ни один раз до этого. До этого. Без того недолгая жизнь будто разделилась на две части. Они, наверное, странно смотрятся со стороны. Непривычно тихие и задумчивые. Эдди смотрит на длинные пальцы Тозиера и замечает, как те чуть подрагивают. Наверное, каждый из них боится нарушить блаженную тишину.       Ричи мельком косится на астматика, надеясь, что тот не заметит, и сердце отчего-то болезненно стучит о грудную клетку. Он смотрит на бледную кожу Эдди и едва заметно прищуривает глаза, лишь бы не казаться напуганным. Услышав слова "отделение онкологии", он минут десять сидел в ступоре, прежде чем отчаянно вцепиться в собственные волосы, грозясь вырвать пару прядей. У его друга, у Эддса, который постоянно пользовался ингалятором и с остервенением отмывал руки после обычной прогулки, опасаясь бактерий, вдруг обнаружили смертельное заболевание.       Ричи достаёт сигаретную пачку и тут же запихивает её обратно, вспомнив в кои-то веки, что здесь нельзя курить. Эдди ощущает, как локоть Тозиера упирается ему в бок, и глаза так противно щиплет.       Он боится поднять взгляд. Боится столкнуться с тем же мрачным выражением лица, что было у онколога, когда тот выносил ему, как бы это не звучало, приговор. Или с выражением беспомощности, что мелькнуло на лице его матери, которая всегда и везде шла напролом. Оберегая сына от надуманных болезней, Соня Каспбрак не смогла уберечь его от реальной.       Врач выписала ему кучу таблеток, теперь уже настоящих. Подавляющие депрессивное состояние, капсулы от рвущей боли где-то под волосами, под самой кожей. Доктор объяснила, что ему срочно нужно пройти курс химиотерапии, после чего появятся первые улучшения. Или не появятся. Просто седовласая, равнодушная женщина не сказала этого вслух. — Ты сказал остальным? Насколько всё плохо, Эддс? — молчаливый Ричи, наконец, заговорил, понимая, что кто-то должен был сделать первый шаг. Его голос показался Каспбраку слишком уж безэмоциональным, будто парень пытался отторгнуть реальность собственных слов. — Нет. Я, на самом деле, не знаю, — астматик провожает взглядом темнеющий закат и отвечает вполне спокойно. — Наверное, я могу умереть, Рич...       Тозиер молчит, пытаясь скрыть болезненную внутреннюю дрожь, что пробудили его слова, не в силах выдавить ни слова, которым можно было бы подбодрить друга. Эдди понимает, что не особенно-то хочет наигранности действий балабола, поэтому тоже молчит. Уютное, одно на двоих, молчание немного успокаивает.