***
Когда он впервые поддался на уговоры Сириуса и выжал газ — это было даже лучше, чем полёты на метле. Асфальт бросался под колёса лихо закрученной петлёй, все сомнения и остатки здравого смысла выметались стремительно свистящим в ушах ветром, все печали размывались нечёткими силуэтами прохожих, деревьев и зданий. Он был благодарен Судьбе за каждую отметку на спидометре, разделяющую его жизнь на чёткое "до" и "после". ("до" был Хогвартс и была война; помолвка с Джинни и мучительно лёгкое расставание, учёба на аврора и всенародное ожидание правильных действий. "после" представлялось глотком свежего морского воздуха и чистой страницей) Он бросил Аврорат, уехал к морю и начал писать; избавлялся от всей боли, обречённости и внутренней наполненной пустоты. Битых три дня они с Гермионой пытались придумать ему псевдоним, пока Рон крутил пальцем у виска, называя его чокнутым. Гарри смеялся и огрызался, как мог, а потом приехал Сириус, налил им всем выпить, долго смотрел на огонь в камине и под конец вечера предложил подписываться "Дж. Эванс". — Они бы оценили, малыш, — фыркнул в стакан, задумчиво перекатывая по кругу кубики льда. Гарри тогда безоговорочно согласился, а потом они до самого утра гоняли по пустынным дорогам: оба так избавлялись от застаревшей боли, грызшей изнутри. У каждого была своя, и о ней не принято было говорить вслух: им хватало и так.***
Вернуться в Лондон Гарри смог только спустя три года, и то ради того, чтобы поддержать Гермиону. Та плакала у него на плече — совсем как в Хогвартсе — и снова причиной был Рон, замучавший её своей ревностью. — Я больше не могу, Гарри, — принимая из его рук платок, тихо говорила она. — Да, он меня любит, и я его, но иногда этого недостаточно. Он тогда вздрогнул, вспоминая о том, что предпочитал никогда и ни при каких обстоятельствах не доставать из глубин памяти, сильнее обнял Гермиону и мягко согласился с ней: — Да, милая; иногда её одной действительно недостаточно. Они провели в уютной тишине два дня, а затем Рон пришёл мириться с каким-то толстенным древним фолиантом и букетом цветов, бормотал что-то о том, что был неправ и больше не будет мешать девушке в её исследованиях… Глядя на радостно плачущую Гермиону и смущённого Уизли, Гарри думал, что хоть у них всё должно быть хорошо. Он вежливо отказался от праздничного ужина, дошёл до первого попавшегося бара и бессовестно, мучительно напился, опрокидывая в себя одну за другой рюмку безвкусного, терпкого пойла. Очнулся он только наутро в доме на Гриммаулд Плейс: Сириус заботливо оставил на тумбочке антипохмельное и стакан воды. Спустившись вниз, помолчал за завтраком о невысказанном накануне, и с ужасом ждал, что крёстный что-нибудь скажет. Тот только сочувствующе похлопал его по плечу, проходя мимо, и оставил на столе пергамент и чернильницу. — Возможно, ты хотел бы с ним поговорить, — небрежно сказал он вечером, разжигая камин и опускаясь в глубокое кресло. Гарри ожидаемо не захотел, спрятавшись за газетой. Больше они к этой теме не возвращались.***
Если бы Гермиона об этом знала, она наверняка сказала бы, что это помешательство. (она так и сказала на шестом курсе, но если бы только она была в курсе всех деталей…) С Малфоем никогда не было просто. Сколько Гарри помнил — от него всегда были одни неприятности. Сначала подначки и взаимная ненависть, потом взаимная ненависть и быстрые, злые поцелуи-укусы, тяжёлое дыхание и одна боль на двоих — всё вело к классическому финалу, но им так тяжело было остановиться и хотя бы подумать, что и конец был похож на взрыв и ослепительную вспышку. Впервые выжимая газ и бросая мотоцикл на влажно блестящее полотно асфальта, Гарри пытался вернуть хотя бы часть тех эмоций. Растаскивая душу на куски и обнажая её в словах, он надеялся избавиться от застаревшей недо_любви, оказавшейся сильнее и Хогвартса, и войны, и предательств, и помолвок, и аврорского мимолётного прошлого. Он не знал, что нужно говорить, когда случайно встретил его — спустя столько лет! — на светофоре маггловского Лондона, но ощущение того, что Судьба даёт ему ещё один шанс, бахнуло по темечку взрывом сверхновой. Гарри выдохнул и решил послать Судьбу к боггартовой бабушке, выжимая газ.***
— Какой приятный сюрприз, — встретило его насмешливое малфоевкое растягивание гласных, когда он подошёл к двери. Хотелось взвыть, сломать этот аристократический нос резким ударом кулака, перемазать алым тяжёлый шёлк платиновых волос, да хотя бы круциатус наложить, но вместо этого Гарри просто взлетел по ступенькам, толкнул Малфоя к двери и почти прорычал, глядя в насмешливые серебристые глаза: — Какого дементора ты тут забыл?! — Тебя, — спокойно пожал плечами блондин. — Выходит, ты мой личный дементор, Поттер. Только патронус меня не спасёт. — Ты что, пьян? — подозрительно прищурился Гарри, принюхиваясь. — Пятница, ночь; естественно я пьян, Поттер! — оскорбился Драко, гневно глядя на него с высоты своего роста. — Не хочешь предложить мне войти? По-хорошему, Гарри следовало отказаться, но он только вздохнул и отпер дверь.***
От Малфоя пахло виски, и на вкус он был точно таким же: обжигающе-терпкий, с нотой внутренней горечи и ужасно горячий. Впрочем, и крышу от него сносило так же. — Я ненавижу тебя, — рычал Гарри, кусая покрасневшие губы. — Не верю, — жадно отвечал Малфой, целуя в ответ. — Я ненавижу тебя, — задыхался, опрокидывая его на кровать. — Не верю, — выдыхал тот, пересчитывая тонкими пальцами чужие выпирающие позвонки. — Я ненавижу тебя, — шептал, накручивая тяжёлые, почти мокрые пряди на пальцы. — Не верю, — прикрывал повлажневшие глаза Драко. — Я ненавижу тебя, — признавался, рассыпаясь по молочным плечам осторожными поцелуями. — Не верю, — улыбался в сгиб локтя тот. — Я ненавижу тебя, — бормотал в макушку, укрывая их одеялом. — Не верю, — сонно отзывался Малфой. — Я тоже, — усмехался Гарри, проваливаясь в сон. Впервые за долгое время он не боялся увидеть там насмешливые серые глаза — он был втайне этому рад.