Открыт огонь, бьёт по сердцу, и по нам
— Поеду я что ли. — недовольно цежу я сквозь зубы. — Борь, ты обиделся что ли? Мы же шутим! — говорит Багира, невинно хлопая глазками. Сто лет знаю их с Батей, наверное, лучше, чем кого-либо и, конечно не верю им. — Я забыл совсем, у меня срочные дела есть. — отнекиваюсь я. — Давай я тебе пирог заверну с собой! — подскакивает Кошкина и стремительно скрывается в своем доме. «Ещё одна!» — раздражённо проносится у меня в голове. То Зарецкая с этими булками, когда я ещё как дурак ляпнул про постановку на довольствие, а девчонка себе надумала бог знает что… То теперь Багира со своей выпечкой! Но Риту я уважаю и обидеть её — непростительное преступление. Встречаюсь взглядом с Батей, его глаза лишь с виду источают серое безразличие, но в глубине души он волнуется за меня также, как и Багира.И все слова в грустных песнях лишь о нас
Кажется, пока я еду обратно в город, на радио могут играть только песни, перекликающиеся с моими ощущениями, даже в голове допускаю мысль, что их заказала в «Открытой студии» Багира, но, усмехаясь, отбрасываю эту мысль. Как таковых важных планов у меня, конечно же, не было, но выслушивать весьма однозначные намёки от этих двоих надоело ещё в прошлые визиты. Вот только понять не могу, почему этим двоим так необходимо пристроить моё сердце в чьи-то добрые руки? Конечно, наличие милой девочки, готовой выполнить все твои просьбы, рядом, как командиру, мне льстило, но как взрослого мужчину смущало. Сначала я думал, что ей так важно угодить мне из-за детства, проведённого с деспотичным отцом, но потом… Судя по неодобрительной реакции отряда, я последний понял, что отнюдь не в этом. Вернувшись на базу, я чувствую себя ещё более паршиво, в голову навязывается вопрос «А стоило ли так резво убегать?». Тут же в голове сам себя поправляю, я совершил маневр экстренного отступления, а не сбежал, но от этого веселее не становится. Сажусь на край кровати, которая отзывается неприятным скрипом, и мысленно прокручиваю, что мне нужно сделать за сегодня, но все задания оказываются такими рутинными и неважными, что тратить на них выходной кажется не простительным. — Товарищ капитан 2-го ранга, — вместо стука слышится женский голосок. Конечно, Зарецкая. — Разрешите? — Проходи. — без всякого интереса бросаю я, подавляя в себе желание отправить её лесом.И мне не нравятся все, кто вокруг
— Что с вами? — участливо интересуется девушка, присаживаясь рядом на кровать. Подмышкой у неё шахматная доска, сыграть что ли приспичило? — Что-то случилось? — Ты чего пришла-то? — мягко обрываю я и оборачиваюсь на неё. — Я подумала… — до смешного неумело прикусывая губу, Аврора выдыхает. — Давайте в шахматы сыграем?Откровенно?
Коротко хмыкаю ироничности ситуации — за что боролся, на то и напоролся — моей же идеей было занять свободное время Акул шахматами, и я же самолично притащил им в казарму два набора. Именно сейчас судя по возгласам парней, Ворон проигрывал Мастеру, что было уже традицией их игр. Отвлекшись от раздумий, я всмотрелся в её лицо. Красивое. На бледном полотне большие распахнутые карие глаза (судьба надо мной смеётся?), тонкие и аккуратные губы сложились в полосу, миниатюрный носик, что морщится после шуток о женщине в отряде. Красивое, но не для меня. Ошибочно что-то решив из-за моих бестактных разглядываний, Зарецкая тянется ко мне, стремительно сокращая расстояние между нашими лицами.Мне ни с кем, никогда и нигде
Не хотелось эти ночи делить на двоих
Я резко поднимаюсь с кровати, делая несколько шагов к своему столу, не дойдя резко оборачиваюсь на девушку. В моём взгляде видно всё. Поразительно, как в глазах можно прочесть все чувства, словно буквами написанные. Вправду говорят, глаза — зеркало души, но я бы сказал, что глаза — это сама жизнь.Не показывай им душу, не держи вину
— Товарищ… — начинает лепетать Аврора, на лице которой страх, что она только что всё испортила. Где-то в глубине души самодовольно радуюсь, должно быть, после этого поймёт, что мой интерес к ней ограничивается кругом рабочих вопросов. Поплачет и поймёт, неглупая. — Вон. — прерываю я, таким тоном, что, кажется, у неё бегут мурашки по спине, для солидности добавляю чуть громче. — Иди к остальным!Не показывай им чувств, если не зажили
Девушка как-то заторможено поднимается, словно не может проснуться и, подхватив шахматную доску, выходит из комнаты. Тяжело вздыхаю и запускаю руки в свои волосы, попутно ероша их. Сердце противно ноет в глубине груди, но всё также исправно перекачивает кровь по организму. Работающее, значит неразбитое, верно?Теперь я знаю точно, что значит любить
Я срываюсь. Набираю номер, за годы выученный наизусть, запинаюсь на предпоследней цифре, но быстро вспоминаю. Её номер не то, что можно забыть с лёгкостью. Несколько секунд тянутся непростительно долгим ожиданием, и я успеваю надумать тысячу сомнений, но в момент, когда слышу её голос, понимаю — мне это необходимо так же сильно, как смертельно больному человеку лекарство, которое поддержит жизнь в нём. — Да? — сонно и от того мило отзывается Олеся. Готов поспорить, что свободной рукой она потирает от сна глаза так, как обычно это делает. — Привет, Лесь, это я. — произношу, наверное, самое глупое, что только возможно придумать, радостный от одной мысли, что слышу родной голос. — Разбудил? — Я с дежурства вернулась, отсыпаюсь вот. — объясняет Уманова и тихо зевает. — Ты что-то хотел? Много чего хотел: просыпаться засветло рядом с тобой, вдыхать медовый аромат твоих духов, смотреть, как на моей подушке разметались твои волосы, не выпускать тебя из объятий днями напролёт. Хотел да не сделал — не успел, не догадался, не осмелел, не понял… Молчание неприятно завязывало узел на моей шее. — Соскучился. — честно выдаю я, не сильно заботясь о том, как жалобно сейчас звучит мой голос. — Ну, если соскучился… — Олеся помедлила с продолжением фразы и меня вдруг колыхнула волнительная дрожь. Продолжила Уманова с интонацией, которая бросала мне вызов. — Тогда приезжай. — Хорошо. — облегчённо говорю я.Хочешь, я приеду ночью и рядом упаду
— Правда приедешь? — вопрос Умы отдавал детским любопытством, а сонливость девушки мигом улетучилась. — Да. — я подтверждаю своё согласие, внутренне слишком радостный. Завершать звонок мне не очень-то и хочется, но желание добраться к Лесе поскорее пересиливает. Неясное осознание, что я оставил часть себя в Санкт-Петербурге, пришло уже на второй день моей работы с Акулами, но не сразу стало очевидно, что именно я потерял. В один момент лишился части своего сердца, не потрудившись объяснить Уме, лишь бросив напоследок, что-то про новое задание Булатова. Сейчас я даже удивляюсь, как Умановой хватило великодушия и любви, чтобы простить такого, по меньшей мере, явного козла, как я. Взяв ключи от машины со стола, выхожу из своей комнаты, окрылённый предвкушением долгожданной встречи, скорее всего, радость на моём лице видно километров за сто. — Витязь, за старшего. — машинально командую перед уходом, делая вид, что не замечаю тоскливый взгляд Зарецкой. — Так точно. — звонко чеканит Валин, не отвлекаясь от книги, которую читает. К машине почти бегу, словно секунда промедления чревата чем-то непоправимым и страшным. Нет, Олеся точно не передумает, насчёт своего предложения. Но что тогда меня так подгоняет?И я давлю на газ, нарушая все принципы пусть
Плюнув на все, выжимаю педаль газа в пол, на что автомобиль резко срывается с места. До Питера ехать не так долго, но я гоню по автомагистрали, разгоняя машину на грань той опасной скорости, когда хватит одной ошибки, чтобы влететь в смертельное ДТП. Как-то неожиданно вспоминаю, что Олеся-то ждёт меня, и притормаживаю на десяток километров в час. Вот ведь как! Вечно и неосознанно берегусь, вспоминая про Уму. Интересно, а у неё также? Тоже?Я приеду, я домчусь, рядом упаду
Напоминать адрес Умановой мне не нужно — в голове заветные строки сидят глубже чем таблица умножения. Эти дворы наполнены самыми тёплыми совместными воспоминаниями, которые могли бы и ознаменовать начало семейной жизни, если бы я так не тупил. В нерешительности я замираю у подъезда, мнусь словно какой-то школьник, получая неодобрительный косой взгляд от бабушки с лавочки. Даже её тихие причитания про то, насколько часто их подъезд стали посещать представители социального дна, не в силах сдвинуть меня с мёртвой точки. «Надо же, Борис Тарасов в нерешительности! Запечатлеть на фото и тут же на первую полосу газет!» — мысленно иронизирую над собой я. Шутка помогает мне наконец выбраться из оцепенения и зайти в подъезд.Где бы ты не спряталась — я всё равно найду
На дне океана будешь — я за тобой нырну
Мимолетное мгновение и сопутствующий этому звук поворота ключа в замке приближают меня к Олесе. Дверь открывается с негромким скрипом, и я вижу Уму. В домашних вещах, немного взлохмаченную, но определённую обрадованную моим приездом. Восторг девушки виден буквально во всём: в плавных движениях, в нерешительной позе, в улыбке до ушей, особенно в тёмных глазах, которые так и лучились теплом. Её глаза — ключ ко всему.Если нужно сдаться будет — я прекращу войну
Если нужно драться будет — я за тебя умру
Девушка бросается ко мне на шею, едва не сбив меня с ног, так что я успеваю только произнести какое-то междометье. — Как я скучала! — горячо восклицает Уманова, прижимаясь ко мне, как будто она в открытом море, а я спасательный круг. Хотя, наверное, в общем-то так и было. И тут же взвивается, меняя тон. — Знаешь, кто ты после этого?! — Знаю. — обрываю её, поглаживая по спине. Козёл, дурак и далее по списку. А вообще-то чья бы корова мычала, Мегера ростом ниже среднего. — Я люблю тебя. Вместо ответных слов Олеся целует меня в губы, и градус в прихожей повышается до такого, когда в словах нет никакой необходимости. Разум туманится настолько, что сам не замечаю, как мы перемещаемся в её спальню, и одежды на нас всё меньше и меньше. Позволяю Уме делать всё по-собственнически, как она привыкла, и моментально завожусь от её самостоятельности, когда она снимает с меня кофту. Прикосновение её рук к моей коже вызывает взрыв ощущений приятных ожогов. Именно такой Олеся и чувствуется — обжигающей, жаркой, чувственной, но такой родной. Боги, как мне её не хватало! Не просто искристой близости с ней, а самой от макушки до пяток Умановой, целиком и полностью моего солдата удачи. Улыбается, дразнится, царапается и кусается — ни дать ни взять дикая кошка, которую нужно приручить. С одной стороны, одноместная кровать для двоих — это маловато, особенно с моими габаритами. Хотя в нашем случае — когда примерно половина счастливой Умановой лежит на мне — жить можно. Девушка шумно дышит, смотря куда-то в белый потолок, наверное, думая, что сказать. Вот только говорить сейчас о чём-то серьёзном нет сил. Но когда до нас вдруг доходит отвратительный запах чего-то горелого, я не могу молчать. В способностях Леси я не сомневаюсь и решаю уточнить, нет ли у неё подпольной химической лаборатории на кухне. — Ну и запах! Ты что клей запекаешь в духовке? — недовольно протягиваю я, уж не знаю, как пахнет жареный клей, но определённо также неприятно. — Это была шарлотка к твоему приезду. Но теперь её с нами нет! — торжественно объявляет Ума, перекладывая свою голову на мою грудь. — Я тебе устрою курс молодого кока, Уманова. — шучу я, медленно поглаживая её плечо, заставляя девушку чувствовать приятные мурашки. — Хорошо, что я от Риты пирог привёз. — С чем? — облизывая губы, интересуется Уманова. — С клубникой. — улыбаюсь я и, не скрывая смеха, добавляю. — Не так вкусно как жареная шарлотка, но голодными точно не останемся. Она смеётся и замолкает, видимо прислушиваясь к ритму моего сердца. Ни на минуту не сомневаюсь, что наши сердца бьются в одном такте. Носом утыкаюсь в её макушку, вдыхая сладкий аромат тёмных волос. Ради Олеси стоит рисковать, здесь я на своём месте.Я это ощущаю своей кожей, и прямо на вкус
И знаешь — это чувство стоит больше и стоит рискнуть!