Сошедший с ума ветер

      Горячий песок разгорелся сверх всякой меры, обдавая теплом тело. Палящее солнце как раз было в зените, а значит наступило самое жаркое время в сутках, которое здесь, в сухих песках пополам с прогретыми камнями ощущалось ещё более явно. Бизон упёрся в бинокль и продолжил наблюдать за золотистым песком в ожидании движения. Под ложечкой мучительно засосало, а живот скрутило от ощущения опасности, буквально застывшего в воздухе. Тарасов очень хотел бы ошибаться, но отменное чутье никогда не ошибалось, а значит и сейчас подсказывало верно… Время тянулось воском, протекая неохотными каплями. Ужас болезненно обострил все до единого чувства, но даже они не могли определить, откуда исходит опасность. Первым они лишились Сафрона, так отчаянно рвавшегося к машине. Его последний возглас эхом отражался от скал и бил в самое сердце, настолько громко кричат только перед смертью. Бизон пытался что-то сделать, но время было явно не на их стороне. Секунда за секундой. По ним открыли огонь с нескольких десятков точек, и автоматные очереди пробивали камни вокруг да около, заставляя маленькие кусочки лететь прямо в лицо. Вот только закрывать глаза надолго сейчас нельзя, слишком велик шанс никогда их больше не открыть… Ещё чуть-чуть и его жизнь оборвется — это Бизон чувствовал каждой клеточкой своего тела. Может форменная защита как-то и закрывала жизненно важные органы, но остальное тело оставалось изрешеченным пулями разных калибров. Нужно было только дождаться спасательной эвакуации, но противник то и дело подбирался ближе. Из последних сил Тарасов отстреливался по огневым точкам противника, безуспешно пытаясь отомстить за смерть целой группы. — Борь… Боря! Сознание плавно утекало, теряя связь с реальностью, которая стремительно растворялась в пыльном воздухе. На минуту показалось, что все чувства просто-напросто отрубило, и даже движение пальцами не ощущалось. Только тьма, пронзительно тихая и глубоко чёрная. — Борь! — требовательный оклик вновь повторяется. Бизон насилу разлепляет глаза, вновь встречаясь с темнотой, в которой совсем скоро начинают угадываться знакомые силуэты мебели. Сделав усилие, мужчина облизывает сухие губы и сглатывает слюну, промачивая горло. Рядом сидит взволнованная девушка, нетерпеливо накручивая длинную прядь на палец и ожидая, пока он придёт в себя. Справившись с собственными фантомными ощущениями, Борис проводит рукой по лицу, стирая холодный пот. Из всей боли остаётся лишь монотонное гудение в бедре, кажущееся уже вечным спутником. — Ты кричал во сне… — рассказывает Олеся, и даже в сумраке ночи в её глазах явно виднеется беспокойство. — Как ты? — Прости, что разбудил. Опять кошмары… — хмуро отзывается Тарасов, усаживаясь на кровати поудобнее. Футболка неприятно приклеивается к потной спине, напоминая о сне. — Расскажешь? — просит Ума, подсаживаясь чуть ближе к нему. Тарасов вновь облизывает губы, прикидывая стоит ли посвящать в свои кошмары Лесю. Не ровен час, отвратительные картинки перекочуют в её сновидения, а этого он допустить никак не мог. Однако и не делиться этим становилось всё труднее, ощущения, испытанные тогда, возвращаются вновь и вновь. Девушка подползает к нему поближе, с шорохом сминая простынь, и кладёт голову на плечо Бориса. — Расскажи, — тихо бормочет Ума, будто бы боясь нарушить тишину ночи. — Пожалуйста. — Это было до Акул. Моё последнее задание в полях… Хотя тогда я этого ещё не знал… — тяжело начинает Тарасов, стараясь игнорировать собственные ощущения. Игнорировать кровавые картинки, возникающие перед глазами, оглушающие звуки автоматных и пулемётных очередей, рассыпающиеся в щебенку камни, только что служившие укрытием, вонь гари вперемешку со стальным запахом крови. И крики Барракуд. Истошные, пугающие и неожиданно правдоподобные для воспоминаний. Кричать, когда в твоё тело врезается десяток горячих пуль на бешеной скорости, не стыдно, стыдно — допускать непростительную, крамольную мысль, что лучше они, чем ты. Просто животный страх, а так держит все мысли под контролем, смешивая их в одну жалобную молитву «мне нужно домой». Тарасов не считает себя хорошим рассказчиком, но сейчас получается чересчур красочно, что не может не пугать. Какие-то подробности слишком ярко впечатались в память, грозились остаться в голове навсегда. К концу рассказа краски видения теряют осязаемость и размываются в пространстве. Бизон судорожно выдыхает, хотя сердце, успокоенное пристроившейся рядом Олесей, уже не выбивает бешеные ритмы в попытке вырваться из грудной клетки. Девушка некоторое время молчит, не находя слов, но всё-таки нарушает хрупкую тишину комнаты: — Борь, с нашей работой разное случается, не вини себя. Это просто стечение обстоятельств, ты не мог спасти их, — едва слышно шепчет она. — Ты сделал всё, что мог. — Я сделал недостаточно… — вздыхает Бизон, проводя рукой по вспотевшему лбу. — Я мог бы… Мысль теряется где-то на задворках разума, потому что Олеся берёт его за руку. А ведь что в действительности он мог? Вырваться из укрытия и попасть под град пуль? Это бы уж точно проблему не решило. Даже если бы он смог добраться хотя бы до Мекса и оказать ему первую помощь, ещё неизвестно как быстро прилетел бы вертолёт эвакуации. Бизон и сам отключился, даже вдалеке не слыша пропеллеров. — Борь, мне очень жаль твоих товарищей, но твои самокопания сейчас делают только хуже… — Олеся всё точнее и точнее подбирает слова. — Их не вернуть, но главное, что ты выжил. Я счастлива, что ты со мной. — Это ты мне сейчас первую помощь при синдроме выжившего оказываешь? Как по методичке… — криво улыбается Тарасов, улавливая знакомые мотивы. А сколько он подобного «начитал» в своё время заложникам. — Но, кажется, ты права… На удивление остаток ночи прошёл спокойно, возможно помогла мелодия разыгравшегося за окном дождя или тепло родного тела под боком. Но сны снились. Светлые и нечёткие — так что Бизон точно не мог сказать, что в них происходило. Оставалось надеяться, что кошмары останутся там, где нужно, то есть в прошлом…