***
Редж Башмак уныло разрубил комок черной от влаги земли черенком лопаты. Металл глухо врезался в землю, рукоять слегка оттянула разбухшие сухожилия, перештопанные с дюжину раз… Стражник закашлялся. На днях он умудрился подхватить каких-то особо въедливых могильных червей и теперь страдал от тяжелой формы кольчатой пневмонии[3]. А сегодня с самого утра и вовсе начал прямо-таки разваливаться. Раздался не очень приятный хруст: Редж привычным жестом поставил выскочившую ключицу на место и аккуратно подтянул нитки. Вечно отваливающиеся конечности были для зомби привычным делом. Да и болезнь болезнью, а исполнить свой ежегодный долг он был обязан. — Как думаешь, Фред, может, нам предложить ему свою помощь? Капрал Шноббс осторожно указал головой в сторону зомби, монотонно выкапывавшего собственную могилу и то и дело взрывавшегося приступом ожесточенного кашля. — Не знаю, Шнобби, — сержант Колон неуверенно почесал затылок. — Может, и стоит, но он же всегда… это… ну, сам… Сержант многозначительно замолчал. — Ага… — грустно протянул Шнобби. Они приходили сюда каждый год — как Редж Башмак, как госпожа Лада, как все те, кто двадцать пятого мая был там. Каждый год они знали. Каждый год вспоминали о своем маленьком долге заранее. Каждый год отпрашивались со службы и приходили на кладбище храма Мелких Богов. Каждый год приносили сирень на невзрачные каменные могилы. Но в этот раз все было не так. Сирени не было. Весна выдалась слишком холодной, чтобы дать нежным фиолетово-лиловым цветкам распуститься… Редж перестал копать и закашлялся. Снова раздался хруст. — Э-э… доброе утро, Редж, — неловко поздоровался Шнобби, наблюдая за тем, как зомби вправляет обратно выскочившее от кашля плечо. Башмак поднял голову. Увидев товарищей, он попытался осторожно махнуть рукой, но слегка не рассчитал силы: указательный палец стражника описал незамысловатую траекторию и уныло шлепнулся куда-то в траву. — Разваливаешься, старина… — со вздохом отметил сержант Колон, указывая коллеге примерное место падения пальца. Когда после тщательного обыска многострадальная конечность была все же найдена, Башмак сунул палец в карман и продолжил копать. Сержант и капрал встали немного поодаль, решив, что сейчас будет лучше почтить память других погибших… Семь могил. Семь надгробий, стоящих в ряд. Семь ангелов, отдавших жизни за свободу, равенство, братство и, конечно же, за любовь по разумным расценкам[4]. Надгробия были старыми, деревянными, за десятки лет так сильно заросшие мхом, что имен было не разобрать. Но это, в общем-то, и не требовалось: все, кто был там, знали имена наизусть. И всего одна могила выглядела иначе. Она была ухоженной, чистой; мрамор этого надгробия мог бы сиять на солнце, если бы оно соизволило выглянуть из-за туч… На надгробии было имя. И надпись, которую очень легко было разобрать. И сваренное вкрутую яйцо, перевязанное тонкой лиловой лентой. Стражники понимающе переглянулись: госпожа Лада снова побывала здесь раньше них. Так и должно было быть. Таков был их неписанный, но обязательный ритуал. Женщины приходили немного раньше, ухаживали за могилой, приносили яйцо и цветы… Цветы. В этот раз цветов не было. И из-за этого все, кто знал и кто был тогда на Цепной и на улице Паточной Шахты, пребывали в унылой растерянности. Без сирени все было как-то неправильно. Все было как будто бы зря.***
Сэм Ваймс не сразу заметил, что что-то идет не так. Он даже не сразу вспомнил. Память каждый раз играла с ним злую шутку, убирая тяжелые воспоминания так далеко, что их невозможно было найти до срока, а затем вбрасывая их так внезапно, что у командора подкашивались колени. А после того случая, когда ему пришлось на собственной шкуре прочувствовать все, что чувствовал когда-то Джон Киль: ответственность за чужие жизни, невозможность повлиять на историю, какой бы кровавой она не была, боль утраты… вспоминать стало сложнее в разы. Вот и сейчас он вспомнил не сразу. Просто, сидя за столом в своем кабинете, начал вдруг напевать слова старой солдатской песни… Как взмывают ангелы дружно в ряд, Дружно в ряд, дружно в ряд… Поднимают задницы и летят, И летят, и летят… Эти слова из памяти было уже не выкинуть. Они въедались в нее, как мох в надгробия на кладбище Мелких Богов. Они пахли сиренью. Ваймс был где-то далеко, в своих мыслях… будто бы вновь вернулся на несколько десятилетий назад. И вдруг очнулся. Вспомнил, про что он снова посмел забыть. И вот тогда, в его сознании поселилась тревога… Командор вскочил из-за стола и в два широких прыжка оказался рядом с окном, выходившим шумную улицу… И замер, потому что увидел то, чего боялся больше всего: лиловых цветов не было и в помине; деревья только начали зеленеть.***
Бизнес у Себя-Режу-Без-Ножа Достабля в этот день, мягко говоря, не заладился. Причем довольно-таки фатально, если учесть, что после трех часов не очень успешной торговли, он внезапно обнаружил себя, сидящим в сточной канаве рядом с перевернутой торговой тележкой. Вещи Себя-Режу медленно пропитывались склизкой вонючей грязью, а его, казалось, непотопляемый энтузиазм уплывал вдаль вместе с вывалившимися из тележки сосисками. Нет, с тем, что горожане не очень жалуют его фирменные свиные сосиски, он, в целом, уже смирился и нисколько не обижался на жалобы или даже угрозы со стороны покупателей. Но ведь сегодня в продаже была новинка! Весенний ассортимент! Сосиски в тесте с добавлением трав и специй! Подумаешь, в одной из булочек вдруг оказалась крыса… он, должно быть, просто перепутал корзины с ингредиентами… Достабль сокрушенно вздохнул. Наверное, дело было не столько в сосисках, сколько в общем настроении, витавшем в каждом подвале, в каждом маленьком переулке Анк-Морпорка. Это было настроение какой-то всеобщей усталости, неоправданной злобы и внутреннего ощущения неясной тягучей тоски. Он и сам хорошо понимал все эти чувства. Хотелось солнца, хотелось тепла. Хотелось яркой и сочной зелени и сирени, своим нежно-лиловым цветом затмевающей любую тоску… А сирени не было. Даже в этот особый день. — Эй, приятель! — раздался голос над ухом Достабля. — Ты чего тут расселся? Себя-Режу даже вздрогнул от неожиданности. Но голос неизвестного был вполне себе дружелюбным, и торговец повернулся к нему. На него, сидя на краю сточной канавы, с любопытством смотрел человек неопределенного возраста. Ему можно было дать как тридцать лет, так и каких-нибудь там пятнадцать — в зависимости от чистоты его покрытого робкой порослью лица и угла, под которым светило солнце… Сейчас незнакомец был крайне чумазым, а солнце появляться даже не думало, так что Достабль решил не делать поспешных выводов. — Эй, — окликнул его неизвестный, — чего сидишь, говорю. Достабль очнулся от дум. — Да вот… — он печально махнул в сторону уплывающего дивизиона сосисок. — Перевернулся? Неожиданный собеседник не спешил униматься. — Что-то вроде того… — уныло вздохнул Достабль. — Не повезло. Себя-Режу пожал плечами. Незнакомец наклонился в канаву и протянул торговцу свою чумазую руку. — Пройдоха Уилкинс. — Достабль, — коротко представился неудачливый бизнесмен, но руку просто так пожимать не стал. Это было не совсем по-анкморпоркски. — Ой, да ладно тебе, — Пройдоха повертел ладонью, демонстрируя то внутреннюю, то тыльную сторону, — без меня все равно ведь не вылезешь. И тут он был безоговорочно прав. В том месте, куда не без сторонней помощи скатился Достабль, край сточной канавы был уж больно крутым… Оценив все возможные варианты, включавшие в себя пешую прогулку и небольшой заплыв до ближайшего места, где забраться можно было своими силами, торговец все-таки подал руку, и Пройдоха живо вытащил его на щербатые булыжники мостовой. — А тележка? — запоздало вспомнил Достабль. Лезть в канаву пришлось еще раз. В конце концов, когда все имущество Себя-Режу было выволочено на относительно сухую поверхность, новоиспеченные товарищи устало присели рядом. Глядя на остатки сосисок и на безрадостно-серую улицу, Достабль грустно вздохнул. — Ты чего-то совсем расклеился… — заметил Пройдоха, — да и не только ты. Куда не зайдешь — все какие-то хмурые, злые. Так и дел ни с кем не заведешь. — Погода, — пожал плечами Достабль. — Холодно, дожди… и цветов нигде нет. Он пересчитал оставшиеся сосиски. Вышло двенадцать. Целая дюжина никому не нужных сосисок. Только один человек на памяти С. Р. Б. Н. Достабля, не поморщившись, съел его фирменную сосиску. И ничегошеньки при этом не выплюнул. — Цветов? — удивился Уилкинс. Себя-Режу сокрушенно вздохнул. — А ты не знаешь? В это время обычно цветет сирень…***
Из Продолговатого кабинета, как обычно, не доносилось ни звука. Часы тикали, аритмично отсчитывая то полминуты, то — вероятно, чтобы реабилитироваться — полторы. Писцы время от времени заходили в приемную и подносили новые пачки бумаг. Перо в руке личного секретаря его светлости тихонько поскрипывало… На первый взгляд, все было так же, как и всегда: монотонно, спокойно, тихо. Вот только тишина в этот раз была какой-то особой… пугающей. Руфус Стукпостук одну за другой заполнял бумаги, нескончаемым потоком поступавшие на подпись к патрицию, но сидел как-то чересчур скованно — будто бы не знал, чего еще ему стоит ждать… Внезапно из-за двери Продолговатого кабинета раздался треск. Стукпостук вздрогнул. Этот звук был слишком неуместным, слишком неправильным, и пугал секретаря даже больше, чем следующий за ним глухой удар по столу. Это был уже третий раз за сегодня. За дверью тихо скрипнуло кресло. Послышались легкие, едва слышимые шаги. Секретарь патриция немного пришел в себя и сделал небольшую пометку в расходах. Затем выдвинул ящик и достал из него несколько новых, остро заточенных карандашей… Уже стоя у двери Продолговатого кабинета, Руфус подумал, что, наверное, стоит затачивать карандаши чуточку хуже… по крайней мере, сегодня… сейчас. Секретарь терпеливо выждал момент, когда шаги за дверью снова утихли, и вошел, стараясь не обращать на себя внимание… Картина, представшая перед ним, даже самому недогадливому человеку подсказала бы, что в перспективе не стоит ждать ничего хорошего, но неизменному бдительному Стукпостуку она сообщила значительно больше. Ведь до этой минуты секретарь всерьез думал, что причиной плохого расположения духа патриция был кроссворд в свежем выпуске «Таймс». Головоломка в этот раз и впрямь могла считаться неразрешимой, но… Это невзрачное «но», в купе с лордом Витинари, хмуро склонившимся над огромной кипой бумаг, перечеркнуло все прошлые мысли Руфуса. Он наконец-то вспомнил. Стукпостук забрал подписанные документы, смел со стола деревянную пыль и щепки и, не поднимая голову, аккуратно спросил: — Погода сегодня не жалует, сэр? Он положил на стол пару новых карандашей. Лорд Витинари окинул их цепким ледяным взглядом. — Да, Стукпостук, — сухо ответил патриций, — как и в последние несколько месяцев. Пожалуй, нам стоит быть готовыми к тому, что поставки продовольствия из деревень будут в этом году весьма ограниченными… — Да, сэр. Секретарь, не дожидаясь официального приглашения, быстро откланялся. Волю лорда Витинари он, к счастью для себя, понимал даже тогда, когда она не была озвучена, и вероятно поэтому так долго продержался на своем высоком посту… Усаживаясь на свое привычное место, Стукпостук подумал, что сегодня надо будет ограничить поток посетителей. Когда дверь за слугой закрылась, лорд Витинари отложил в сторону карандаш и устало откинулся на широкую спинку кресла. Работы было до неприличия много, а патриций все никак не мог вернуться в подходящее для нее состояние… На столе перед ним лежали аккуратные стопки разного рода донесений и важных бумаг, требовавших пристального внимания его светлости. Впрочем, большинство из них удостаивалось лишь беглого и дозволенной степени невдумчивого просмотра, потому как практически обо всем, что сообщалось в бумагах, лорд Витинари — как и следовало правителю, все еще имеющему голову на своих благородных плечах, — знал заранее, а об остальном… по крайней мере, догадывался. Значительно более обстоятельного внимания обычно удостаивался кроссворд на последних страницах газеты «Таймс», уголок которой, кстати говоря, и сейчас торчал из-под лежащих на очереди документов. Патриций прикрыл глаза. В окно Продолговатого кабинета начали пока еще робко постукивать первые капли дождя… Дело было, разумеется, не в кроссворде. И не в его сочинительнице из Ничегофьорда, обладавшей просто исключительным словарным запасом. И даже не в том, что сегодня лорд Витинари потерпел сокрушительное поражение, проиграв по горизонтали целых два слова… Конечно, это тоже выводило его из себя, но не настолько. Снаружи раскатисто громыхнуло. Дождь начал барабанить сильней. Веки патриция все еще были закрыты, и в ближайшее время он не собирался их открывать. Ему нужно время, чтобы прийти в себя после очередного, чуждого ему, эмоционального всплеска. Это было необходимо. Иначе он так и не смог бы сидеть и спокойно работать, а Стукпостуку пришлось бы вписать в расходы еще один грифельный карандаш…***
В штабе анк-морпоркской Ночной Стражи, что находился на улочке Псевдополис Ярд, было необычайно тихо. Ни смеха, ни выкриков, ни грязных гномьих ругательств — только чье-то хриплое покашливание в холле и приглушенные разговоры… Это было, в общем-то, было вполне объяснимо: все стражники сейчас совершали обходы, за исключением тех, кто отпросился на похороны любимой бабули, а Шнобби Шноббс и сержант Колон взяли по известным причинам официальный отгул. Даже молодая гвардия сержанта Детрита, включавшая в себя уже одиннадцать новобранцев, не горланила свою строевую песню под окнами командора Ваймса, а бодрым шагом отправилась охранять спокойствие в районе Теней. Но, надо сказать, воцарившаяся идиллия испарилась довольно быстро. Возня и крики уже в следующее мгновение ворвались в скрипучие двери участка в виде двух дерущихся оборванцев, которых по возможности сдерживали сильные руки капитана Моркоу. — Поганец! Гад! — Идиот больной! Я ему помогаю, а он кидается! — Помогаешь?! Да я тебе… — Господин Достабль, господин Уилкинс, давайте попробуем решить вашу проблему мирным путем… Раздался звонкий хлопок. Он был похож на тот, что раздавался, когда угорь Верити Колотушки, метко брошенный в цель, достигал какой-либо области Шнобби Шноббса, к несчастью капрала, никак не прикрытой доспехами. — Получай! — победно вскричал Достабль, глядя на алый отпечаток руки на щеке «господина» Уилкинса. — Господин Достабль… В этот раз дернулся Уилкинс и смачно заехал Себя-Режу по челюсти. Лицо капитана Моркоу начало понемногу темнеть. — Господин Уилкинс… Это не возымело ровно никакого эффекта. Обе враждующие стороны снова бросились друг на друга, попеременно выкрикивая всевозможные оскорбления. Сидя у себя в кабинете, Ваймс подумал, что, пожалуй, настало время вмешаться… — Господа полисмены, я ничего не делал! — Не делал?! Командор Ваймс, он же решил продавать… — Заткнитесь вы оба! — рявкнул командор, вытирая со лба проступивший пот. Нарушителей спокойствия кое-как удалось рассадить по разным углам. — Давай, докладывай, капитан. Моркоу отдал честь и наспех поправил нагрудник. — Драка возле «Залатанного барабана», сэр. Господин Уилкинс утверждает, что на него первым напал господин Достабль. Это подтверждают несколько очевидцев… — Все правильно, сэр! — вставил Пройдоха. — Напал! И еще все товары мои испортил! А я ведь ему сегодня помог… — Товары?! Да ты! Как ты смеешь! — Молчать! — гаркнул командор. Арестованные послушно затихли. — Моркоу? — Все так, сэр. Господин Уилкинс также заявляет на порчу имущества, сэр. — Сорок шесть единиц товара! — обиженно вскричал пострадавший. Ваймс вопросительно посмотрел на Моркоу. Тот кивнул. Командор Городской Стражи тихо присвистнул. — Себя-Режу, ты сегодня меня удивляешь. Достабль вскочил. — Сэр, вы не понимаете! Он же продавал… — Анк-Морпорк — город свободной торговли! — парировал Уилкинс. — Могу продавать, что хочу! — Сирень! — закончил Достабль. Отчаянный возглас торговца отразился от стен и вылетел через приоткрытую створку окна. В холле участка повисла тяжелая пауза. — И что? — возмутился Пройдоха. — Хочу и продаю! Но кое-что уже изменилось… Лицо командора окаменело. Он повернулся к Достаблю. — Что ты сказал? — Он продавал сирень, сэр, — уже тише повторил Себя-Режу. — Бумажную… всем подряд… Взгляд Ваймса стал очень, очень тяжелым. — И как, — обратился он к Уилкинсу, — много успел продать? — Нет… сэр, — уверенность Пройдохи стремительно покидала его. — Но я же не нарушил закон! Указом патриция Витинари… — Капитан Моркоу, — перебил его Ваймс, — будь добр, изыми у горожан товары господина Уилкинса и проследи за тем, чтобы им возместили нужную стоимость. — Будет сделано, сэр, — строго кивнул Моркоу. Ваймс повернулся к Пройдохе. — Не знаю, насколько верны твои представления о законах Анк-Морпорка, — сухо произнес он, — но у меня есть четкое ощущение того, что у лорда Витинари будет совершенно иное мнение…***
А дождь все лил, нагоняя тоску на некогда шумный, а теперь будто бы заснувший Анк-Морпорк и заставляя без того унылые городские виды растворяться в нескончаемом потоке воды… Огонь не горел в камине Продолговатого кабинета, стены дышали холодом — настойчивым и сырым. Неуверенное тепло исходило лишь от пары белых свечей, освещавших глянцевый стол патриция, но в лучшем случае его хватило бы лишь на обогрев закоченевших пальцев. При условии, что их держали бы над самым огнем. На столе все еще лежали бумаги и стояла небольшая глянцевая чернильница. А вот кресло за ним, как ни странно, было свободно, и все, что находилось вокруг него, казалось брошенным и пустым… Патриций, между тем, был недалеко — стоял возле полки со старыми и, вероятно, очень редкими книгами, одну из которых он осторожно держал в руках. Название этой книги было, мягко говоря, необычным… во всяком случае, для подобного места и ситуации. Ведь мысль о том, что Хэвлока Витинари мог заинтересовать сборник бородатых анк-морпоркских анекдотов, была немного пугающей и по большей части просто нелепой. Однако именно такой сборник с удивительной бережностью сжимали пальцы правителя. Лорд Витинари держал книгу за корешок и аккуратно перелистывал потрепанные страницы. Мысленно он был все еще в Анк-Морпорке, однако находился в совершенно ином месте и промежутке времени… В юности в его голову часто приходили забавные, но по-своему гениальные мысли. К примеру, замаскировать книгу по маскировке или, скажем, во время боя взять в зубы сирень… Пальцы патриция как-то незаметно подошли к тому месту, где страницы слегка расходились… так, будто бы между ними находилось что-то еще. Витинари осторожно приоткрыл разворот. Глаза или даже самую душу полоснуло лиловым цветом… Он не знал, почему хранил ее столько лет. И не знал, почему так бережно охранял эту память даже после того, как выяснил о таинственной смерти сержанта Киля абсолютное «все». Но, пожалуй, тот день значил для Хэвлока слишком много. Гораздо больше тех дней, что были до и после него… В приемной послышались шаги, безусловно принадлежавшие упрямому и уверенному в себе человеку. Витинари закрыл книгу и аккуратно поставил ее на нужное место. Не хватало только, чтобы его, бездушного тирана, обвинили в сентиментальности. — Командор Ваймс, со срочным докладом к его светлости, — угрюмо пробурчал из-за двери до боли знакомый голос. Витинари безрадостно улыбнулся: этого посетителя Стукпостуку явно не удастся отвадить. Он беззвучно повернулся на пятках и, опираясь на трость, заковылял к собственному столу. — А, командор Ваймс… — Сэр. Все происходило по отработанной схеме. Витинари сидел за столом, сложив пальцы домиком, и внимательно смотрел на своего до нитки промокшего гостя. Ваймс отдал честь и перевел взгляд на привычную точку над ухом патриция, чтобы продолжить разговор непосредственно с ней. — Учитывая то, что ко мне сегодня не поступало жалоб на Городскую Стражу, а вы в такой день все же явились ко мне с докладом, — произнес Витинари, — смею предположить, что у вас вновь возникли некоторые, м-м… сложности. — Можно и так сказать, сэр, — согласился командор. — Какие-то проблемы с новым дьяконом? — Нет, сэр. Новый дьякон отнесся ко всему с пониманием, — возразил Ваймс, а затем добавил: — На что, конечно же, никак не повлияла судьба его прогрессивно мыслившего предшественника. Губы патриция сложились в некоторое подобие вынужденной улыбки. — Очень за вас рад, ваша светлость, — холодный взгляд Витинари, казалось, прощупывал Ваймса насквозь. — В таком случае в чем проблема? — В торговцах, сэр, — командор решил не устраивать пляски вокруг да около. — Один из них все утро напрашивается на неприятности. — Правда? — почти удивился патриций. — Да, сэр. Занимался торговлей без официального разрешения, участвовал в драке… — И вы, разумеется, его арестовали? — Да, сэр. — Тогда что вам нужно от меня, ваша светлость? — лорд Витинари, как это часто бывало, говорил очень спокойно, но своим тоном как бы ненавязчиво намекал посетителю, что это спокойствие было условным. — Дело в том, сэр, что он считает, что не сделал ничего противозаконного. Вроде как, лицензию он может еще получить, а в драке, по словам очевидцев, выступил исключительно в качестве пострадавшего… Брови патриция Витинари скользнули вверх. — Неужели вы пренебрегли законом, Ваймс? Взгляд командора на мгновение оторвался от излюбленной точки и наткнулся на колкий взгляд хозяина Продолговатого кабинета. Ваймс поджал губы. — Его нельзя отпускать, сэр. — Интересно… — лорд Витинари слегка наклонился вперед, — и почему же? Ваймс сунул руку под плащ и шагнул к столу. — Потому что он… — командор извлек из-под намокшей ткани нечто лиловое и положил его прямо перед патрицием, — продавал вот это. — Это… — Витинари вгляделся в странный предмет. В нем все еще угадывалась веточка с цветами сирени, ловко свернутая из плотной светло-лиловой бумаги. — О. Повисла немая пауза. Мужчины, не сговариваясь, посмотрели друг другу прямо в глаза. — Хорошо, — через некоторое время кивнул патриций, — можете завтра прислать его ко мне в кабинет. — Да, сэр. Разговор подошел к своему логическому завершению. Но отработанная система вдруг дала сбой. Витинари вновь взглянул на работу незадачливого торговца, и вместо того, чтобы сказать финальную фразу, промолчал. В его глазах мелькнуло какое-то очень старое и тоскливое чувство… Ваймс тоже молчал. Он чувствовал, что сказано было не все, но никак не мог подобрать слова. В кабинете патриция вдруг стало тихо, как на заброшенном кладбище. Холод мерзкими лапами пробирался под мокрую от дождя одежду командора. Ваймс машинально поежился. — Вы бы хоть камин затопили, сэр. Витинари поднял на него взгляд и еще раз внимательно осмотрел с головы до ног. Затем поднялся сам, прихрамывая, дошел до двери и что-то быстро сказал Стукпостуку. Спустя пару минут в кабинете возникли слуги… Через некоторое время Ваймс уже сидел в кресле перед камином — без доспехов, в сухой и чистой одежде и с кружкой горячего какао в руках — и с наслаждением слушал веселое потрескивание дров. Где-то среди них догорала бумажная ветка сирени. Теперь ему хотя бы физически было тепло. Лорд Витинари работал: ставил печати, делал пометки на полях каких-то бумаг. В кабинете время от времени возникал Стукпостук и приводил в действие некий круговорот документов. Просмотренные и подписанные бумаги забирались с края стола, а новые тут же переходили из рук секретаря в руки патриция. «И как ему не надоедает, — думал Ваймс, наблюдая за монотонной работой правителя. — И ведь это все изо дня в день…» Однако эти действия положительно влияли на нервы командора, приводя его в состояния умиротворения и покоя. Иными словами — через полчаса наблюдений за работой анк-морпоркского правительства Ваймса начало клонить в сон. Он сделал большой глоток какао из кружки. Спать в кабинете патриция уж точно было нельзя. Чтобы немного взбодриться, Ваймс решил получше изучить обстановку. Странно, но за долгие годы службы он так и не составил в голове четкую и целостную картину Продолговатого кабинета. Он хорошо изучил стол Витинари, а также точку на стене за спиной патриция. Также он знал, что в кабинете есть большой, но редко используемый камин. Сегодня Ваймс неожиданно для себя обнаружил, что тут имелись еще и книги. Не так уж много, если подумать: на дальней полке, всего лишь штук семь. Должно быть, гораздо больше хранилось в личных покоях патриция и на полках Королевской библиотеки… Названия книг было не разобрать: большинство из них были не то на клатчском, не то на каком-то еще неизвестном командору языке, а надписи на остальных из кресла просто не было видно. Ваймс допил какао и встал, звонко хрустнув суставами. Лорд Витинари и не подумал поднять глаза. Командор прошел вдоль стены, прямо к книгам, все пытаясь разглядеть название одной, самой тонкой из них. Не то чтобы он вдруг проникся желанием расширить собственный кругозор — просто она была будто бы чуточку выдвинута, а значит, его светлость в ближайшее время или, может быть, даже сегодня ее читал… Позади него едва слышно скрипнуло кресло. Ваймс подцепил указательным пальцем корешок книги, потянул ее на себя… но, когда небольшой томик шлепнулся ему в руки, он с недоумением уставился на обложку. «Анекдоты великих счетоводов, том 3», — мысленно прочитал он. Ваймс удивленно хмыкнул. А затем, немного подумав, отвернул потрепанную обложку, собираясь взглянуть хотя бы на пару страниц… Командор как-то совсем внезапно почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Это заставило его обернуться. Лорд Витинари стоял в паре шагов от него. По взгляду патриция невозможно было что-либо понять, но командору почему-то сразу подумалось, что он не так уж сильно хочет узнать, что написано в этой книге. Анекдоты так анекдоты. Мало ли какие интересы могут быть у его светлости… Он медленно закрыл сборник. Витинари подступил ближе на шаг. Ваймс инстинктивно отпрянул, на ходу пытаясь сунуть томик с анекдотами на прежнее место, и… слегка промахнулся. Книга соскользнула с полки и к ужасу командора стремительно полетела вниз… Повисшей тишине мог, пожалуй, позавидовать даже Старый Том, а последовавший за ней звук глухого удара, напротив, усилился в сознании стражника многократно и был подобен грохоту упавшей скалы. Сборник анекдотов ударился о каменный пол ребром, завис на долю секунды, а затем опрокинулся, раскрывшись на том самом месте. Ваймс замер. Между потрепанными страницами лежала нежная фиолетово-лиловая гроздь сирени… Воспоминания нахлынули на него внезапной волной; неконтролируемой, сумасшедшей стихией — вместе с солдатскими песнями и дрожащей от нестройного марша землей. Вместе с запахом той весны, вместе с пламенным духом славной, но бессмысленной революции. Он почти слышал крики и свист арбалетных стрел, почти видел тела на горячем от крови булыжнике. Он почти чувствовал… нет, он чувствовал аромат душистой сирени, навсегда уже связанный с теми, кто в тот день геройски погиб в бою. Командор упал на колени, торопливо стал собирать… Эта сирень была не обычным символом, а настоящим, пусть и едва слышимым, отголоском тех самых дней. Она была очень старой, засушенной, как гербарий, и оттого хрупкой, словно сердце мальчишки, влюбленного в первый раз. От волнения руки Ваймса слегка подрагивали, а пальцы задеревенели, как если бы в кабинете был лютый мороз. Мелкие лепесточки то и дело отламывались и рассыпались в прах от неловких движений командора… Витинари молчал. Едкое замечание, которое так боялся услышать от него Ваймс, не сорвалось с тонких и пересохших вдруг губ патриция. Его взгляд, хоть и был направлен на командора Городской Стражи, совершенно при этом не чувствовался. Будто бы правитель Анк-Морпорка задумался вдруг о чем-то далеком, будто бы смотрел не на Сэмюэля Ваймса, а на кого-то еще… Ваймс все же собрал сирень: всю, пусть и не до единой крошки. И тяжело поднялся, стараясь не смотреть вверх… не думать о том, что чувствует сейчас Витинари. А патриций все также хранил молчание, но сейчас для командора оно было красноречивее любых слов. И, наверное, оно было красноречивее даже этой сентиментально засушенной сиреневой грозди. Оно говорило о многом… и даже, может быть, обо всем. Командор наконец распрямился полностью, держа перед собой книгу, как какой-нибудь священный трактат; и слегка приподнялся на пальцах, водружая ее на полку. Мягкие страницы прилегали друг к другу неплотно. Из книги выскользнул маленький лиловый цветочек и, закружившись, стал медленно падать вниз… Ваймс не мог этого допустить. Его рука метнулась, накрывая собой хрупкий цветок… и столкнулась с холодной кистью патриция. Командор остолбенел от неожиданности и поднял голову, заглянув мужчине прямо в глаза… Они уже давно перестали действовать по определенному алгоритму — сидеть и стоять, как нужно, говорить то, что требуется. Они лишь делали то, что первым приходило на ум. В проверенных схемах и словах сейчас просто не было смысла… как и не было смысла во всем, что происходило сейчас. И, как бы им обоим этого не хотелось, у них было не только одно настоящее, но и одно прошлое на двоих — запутанное, пропитанное кровью и заговорами насквозь, окаймленное тонким запахом цветущей сирени. И это прошлое только что едва ли не обратилось в пыль. Ваймс осторожно приподнял ладонь и мысленно выдохнул; патриций едва заметно улыбнулся тонкими уголками губ. Цветок не рассыпался, как-то случилось бы в грубых руках командора, — он дал их общему прошлому еще один маленький хрупкий шанс. Витинари бережно сжал его, как если бы в его ладони сейчас был не старый потускневший цветок, а сокровище ценой в судьбы целого Диска. И поднял руку, отпустив этот робкий отголосок былых времен на книжную полку. Командор так и стоял, с нарастающей, но почему-то теплой тоской наблюдая за действиями патриция. И думал о том, что даже спустя годы совместной работы совершенно не знает его, хотя, наверное, стоило… Каждый раз, когда он входил в двери Продолговатого кабинета, стражник думал, что теперь уже точно готов ко всему. И каждый раз этим своим предположением он обманывался. А Витинари все продолжал и продолжал его удивлять: порой случайно, но чаще все же намеренно… Сирень была старой, хранилась в этой книжонке черт знает сколько лет. И кора на ее веточке была странным образом содрана — будто бы кто-то держал ее не в руке, а… в зубах. Он ушел через какое-то время: из тепла кабинета в уличную сырость и грязь. И все думал о цветах и о памяти… о том самом дне, когда старому Дикинсу пришло в голову использовать вместо плюмажа сирень. Перед глазами одно за другим всплывали лица погибших стражников и тело сержанта Киля, лежащее на старом булыжнике… и голубые глаза мальчишки-наемника, которого он так и не встретил тогда. Лорд Витинари вернулся к столу: работы все еще было много, впрочем, как и всегда. Он чувствовал себя… немного потерянно. Несколько необычное чувство для человека, привыкшего знать положение вещей наперед… Все из-за какой-то сирени. Из-за маленькой веточки, которая, как ему теперь казалось, лежала не там. Патриций задумчиво посмотрел на одиноко висящую книжную полку, затем опустил взгляд на лежащую перед собой стопку бумаг… Удивленно хмыкнул. И вписал карандашом слово в клетки, казалось бы, нерешаемого кроссворда. А некоторое время спустя сэр Сэмюэль Ваймс, решивший навестить кладбище храма Мелких Богов на закате, обнаружил на могиле сержанта Киля ту самую веточку… И почему-то совершенно не удивился.