***
Утро.Билл заворочался и недовольно застонав, зарылся носом в подушку. Вставать совершенно не хотелось, так что, он вновь погреб рукой одеяло, привыкший за ночь, что тут что-то должно находиться и неожиданно резко поднялся на локтях. Место рядом с ним пустовало, но было еще едва-едва теплым. Кое-что заставило его сесть на кровати и поочередно опустить на пол одну и вторую ногу. Далеко с первого этажа доносился чей-то едва различимый голос. А потом послышался смех Сары. Голос раздавался откуда-то с кухни. Билл медленно ступал вниз по лестнице. Делал он это как можно тише, ввиду своего заспанного вида. Он вышел из комнаты на разведку прямо в своих смешных полосатых спальных штанах и белой спальной футболке, и он не хотел показываться в этом перед незнакомыми ему людьми. Все-таки, ему не пять лет. — Да-да, Роберт. Роберт Грей. Прошу прощение еще раз. Дети… — сухим, прокуренным, но приятным мужским голосом рассмеялся кто-то, — сами понимаете. А он, так и вовсе невозможный мальчишка, мой первый и удивительный опыт в воспитании… С лестницы Билл уже мог видеть утреннего гостя. Его мать беседовала с внешне привлекательным, зрелым мужчиной лет сорока пяти. Ярко выраженный англичанин с приятным акцентом, это сразу бросилось Биллу в глаза. Зачесанные назад темные и чуть волнистые волосы только выделяли факт раннего выпадения волос, но несмотря ни на что, это придавало человеку мужественности и солидности. Легкая небритость на морщинистом лице и утомленный взгляд немного покрасневших глаз выдавал в нем человека, работающего на износ. Как он упомянул в разговоре: «выкладывается на 110 процентов, дабы прокормить сына» — Папа-работяга, с привычными для мужчин стертыми от работы, крепкими ладонями и крепким кофейным запахом одеколона. Вот, что это был за резкий незнакомый запах, окутавший Билла с самого того момента, стоило ему переступить порог комнаты. — Я все понимаю, очень сложно одному растить ребенка. Еще и первенца. Вы, должно быть, мужчина очень ответственный и сильный, раз прошли через все это. — Приятно видеть понимающую женщину. Вашему мужу так повезло… и детям, — мужчина приятно улыбнулся куда-то в сторону. Билл понял, что его заметили. Миссис Денбро обернулась, глядя на осторожно выглядывавшего из-за угла сына и кивнула ему, что можно не переживать о незнакомце в их доме, в отсутствие отца. Раздалось шипение затушенной сигареты. Как мать позволила курить в ее доме, для Билла было удивительной тайной. Даже отец не мог себе позволить такой вольности. — Билл, милый, поздоровайся с мистером Тимом Карри, — представила мама гостя. Мужчина улыбнулся. Под этим взглядом Билл ощутил себя раскрытым на 110 процентов, как на ладони, вместе со своим постыдным влажным утром, оставшимся пятном на штанах. «Кстати, куда подевался Этот приставучий клоун?» Заметь Билл Пеннивайза в компании этого мужчины, где-нибудь на детской площадке, тотчас бы вызвал копов. Маленький клоун не имел никаких общих черт с этим человеком: ни цветом глаз, ни формой лица. Билл оставался такого мнения до тех самых пор, пока, представившейся ему Тимом, мужчина не склонил голову на бок в столь излюбленном движении его друга и его тонкие губы не растянулись в улыбке. Вот оно! — Отец Пеннивайза, — подсказала мать и без того очевидную вещь. В их семье, наверное, все делили удивительную способность к выражению эмоций одним только лицом. Такую мимику Билл мог раньше видеть только у его маленького друга. — Можешь называть меня дядя Тим. Я бы мог сказать, что много слышал о тебе, Билли-бой, от моего сына, но это не так. И мне очень приятно познакомиться с тобой лично, а не из случайных обрывков фраз, — он склонился к его матери, шепча, — Роберт очень застенчивый и по-детски ревнивый к друзьям. Они никогда не делятся с родителями своими переживаниями. — Ах, ну, конечно, — оба родителя солидарно взглянули друг другу в глаза, кивая. А Билл стоял, как неприкаянный посреди кухни и молчал. Было в этом что-то неправильное. Чего не должно было сейчас происходить. Ведь его мать настолько осторожна и придирчива в выборе собеседников, чего там говорить о знакомых, что это всегда было катастрофой. Но что Билл видел сейчас? Она пригласила пройти к ним в дом незнакомого ей мужчину, имеющему малое сходство с, как тот утверждал, сыном и они приторно-сладенько беседовали. И если бы Билл участвовал сейчас в ТВ-шоу «Устами младенца», то его матери пришлось бы отгадывать загаданное Биллом слово «маньяк»* в отношении ее нового знакомого — Тима Карри. В тот же момент Тим мазнул по нему взглядом, будто прочтя ход его мыслей и не находя в них ничего забавного. Такой спокойный, без какой-либо эмоций. У этого человека был крепкий стержень внутри. Неожиданно, Тим вновь улыбнулся, не отводя от Билла взгляда, как его мама, всякий раз, когда Джорджи обнимал ее во время ссоры. И Билл не мог сказать, что так изменило мужчину в секунды. А потом за его спиной раздался торопливый топот ног и на кухне показался растрепанный Пеннивайз, застывший рядом с Денбро, чуть оттеснив его плечом назад. Он выглядел несколько встревоженным. — Роб, — ладони «дяди Тима» мазнули по бедрам, как бы вытирая их перед тем, как тот развел руки в стороны. Это было приглашением в объятия. Он даже чуть присел в коленях. Пеннивайз неуверенно замялся, осматривая обстановку, а потом бросился прямо к нему в руки и крепко-крепко обнял за шею. Тим шутливо встряхнул мальчика, подхватывая на руки и заставил громко рассмеяться, когда отец «скушал» его ушко. Пенни все продолжал смеяться, отпихиваясь ладонями в лицо отца и наступила некая спокойная семейная идиллия. — Искал тебя все утро, малыш. Надо же было придумать — сбежать посреди ночи. Он еще раз шутливо встряхнул мальчишку, пальцами подцепив его за подбородок и заглянул в лицо. — Где моя мордашка, Пэн? — и почему-то Пенни вздрогнул от этих слов, — Где моя мордашка? Миссис Денбро мягко улыбнулась, услышав ласковое домашнее прозвище Роберта. Это шло в разрез с ее мнением о сухости и сдержанности мужчин в отношении открытой нежности к своим детям. И когда Тим без смущения сравнил сына с Питером Пэном, как ей показалось, она растаяла. Это имело смысл, ведь Питер Пэн — мальчик, который отказывался взрослеть и он, как никто лучше изображал Пеннивайза — мальчика с тёплым взглядом и открытым детским сердечком. — Он у вас крупный мальчик, — заметила Сара, щипля Роберта за коленку. Мальчик трогал пальцами свое лицо, не отрываясь взглядом от отца. Он дотронулся этими же пальцами и до щек Тима. Изучал. — Да, у Роберта хороший аппетит, иногда даже боюсь, что в один момент не смогу ему соответствовать. Хах. Перерастет папку, однозначно. Во всем, — губы растянулись в улыбке, прихватывая пальцы сына губами, смотря на него не менее заинтересованно. — Не ходите присоединиться к завтраку, мистер Карри?***
Горизонт затянуло свинцовым занавесом, туго натянутым, практически черным. Завеса дождя еще больше затемнила все вокруг, как будто внезапно наступила ночь. Погода совсем испортилась. Ребенок шлепал прямо по лужам, поднимая высокие брызги грязной воды. Его высокие резиновые ботинки то и дело соскальзывали со стопы, делая поступь неуклюжей, какой-то медвежьей, тяжелой. Шлеп-шлеп. Мальчик прыгал от одной лужи к другой, сминая в ладонях сорванный недавно со столба лист бумаги, а потом скучающе выпустил его из рук и поднял глаза. Во взбаламученном воздухе, где-то далеко, показалась темная фигура. — Папуля! Стой, папуля! Красные от холода мокрые ладони удерживали огромный капюшон распахнутого дождевика, потому что он то и дело норовил сползти на глаза. Мальчишка бежал следом за растворяющимся в проливном дожде крепкой фигурой впереди. Мужчина обернулся и вскинул брови, угадывая в окликнувшем его ребенке своего сына. Он посмотрел на него долгим и внимательным взглядом, отмечая про себя, что общение с детьми ему не идет на пользу. С новой затяжкой, огонек сигареты стал ярче и наблюдая за ним с неподдельным интересом, мальчишка запрокинул голову. В его личике едва ли угадывались знакомые черты. — Малыш, ты меня с кем-то перепутал, — ласково поинтересовался Тим, — где же твои мама и папа? На улице ведь такой страшный ливень. Не боишься потеряться в этом ливне насовсем? Тим вытащил одну руку из кармана и опустил ее, предлагая мальчику сделать выбор самостоятельно. Холодная ладошка помещалась в ладони Тима полностью. Толстой пачкой неровно наклеены друг на друга десятки листков, напитавшиеся и разбухших от влаги. На лицевой их поверхности буквы уже совсем заплыли, так что прочесть мелкий шрифт не удавалось, только жирно выделенное «ПРОПАЛ» и прикрепленное ниже фото мальчика девяти лет. От влаги, кожа его стала блеклой, серой, лист вытянулся и краски на нем стекали вниз, от чего на лице мальчика появилась заплаканная гримаса. Тим взглянул сначала на свою руку, затем на того, чья крохотная ладошка скрывалась в его хватке и улыбнулся Пеннивайзу. Он быстро перенимал человеческие черты. Это в равной степени радовало и огорчало, потому что Пенни был пойман в стремлении уподобляться людям все чаще. Людям — не своему существу. Перед глазами всплыл утренний образ его Роберта, которым мальчик его заметно удивил. Спускалась ночь. Дождь усиливался. Из темноты, им навстречу выехал сельский грохочущий автомобиль, слепящий дальним светом запотевших фар. Их осветило желтым светом. В этот момент до слуха Пеннивайза донесся какой-то шелест. Легкое перешептывание, трепещущее, томное. Он медленно поднял свою детскую ладошку и как-то дрябло помахал ею водителю. Активно-активно, но безжизненно. Он не знал, зачем сделал это, но эффект превзошел себя. Машину резко повело в сторону от единого стоявшего на краю дороги ребёнка в компании какого-то мужчины. Потеряв сцепление с дорогой, автомобиль занесло в столб. Дверь буквально выбили плечом и из салона выпал запыхавшийся невысокий крепкий мужичок неотесанного вида. Кожа его была бледной, влажной, в глубине зрачков застыл страх. Он сбил себе колени в кровь, но не обращая на это внимание, подскочил на ноги и рванул на проезжую часть, где еще мгновение назад он увидел пропавшего сына. Но никого не найдя, закричал. — Люди придумали бога, чтобы прекратить свои страдания. А Бог придумал любовь… Иронично. Черты лица Маниту в мгновение ока разгладились и губы искривились в некоем подобии улыбки. Спертый, душный воздух дарил приятное чувство комфорта, ощущение, что они были дома. Глубоко под городом, в своем мрачном коллекторе, в самой широкой его части, где покоился разбитый цирковой фургон. Когда-то он был ярко раскрашен красными и синими цветами, но узор уже не просматривался, не был цельным, дерево местами потрескалось, и некогда красивая резьба истерлась. Ценность циркового фургона упала до сентиментальной. Маниту очень любил его. И им обоим было хорошо в этом фургончике. — … вся эта бутафория чувств, она столь мимолетна. Люди слишком поверхностно относятся к любви, принимая любую мимолетную влюблённость за что-то большее. Тим ущипнул напрягшегося Пенни за бок, и тот засмеялся, отчаянно отбиваясь от пальцев Маниту, уже взявшиеся мять его голые плечи под одеждой. Под приятными касаниями, плечи рефлекторно сдвинулись вперед и Пенни рухнул на подлокотник под боком у создателя. Со стороны это могло показаться неправильным, чем-то грязным, но между собой оба существа понимали всю важность прикосновений, как проявление ласкового внимания. — Мммм! — замычал мальчишка куда-то в ткань комбинезона своего ворчливого, но сейчас невероятно ласкового старика. За свою короткую жизнь, Пеннивайз уже познал весь спектр от касаний этих рук — от нежных и едва уловимых ладоней во время глубокого сна в тесном коконе, до грубых стискиваний и попыток затолкать когти в глубокие алые борозды на плечах. Последнее казалось адской пыткой, ведь все тело моментально прошибало раскаленным жаром, сравнимое с тем, как если бы ему в уши загоняли металлические спицы или рвали кожу. В эти моменты Пеннивайз вопил не своим голосом. Подобный жест твердил, что Маниту пребывал в ярости. И, так как нрав у наставника был воистину чудовищным, то подобное практиковалось в их семье часто. Взгляд Пеннивайза заскользил по обшитым бархатом стен внутри фургона. Мягким. Пропахшим сигаретами и болью. Ему очень нравилось тереться о них щеками, в каком-то непонятном восторге. Маниту склонился к маленькому клоуну уже совсем близко. Пенни чувствовал долгое чужое дыхание на своем лице и в неудержимом порыве сам подался вперед, легонько боднувшись со старшим лбами и чуть не заурчал от удовольствия в этот момент. Он был готов вот-вот разорвать свой детский рот в нечеловеческой пасти и защелкать хелицерами. Маниту осторожно потерся с ним носами, забирая мальчика в кокон из своих рук и потянул легкое тельце через спинку кресла, но встретил сопротивление, что его не слабо удивило. Пеннивайз хотел остаться в том же положении, потому что чуял что-то или услышал. Мальчик прислушался, уловил в образованном вокруг них эмпатическом поле какую-то мысль. Этим оказалось ощущение или слово — в ментальной составляющей их нескончаемого диалога, Пеннивайз еще сильно путался, будто юный лингвист-любитель, взявшийся за инопланетную хирагану. — … Любовь? — охарактеризовал он пойманную мысль. Не желая разговаривать в такой момент близости со своим творением, Маниту сипло угукнул. Но Пеннивайз уже приготовился слушать и старому клоуну ничего другого не оставалось. — Чувство, которое способны испытывать только существа, обладающие сознанием. И это такая… боль, милый. Вся эта потребность к сближению с кем-то, — несмотря на то, что Маниту улыбался, было в этой улыбке что-то вымученное, со слабо прикрытым отвращением, — симпатия. И поспешил уточнить: — «Я не хочу тебя есть, Пэн. Но не против, чтобы ты съел меня, если в этом будет нужда» — вот, что такое любовь. И она чудовищно многогранна. Очевидно, столь смелое заявление вызвало неподдельный интерес, что шум в комнате упал на несколько децибел. Роберт — уже Роберт, а не Пеннивайз — перегнул через подлокотник, с ногами забираясь в несоразмерно маленькое кресло для них двоих, растягиваясь поперек колен и перевернулся на спину. Ладони обхватили широкое лицо старого клоуна, растягивая и сминая его щеки, как Пенни часто делал это, будучи совсем безобразным существом до своей первой линьки — крохотным, неказистым и беззащитным. Маниту ожидаемо позволял ему все это, только отнимая от губ сигарету. — Я тоже не против, чтобы ты съел меня, — зашептал Пеннивайз, прикрывая черные веки и подтягивая создателя к себе за лицо. Во вседозволенном доверительном жесте, он откинул голову назад, позволяя чему-то горячему и влажному касаться белой холодной кожи своей шеи. Острые зубы прошлись едва-едва, вскользь. На вкус он, как свежесть юности. Тонкие губы Маниту изогнулись в улыбке и с лица Пеннивайза сошла та блаженная расслабленность. Он распахнул яркие горящие хищные глаза и закашлялся, когда ему в лицо выдули дым. Его было слишком много для такой слабой затяжки, целые клубы. На глаза Пенни навернулись слезы и от принялся отпихивать от себя улыбающееся лицо клоуна. Этот ребенок был для него, как открытая книга. Даже не так, как рисунок — все на поверхности, можно даже не вчитываться в содержание, только отметить цвета. Яркие, пестрые: красные, бордовые, розовые пятна. Ладони мальчика вспотели и прозорливый раскосый взгляд заскользил по собственным черным ладошкам, которыми он еще мгновение назад безуспешно пытался защититься. — Не хочу показаться грубым, так как я знаю, что мои слова тебя расстроят, но Билл… Не проецируй на нем свою привязанность. Пеннивайз облизал сухие губы и оторвался наконец-то от рассматривая собственных пальцев. Ногти деформировались в когти и продолжали удлиняться, даже когда Пенни оторвал от них тупой раскосый взгляд янтарных глаз. Выглядел мальчик несуразно, застряв где-то на середине трансформации из милого одиннадцатилетнего мальчишки до клоуна с непропорционально большой головой в отношении его тонкого длинного тела. Растрепанные в разные стороны темно-рыжие волосы только подчеркивали его природную лопоухость и от чудовища в нем было совсем немного… немного. Второй раз за день Маниту поймал себя на мысли о том, что все эти семейные завтраки и ночёвки с другими детьми нужно пресекать на корню. Это портит Пеннивайза. Все еще пребывая в близком контакте с Маниту, Пеннивайз что-то видел в нем, когда старший рассказывал о их тесной связи. Что-то в мыслях Маниту его пугало, что-то требовало объяснений и наводило на следующий ряд вопросов. А потом все прекратилось. Маниту будто поймал его за руку на воровстве печенья, после чего вновь закупорил крышку пухлой стеклянной банки, щелкнул замком и убрал ее на верхнюю полку. — Если у Билла есть мама и папа, то его любят вдвое больше? — Хочешь проверить, чего стоит их любовь? — улыбка Маниту показалась Пеннивайзу какой-то неприятной, но будучи азартным, мальчик отбросил в сторону все свои опасения и придвинулся ближе.