Не хочу ни любви, ни почестей: — Опьянительны. — Не падка! Даже яблочка мне не хочется — Соблазнительного — с лотка… Что — то цепью за мной волочится, Скоро громом начнет греметь. — Как мне хочется, Как мне хочется — Потихонечку умереть! — М. И. Цветаева
В акустической цепи соединенных между собой многокилометровых труб канализации эхом разносилось убаюкивающее мычание, напевающее что-то совсем тихим детским голосом.دمي — ne khochu
Дети по всему городу отвлекались на этот звук. Не важно, чем они занимались в этот момент, шепот трогал их за интимно-глубокие фибры души, заставляя прислушиваться и действовать. В поисках источника звука, они осторожно бродили по квартире, боясь спугнуть его любым лишним шорохом. Игра в «холодно-горячо» приводила их, как правило, на кухню. Но лучше всего голос можно было услышать в ванной комнате, как выяснил Джорджи, если низко-низко склониться над раковиной, прижимаясь ухом к горлышку сливного отверстия. Голос слышался невероятно далеко. Из самой темной глубины. Он не настаивал, чтобы его слушали, не уговаривал детей совершать то, что могло бы им навредить, но изнемогая от невероятной тоски, закладывал это зерно в душу каждого услышавшего его ребенка. И оно прорастало внутри, пока дыхание не спирало от боли и невозможности вздохнуть. Источник этого пьянящего голоса был невероятно далеко, на их счастье. Раскачиваясь под потолком высокого сырого коллектора на качелях из паутины. Закрыв глаза и максимально откинувшись назад, ребенок не думал о страховке, он таял от чувств сотен детей, услышавших его голос. Он пел им всем. Голос звучал так тоскливо, будто нуждался во внимании каждого ребенка в Дерри. Но и этого могло не хватить. Невероятно плавными и медленными движениями мальчик бесстрашно раскачивал себя среди тел мертвых детей, парящих на такой же немыслимой высоте. Все они тут… Для него одного. Некто, кого в коллекторе сейчас не было, очень заботился о том, чтобы его ребенок никогда не голодал, оставляя малышу пару «друзей». «Что-то цепью за мной волочится. Скоро громом начнет греметь.» Обещал им ломающийся на металлический треск голос. В раскачивающемся под куполом ребенке угадывалась только его хрупкая тощая фигура. Он был абсолютно голым. Все его тело будто обтягивало тонкой лайкровой тканью, в основном молочного цвета, предельно натянутой на голое тело мальчика, так, что не укрыло бы от чужого взгляда напряжения мышц. Поочередно открывая каждое черное веко, на его лице загорелись два огромных желтых свечения. Красные полосы на щеках мальчика заалели. Зубы еще раз прошлись и без того искусанным губам, отрывая кусочек и быстро его зажевав, что говорило о едва подавляемой нервозности. С тонкой дотлевающей щиколотки одного из мертвых детей соскользнул тонкий ремешок и маленький чёрный башмачок сорвался с ноги, а вместе с ним и Пеннивайз. Откинувшись слишком сильно, он с беспристрастностью кукольной марионетки, рухнул вниз. Пеннивайза несколько раз круто перекрутило на блеснувших, едва видимых глазу, серебряных нитях. Он резко выбросил руку вверх, ухватываясь искусанными пальцами за пустоту. От столь резкого рывка, предотвращающий его падение, с его плеч соскользнул дождевик и как-то удивительно медленно и плавно заскользил вниз на потоках воздуха. Башмачок же шлепнулся о пол и в полном безразличие, Пеннивайз вновь перевел взгляд вверх, укорив себя: «Не успел» Он гибко изогнулся, махнул ногой, будто накидывая петлю под колено и с акробатической грацией паукообразных, заскользил по путине вверх. Дернул тут — его крутануло с ног на голову. Там — тело вновь взметнулось к качелям. Это его излюбленное место пребывания — под куполом — ближе к потоку эмоций, к воздуху, пропитанному запахом детей. Маниту не просто так запер Пеннивайза здесь. Он чутко ощутил приближение скорой линьки еще несколько дней назад, когда Пенни стал беспокойным, агрессивным, все его мысли хаотично путались, он вдруг начал жевать собственные руки, чувствуя неконтролируемый голод и стал обхаживать своего старика, часто просясь на колени. Со стороны могло показаться, что искусанные руки и бедра голенького Пеннивайза это итог неконтролируемого маниакального желания, но это было не так. Местами, правда, он обгладывал собственную плоть, например: губы, пальцы, но… При ближайшем рассмотрении картина ужасала. Пенивайз чисто физически не смог бы себя так укусить. Задняя сторона его шеи была пропахана глубокими рваными бороздами от зубов. Некогда сильно заломанные за спину руки, покрывали синяки от пальцев. На темной коже они выглядели, как более темные пятна пигмента. Лицо выглядело так, будто с него содрали кожу и протащили по всем стенам, то ли вбив нос в череп, то ли просто выдрав хрящи. До конца он так и не восстановился. Повреждённые локтевые суставы все еще горячо пульсировали, даже когда ими не двигали. Они только сильнее распухли с того момента, когда Пеннивайза наконец-то оставили в покое. Такие следы оставались только после Маниту. — Прости меня, — выл маленький клоун, прижимаясь изодранными в мясо губами к решетке под потолком, — я буду очень хорошим, папуля. Несмотря на то, что создатель был невероятно далеко, он слышал зов Пеннивайза слишком отчетливо, как если бы стоял сейчас на той самой решетке, под которой томился его, не отдающий своим действиям отчет, забитый ребенок. «О, я не сомневаюсь» — перебирая в пальцах связку разноцветных шариков, думал старый клоун. Его улыбка в этот момент расслабляла крутящегося вокруг него ребенка. Он выглядел, как пухлый добряк, с этими «улыбчивыми» морщинками в уголках глаз, говоривших о том, что человек за всю свою жизнь очень много улыбался. Во всяком движении Маниту чувствовалась удивительная нежность. Будто он и не умел по-другому. Будто это не он вовсе оставлял страшные побои на теле своего мальчика. Пеннивайз вскользь провел ладонью по глубоко изрезанным бедрам, за которые его не так давно удерживал создатель, растянув на паутине до максимально открытой под прикосновения позе. Он, Пеннивайз, точно помнил, что держали его вовсе не руками. Но посмотреть вниз он так и не осмелился, в страхе перед Маниту. Он только чувствовал, как что-то холодное и жесткое засобирало его бедра под собой, как пара жестких паучьих лапок, которых там не должно было быть, копошились у него между растащенных в сторону ног и забирались куда-то невероятно глубоко. По коленям позорно текло в тот момент. А в голове крутилась только одна панически пульсирующая живая мысль: «не смотри, не смотри, не смОТРИ, НЕ СМОТРИ, БОЖЕ!» В этот раз он провинился. И сильно. Нападать на Маниту было по меньшей мере глупо, как и открыто лгать ему сейчас в лицо. Маниту не злился на него за несдержанность, но открыто мальчику этого так и не сказал, наслаждаясь тем, как Пеннивайза изнутри жрало раскаяние за то, что он подумал напасть на дремлющего создателя со спины и укусить в плечо. Выбор места для укуса оказался небольшим, во-первых, потому что Пеннивайз до сих пор не в себе от всплеска эмоций на фоне линьки, так что, это решение само по себе было спонтанным, а во-вторых, у Маниту не так много чувствительных мест — пигментных пятен, за которые можно болезненно оттаскать — раз два и обчелся. Но вот у Пеннивайза… сегодня Маниту отхлестал его по каждому, не обходя вниманием и жирную красную полосу от середины груди до паха. Маниту что-то сделал с ним одним касанием черных когтей. В тот момент, колкая боль иррадиировала в пах и разливалась там обжигающей приятной болью. От воспоминаний об этом, Пеннивайз невольно свел колени, подбирая ноги под себя. Можно было увидеть, как он ощетинился в этот момент. Собственные пальцы коснулись тонкой линии на животе, выраженной бледной розовой полоской на коже, куда ярче были алые жирные пятна, сопровождающие эту самую полоску от самой груди и до паха. Будто взлетно-посадочная полоса. Но под пальцами Маниту она послушно расходилась в стороны, грозя вывалить на пол все внутренние органы, чего не произошло. Из широкого разреза сначала повалил пар внутреннего жара. Тогда, придавленный к полу и никчемный, он чувствовал дикий ужас. Колени дрогнули и расслабленно поползли в стороны. На бедре все еще болезненно пульсировал ожег от потушенного о кожу сигаретного бычка. Пенни шлепнулся Маниту на подставленную ладонь всем своим влажным естеством, и позорно протек. Несколько тонких струек сорвались между пальцев, и, наконец, показались гибко извивающиеся толстые щупальца, со стекающей неоново-синей вязкой массой смазки. Несоразмерно крупные пальцы протолкнулись вглубь и смяли скользкие щупы, гроза выдрать целый пучок из самой глубины брюшины, от чего заведенные за спину, плотно связанные паутиной локоть к локтю, и вздернутые вверх, руки дернулись. Вторая ладонь Маниту все еще вжимала мальчишку лицом в грязный пол, удерживая его голову на месте. Но единственное, что Пеннивайз ощутил в тот момент, как щупы болезненно оттянули и последующий за этим звонкий влажный шлепок, вырвавший из глубины глотки страшный болезненный вскрик. Прямо там, на полу грязного фургончика, как бы не отходя от «кассы», Маниту как следует растрахал взрывающегося от гормонов мальчишку за его проступок. Впервые действуя так откровенно и жестоко в его отношении. В следующий раз он несколько раз подумает, прежде чем попытается поточить о Маниту зубы. С какой-то точки зрения это была демонстрация силы и установка авторитета, с другой же — неоправданное насилие. Потому что на этом Маниту не закончил — в какой-то момент Пенни дернули на спину. И без возможности хоть как-то прикрыться, его крепко отходили кулаком по лицу, закрепляя пройденный материал избиением до кровавых соплей. У их вида нет понятия инцеста или неприемлемости в половом насилии над кем-то, кто не достиг определенного возраста. Нет-нет, все решалось силой и зрелостью.***
В темноте глубокой ночи, погрузивший город в тишину мертвых пустых улиц, Билла разбудил смех Джорджи. Тут же замолкающий, как всякий раз, когда нужно было вести себя тихо и тот закрывал свой рот обеими руками, еще пару секунд жмурясь и мыча. Пребывая еще в ленивой полудреме, Билла изнутри пронзило поднимающимся холодом. По плечам поползли мурашки. — Д-Дж-Джорджи…! — выпалил он одними губами и резко сел на кровати. Растрепанный и сонный, он никак не мог проморгаться. Прежде, чем подумать о чем-то еще, какая-то невиданная сила потянула его к двери. Он отбросил одеяло в сторону и с глухим деревянным треском половиц, шлепнулся стопами на пол. Сейчас коридор казался ему как никогда длинным и темным. В самой его глубине, из приоткрытой двери ванной, виднелся узкий луч света, становившийся все тоньше и тоньше. По мере того, как долго туда смотрел Билл, дверь сама собой медленно закрывалась. Настолько медленно, чтобы не наводить панику на старшего брата и не обращать на это внимание Джорджи, находящегося внутри. «Не оставляй нас здесь, Джорджи, — донесся голос из ванны. Лукавый, уговаривающий, переходивший в бульканье, будто доносился из забитого сливного отверстия, — Так страшно, так темно. Возьми меня за руку, пожалуйста.» Билл насторожился и медленно подступил к лестнице, вслушиваясь в дальнейший разговор, точнее, звуки — тихие хлопки. В груди Билла зачервилось беспокойство и тупой сковывающий движения страх. Волосы на затылке встали дыбом от случайно разговора. Он полностью проснулся только сейчас, чуть запнувшись о свою ногу и ударившись пальцем о деревянный выступ. Боль будто его отрезвила. Он тут же рванул вперед, не понимая почему, но находя всю эту ситуацию опасной. Что-то переменилось в воздухе. Из ванной повеяло холодом, будто Билла заметили. Дверь резко хлопнула. Но Билл успел сунуть в просвет пальцы и, вскрикнув, с усилием, будто с той стороны дверь кто-то держал, подросток несколько раз дернул ее на себя. С той стороны послышался лязг и испуганный вскрик Джорджи. Затворная собачка несколько раз бешено щелкнула, будто изнутри кто-то остервенело дергал замочек в попытке закрыть ее. Но механизм не сработает, пока Билл держал дверь. Билл отчетливо слышал влажный хруст, за которым тут же последовал нечеловеческий громкий вопль Джорджи. Он рыдал, почти вопил, звал Билла на помощь и по голосу было понятно, что его что-то трепало. В этот момент Билл яростно вбился плечом в просвет двери. Сопротивление вскоре сошло на нет. Распахнув дверь, Билл ввалился на порог и упал на колени, по которым тут же разлился жидкий огонь — будут синяки. Он даже не понял в тот момент, что поскользнулся на крови, все вокруг было не важно, только его брат. Джорджи подрагивал всем телом и с усилием выдергивал глубоко погруженную в бак руку назад от бачка унитаза. «Там ведь не должно быть настолько глубоко???» — полыхнуло у Билла в голове в этот момент. Но рука Джорджи уходила туда по самое плечо еще мгновение назад. Раздался хруст. Билл собственными глазами увидел, как под залитой кровью футболкой брата плечо вышло из сустава и рука изломанным шматком мяса скрылась где-то под бурлящей водой. В считанные секунды Билл оказался за его спиной. Подхватил брата подмышки и дернул на себя, крепко прижав Джорджи к груди. Собственная футболка быстро-быстро начала пропитываться кровью, она затекала под резинку спальных штанов и горячим потоком струилась по его ногам. Тело в его руках обмякло, но Билл продолжал его сжимать в стальных объятиях, едва удерживая себя в сознании, от ощущений под ладонью, которой он крепко-крепко смял место, где должна была бы начаться рука брата. Но ее там не было. Билл испуганно неотрывно смотрел на бачок, из которого еще мгновение назад раздавались голоса. Он лежал на спине, упираясь одной ногой в унитаз и прижимая к себе Джорджи. Свет предательски заморгал и только Билл подумал о том, чтобы убежать, слева хлопнула дверь. Билл молча наблюдал, как из открытого бачка унитаза раздуваясь поднимался воздушный шарик. Он уже трещал от гнетущего напряжения внутри, наливаясь ярко алым, как кровь, которой тут все было залито, и был готов вот-вот лопнуть, когда Билл резко подорвался на ноги. Не выпуская брата из рук, почему-то решив, что именно этого существо (существо?) и ждет, он безошибочно подхватил стоящий на полу металлический таз и широко замахнувшись, со злостью швырнул его в унитаз на вскрике. Раздался треск битого стекла. На короткий промежуток времени свет полностью погас, заставив Билла практически зарычать от внутреннего напряжения. Волосы на затылке давно встали дыбом. Ему было страшно, но не так страшно, как беззащитному Джорджи и осознание этого делало Билла сильнее, в стремлении защитить. Затем свет вновь зажегся. Билл бегло осмотрелся, наконец-то ослабляя стальную хватку. Сердце громко ухало сейчас где-то у него в горле, настолько сильно он перепугался. Но ощутил собственный испуг только сейчас, когда все прекратилось. В груди растекся жар. Колени покосились, и Билл облокотился спиной о стену. — Эт-т-то… Р-родит-т-тели м-меня уб-бьют, — сипло рассмеялся Билл. Он только сейчас понял, что в диком испуге, затащил брата себе под футболку и доставать его оттуда он не собирался. В дверь уже не молотили кулаками, Зак просто выбил ее в щепки, и та пролетела мимо носа Билла. За ней в ванную ворвался отец. Он выглядел, как Билл, впервые тут оказавшись: растерянный, шокированный, бешенный.