Stockholm syndrome

Пробегая мимо меня, заглядывает в глаза, а через секунду опускает взгляд на вытянутую руку с ключами — не знаю, в какой момент я начала понимать, куда направлен его взгляд, но чувствую, что предполагаю верно. Не смея сбавить шаг, перехватывает металлическую связку практически налету, и только создавшееся от быстрого бега парня движение воздуха слегка приподнимает вверх светлые спутанные пряди. Считанные секунды, и из-за того же поворота появляются еще две фигуры. В форме полицейских. С рациями на ремнях и угрожающего вида пистолетами. Поправляю рукав ветровки, стараясь спрятать ладонь, на которой вырисовываются кровавые разводы, и убираю руку в карман. Опускаю лицо вниз и впервые так странно радуюсь темному цвету ветровки, благодаря которому пятен крови в районе предплечья совершенно невидно. — Вы видели, куда побежал парень в черной толстовке? — раздается громкий и надрывистый голос явно измотанного бегом приближающегося полицейского, на что только мотаю головой и прикусываю губу. Они смотрят куда-то за спину, а я прекрасно понимаю по их реакции, что Джека там уже нет. — Туда… — и показываю пальцем в направлении по пути к кафе, заставляя двух мужчин на какие-то секунды остановиться. — Да, тот парень, который… который только что пробежал мимо, с такими глазами… Они вообще были у него?.. — начинаю странно жестикулировать одной рукой для большей убедительности и киваю, словно подтверждая свои слова. — Точно туда. Кивая в ответ, они переговариваются и бегут дальше, а в голове только и крутятся слова: «Ты помогаешь убийце… Отвратительному, жестокому». Подобное происходило с Крис, и где она сейчас? Прикусываю губу, отвлекаясь от гнетущей душевной боли. Ощущение, будто предаю ее. А в груди нестерпимо неведомое пламя словно выжигает каждый сосуд и каждую перегородку, подбираясь к легким и, минуя ребра, вырывается наружу сдавленным стоном, и я сгибаюсь пополам, позволяя проступившим слезам упасть на серый асфальт. Тошнит от себя, потому что я предала не Крис, а в первую очередь себя. Еще в первую встречу. Резко выдыхаю и, аккуратно касаясь кончиками пальцев его щеки, наблюдаю за реакцией: юноша замер. Осмелев, сокращаю расстояние и кладу другую руку ему на плечо. Сердце качает кровь с удвоенной силой, а на лице застывает улыбка. Неискренняя улыбка: мне мерзко от запаха гнили, что исходит от парня, мне противен он сам. Мимика странного парня по-прежнему остается неизменной. — Все в порядке, ведь так? — стараюсь вложить в эти слова все тепло, что томилось эти годы глубоко в душе, когда я представляла, как может быть иначе. «Не может и не могло быть иначе, дура!.. — мысли эхом разлетаются в голове. — Он лучше не станет…» Я понимала уже тогда и подтверждается это до сих пор, только вот сердце все равно предательски сжалось от мыслей, что вижу его в последний раз, и внутри что-то щелкнуло. Начинаю осознавать что к чему, а оттого падаю сейчас на колени посреди тротуара, давясь слезами, осуждаю себя за протянутую связку ключей с милым брелком-сердечком, который в год переезда дарила Крис на День святого Валентина, а боли той в руке совершенно не чувствую, ведь по закону чертовой вселенной, когда родственные души влюбляются, раны, полученные из-за партнера, затягиваются и перестают появляться вовсе. И не должно быть по идее больше физической боли, и доверять ему хочется. Только страх в этот раз сильнее прежнего: он мечется, разнося тревожные импульсы по всему телу из-за криков осознания о том, что барьер, мешающий ему сделать задуманное, рушится, оставляя за собой кучу пыли, дающую мне мизерную фору времени, чтобы подумать о последствиях, пока я буду нарочито медленно переставлять ноги, поднимаясь на свой этаж.

***

Открываю незамкнутую дверь и вижу оставленные в коридоре ботинки и лежащие возле зеркала ключи. Как-то совершенно без сил вхожу, закрывая дверь теперь уже на замок. Иду обреченно, будто на собственную казнь. Из ванной доносится шум воды, а на полу несколько капель крови и небрежно отброшенная в дальний угол надтреснутая и склеенная в нескольких местах иссиня-черная маска. Оставив ветровку на вешалке, нерешительно закатываю рукава: раны в самом деле нет, на месте нее лишь кровавые разводы и неровный шрам. Во рту пересохло и дыхание сбивается, а мыслями уже далеко на своих похоронах. Прохожу в кухню и включаю сильный напор воды, стараясь смыть кровавые разводы, намыливая руки моющим средством. А к глазам подступают бесконечные слезы. Я так не хочу умирать. Перед глазами все плывет, и плечи нервно подрагивают. Через силу заставляю себя умыться, как никогда сильно прикусывая влажные от слез губы, стараясь не зареветь в голос. Какая-то невыносимая безысходность. — Слушай, — тот самый неизменно приятный мужской голос, чуть хрипящий из-за долгой погони, — можешь помочь? — Сейчас, — выключив воду, произношу негромко, но, кажется, звучит бесконечно шумно на фоне тишины квартиры. Надо снова взять себя в руки. Захожу в ванную, не закрывая дверь. Не потому что убежать надеюсь, а чтоб воздуха побольше было: дышать, кажется, совершенно нечем. Доставший аптечку Джек сидит на краю ванной, кинув привычную, но более теперь изорванную толстовку на пол, оставшись теперь только протертых местами темных джинсах. У него в руках жгут, а рана неустанно, хоть и медленно кровоточит, окрашивая край ванной в алые оттенки. Замираю, а он взглядом окидывает, останавливаясь на моих руках. Сейчас только, должно быть, вспоминает, что раны у нас одни на двоих, а у меня последняя отчего-то отсутствует. Никак не комментируя, протягивает жгут, намекая, что надо перевязать, параллельно двумя пальцами откручивает крышку с небольшой, наполовину использованной бутылочки хлоргексидина. Также без слов беру жгут, подходя почти вплотную, поскольку места в комнате не так уж и много, а руку он по-прежнему держит над ванной. Перевязываю чуть ниже раны: по всем признакам кровотечение венозное, а выучить все это пришлось еще с подростковых лет. — Зашивать придется, — щедро поливая средством руку, констатирует и без того понятный факт. Хоть выстрел и задел некритично и, можно сказать, ему повезло, но разошедшаяся кожа, образующая рваную рану, — далеко не безобидная царапина. — У меня нет ничего такого… Можно, — вспомнив, что советовал врач из травматологии, начинаю перебирать в аптечке препараты, бинты и наконец нахожу нужное, — наклеить пластырь вдоль раны с обеих сторон и сшить его. По сути, и рана расходиться не будет, и швы накладывать по живому не придется. Не реагирует никак, а оттого по спине холодком пробирает. Нахожу бинт и, свернув в несколько раз, удобнее кладу отчего-то горячую — на контрасте с моими холодными пальцами — руку Джека на столик рядом с аптечкой и стараюсь стереть кровь по краям раны, отчего он сжимает ладонь в кулак и немного шипит, но не на секунду не отворачивается, полностью контролируя процесс. Быстро приношу из соседней комнаты уже вставленную в иголку нитку и стул, чтобы можно было сделать все аккуратней, без лишних дерганий, и проделываю манипуляции с пластырем. От такой концентрации внимания даже руки трястись перестают и мысли любые совершенно выветриваются. И только сейчас, заканчивая накладывать повязку поверх хитро сшитого пластыря, понимаю, как Джек, не задумываясь, побежал именно к моей квартире, выхватил чертовы ключи и, даже не заперев дверь, бросил маску и скинул обувь, заранее будучи уверенным в том, что полицейских я за собой не приведу и он будет здесь в безопасности. Неужели он мне настолько доверяет? И раны, насколько знаю, перестают быть взаимными, когда становятся взаимными… Мысль такая в голове не укладывается, а я тем временем отрезаю лишнюю часть бинта и оставляю небольшой узелок, буквально тут же выходя из комнаты, потому что боль в груди не утихает до сих пор. И до сих пор кричать от ужаса хочется. Захожу в спальню, сразу задергивая плотные шторы, погружая комнату в полумрак, и шумно падаю на незаправленную с утра кровать. Изнутри снова начинает противно жечь от переполняющих противоречивых чувств, отчего, рыкнув, с раздражением стягиваю испачканную кофту и кидаю в угол кровати, поправляя задравшийся край плотной, но короткой майки. Прикрываю глаза тыльной стороной ладони и, стараясь успокоиться, дышу чуть глубже, а в голове на повторе мысль: «Чего теперь ожидать?» «Все будет нормально, Нелли, это твой соулмейт». Просто ко всем нужно найти подход. Ничего не происходит случайно, мы неспроста родственные души. Сложно убедить себя в том, во что верится с трудом. В том, от чего давно отказался. В том, о чем напоминанием является физическая боль. Боль, которая обнадеживала. Давала четкое знание, что он не причинит вреда напрямую. Теперь же все держится на тонких нитях доверия, которые только-только начали переплетаться, образуя совсем еще хрупкую паутинку, которая, кажется, вот-вот порвется и растворится от малейшего дуновения ветра в виде внезапно начавшейся истерики с моей стороны или черт знает чего, происходящего в его голове. И люди явно так легко не меняются, а оттого радоваться мне явно рано. Дверь ванной закрывается с характерным звуком, разлетающимся по коридору. Слышу, как парень мягко, почти бесшумно приближается к моей комнате. Нет, не крадучись: он всегда ходит тихо, и уловить этот звук — настоящая редкость. Заходит, привычно направляясь к столу, и все движения выражают полное спокойствие и сдержанность. И мне уже не нужно смотреть на это — я просто знаю. Выдвигает стул из-за стола, разворачивая спинкой к окну, и аккуратно садится, полностью охватывая комнату взглядом. Наверное, у нормальных людей, не особо воодушевленных такой находкой как родственная душа, последовал бы разговор на эту тему. Мне же оставили несколько синяков на запястье и жгучий след оглушительной пощечины. Но мы вновь и вновь возвращаемся в эту комнату с ненавистными синими цветами, напоминающие оттенок маски Джека из-за отсутствия освещения, будто треклятая судьба отматывает на день встречи, заставляя играть по ее правилам, которым следовать никто не был намерен. Тем не менее один — ноль в ее пользу: Джек в розыске, а мой единственный близкий человек в радиусе десятков километров теперь под землей и то в другом городе. Остались только эти двое — пытающаяся доучиться студентка и сбегающий от преследования полиции убийца. Как, как такое можно связать, вселенная, у тебя все хорошо с головой? Мы не похожи, мы не противоположности, мы нечто, что нельзя сравнить или упомянуть в контексте одного предложения. А еще я соврала. Мне нестрашно с ним. Ни тогда, ни сейчас. Нестрашно, но думать за другого невозможно: не зная, что у него на уме, я предполагаю свою скорую кончину или еще что извращенней. И молчание до безумия доводит. В самом деле схожу с ума, и одна мысль становится полной противоположностью предыдущей. И так снова и снова, какой же бред в голове. — Блять, — раздраженный шепот срывается с моих губ, и я провожу ладонью по лицу вниз, а затем подкладываю руку под голову, наконец открывая глаза и направляя взгляд в потолок, боковым зрением улавливая темный силуэт парня, сидящего перед окном. Опираясь локтями на колени и закрывая лицо ладонями, выглядит как самый что ни на есть обыкновенный человек, который просто устал. А ведь он крови немало потерял, и сейчас скорее всего его подрубает. Не до обморока, наверное, но состояние далеко от нормального. — Джек, — говорю почти через силу, а он даже не отзывается, — если нужно, можешь поспать… На кровати, только, — прикусываю губу, — одежду грязную сними. Поднимаюсь, откидывая одеяло в сторону, и, не наблюдая реакции, подхожу ближе. Сажусь перед ним на корточки, опираясь на его колени, и аккуратно провожу рукой по ладоням, накрывающим лицо, к запястьям. Слышу ровное дыхание и слегка улыбаюсь: как можно было уснуть в таком положении. — Джек, — для большей устойчивости встав на колени, произношу чуть слышно и запускаю пальцы в немного засаленные волосы, и внутри все замирает то ли от страха, то ли от того, как беззащитно парень сейчас выглядит. Аккуратно провожу подушечками по коже головы от виска до затылка и улавливаю резковатый и немного кислый запах пота, который в ванной отчего-то совсем не ощущался. Не до того было. И в принципе не так уж это отвратно, вполне привыкнуть можно. — Что ты делаешь? — холодный тон ударяет по тишине, разбивая только что выдуманную мной красивую атмосферу, и его рука резко перехватывает запястье, чуть сдавливая. Не до боли, но крепко, заставляя смотреть в глаза, находящиеся в считанных сантиметрах. Дыхание от неожиданности перехватывает, и буквы напрочь отказываются складываться в слова. Мелкими рваными движениями мотаю головой из стороны в сторону и тут же замираю. Замираю, продолжая попытки увидеть в глазах хоть что-то, только эмоцию в таких глазах рассмотреть невозможно и реакцию предугадать не выйдет. Делает глубокий вдох, будто собираясь что-то сказать, и, задерживая на какие-то секунды воздух в легких, шумно выдыхает, заставляя теплый поток коснуться моих приоткрытых губ. Момент выглядит чертовски интимным в темноте комнаты, и в груди как-то тепло становится. — Я говорила, что ты можешь пойти спать на кровать, — решаюсь наконец озвучить еще раз, — только одежду грязную оставь, закину на ночь в машинку. Его покладистость удивляет, потому что ведет он себя как обыкновенный или даже порядочный гость. Встает, одновременно неожиданно приподнимая меня за запястье, и я случайно, поднимаясь, касаюсь губами голого торса. Как только оказываюсь перед ним почти вплотную, не задумываясь, отходит, оказываясь позади, а через считанные секунды протягивает джинсы, на что коротко киваю и ухожу с ними в ванную, откуда вернусь, уже выпив успокоительного, и в домашней одежде.