Stockholm syndrome

Пожалуй, если бы я могла отбросить все мрачные события, включая десятки поездок в больницу, кровоточащие раны, переломанные ребра, скальпель у горла и рвотные позывы при виде крови вперемешку с грязью на поношенных ботинках, жизнь казалась бы сказочной. В этот вечер, в этот самый момент. … И я смогла. Смогла, широко распахнув окно, вдохнуть ночной воздух полной грудью. Зимняя прохлада сиюсекундно пробегает по ногам и заставляет вздрогнуть. Закрываю глаза и представляю, что все «до» — только кошмар, который наколдовало мое воображение, и сейчас, проснувшись, я могу дальше переживать счастливые моменты, не боясь сделать следующий шаг, чувствуя себя в полной безопасности. — Ты чего творишь? — на плечи мягко ложится почти невесомое одеяло, а мужские руки тянутся к ручке окна. Оборачиваюсь и, подняв лицо вверх, ловлю на себе взгляд собеседника. — А ты красивый, — кутаюсь в одеяло и выдаю первое, что приходит в голову. — И глаза у тебя невероятные. Цвета самой беззвездной ночи. Хмурится немного, не отвечает долго. Смутился или недоволен — черт его разберет — но взгляд не отводит, будто пытаясь по глазам понять — это беспощадные нотки иронии или неподдельная искренность, к которой ему привыкнуть совершенно не удается. Беззастенчиво улыбаюсь и, не отпуская одеяло, будто падаю вперед, щекой прижимаясь к груди. В тишине, отчего-то кажущейся пропитанной нежностью, улавливаю звук сердцебиения. Легкий поцелуй в макушку и крепкие объятия заставляют улыбаться с еще большим наслаждением. Изнутри обдает теплой волной, и одеяло кажется теперь совершенно ненужным, потому как-то на автомате скидываю и кладу руки Джеку на талию. — Твой апельсиновый чай скоро остынет, — негромкий голос, который отчего-то кажется самым нежным, раздается где-то над ухом. Но спешить никуда не надо, а хороший чай приятно пить даже холодным, особенно с человеком, к которому испытываешь самые прекрасные чувства, и мы стоим дальше, совершенно не чувствуя времени, растворяясь в нем и утопая с головой в наслаждении.

***

А чай все-таки остыл и давно, наверное, но цитрусовые нотки уже создали самую праздничную атмосферу, а разноцветные огоньки гирлянды небрежно рассеивают полумрак маленькой кухни. На столе открытая коробка конфет и шоколадная шарлотка, которую мы оба делали впервые в жизни. Такая глупость, мелочь… Но на душе тепло от одного воспоминания, когда парень старался повторить «эти невозможно-мелкие-яблочные-кубики-кому-вообще-эта-форма-сдалась». Не отрывая друг от друга взгляд, впервые пробуем это чудо кулинарного отсутствия мастерства и замираем. — Сколько ты добавил сахара? — Фколько было в рефепте и еще… — говорит, стараясь не жевать получившееся блюдо, но затем, сделав глубокий вдох, неуверенно проглатывает. — Еще немного. Ты же говорила, что хочешь что-нибудь сладкое. — Брови так по-детски вскидывает, будто извиняясь. — И я, — как-то странно усмехаюсь, — тоже добавила. И, не двигаясь, секунду молчим, а потом словно по команде смех такой пробирает, и во рту по-прежнему сладость ужасная. Плечи начинают понемногу дрожать, и по глазам, которые блестят в свете многоцветных огоньков, понимаю, что мы на одной волне. Уютная кухня наполняется искренним смехом от такой вот неудавшейся глупости как яблоки в тесте. — По крайней мере, — говорю, чуть отдышавшись, — она пропеклась. — Да-а, — растягивает звуки, но голос звучит из-за смеха очень рвано, — я больше скажу — ты вовремя остановила меня с какао. Его улыбка в этот миг кажется самым красивым, что есть в этой чертовой вселенной, которой я впервые так сильно благодарна. Благодарна, что сижу на этой маленькой кухне, насквозь пропитавшейся апельсинами и шоколадом, и смотрю в эти искрящиеся глаза, как оказалось, самого родного человека в этом мире. И трепет внутри от этих мыслей, в которых я, кажется, по-настоящему счастлива. Накрываю его руку ладонями и как-то даже чересчур аккуратно подношу к лицу, прижимаясь щекой и прикрывая глаза. Тепло так, нежно и бесконечно приятно. Грубовато проводит по скуле и останавливается на подбородке, большим пальцем мягко размыкая губы и одновременно наклоняясь ближе. Глаза машинально закрываю и, чуть подавшись вперед, касаюсь сухих обветренных губ парня — осторожно и мягко — и по телу разливается волна предвкушения чего-то невероятного, отдаваясь в сердце самым приятным волнением. Наклоняется еще ближе, мгновенно углубляя поцелуй, и губы — теперь не такие уж сухие — соединяются в плавном движении. И прохладный пол из-под ног уходит, и блики гирлянды, кажется, растворились в теперь уже ночной темноте, и приторный вкус неудавшегося блюда совершенно не чувствуется, есть только нежные касания руками и самый волшебный поцелуй. И трепет внутри от этих мыслей, в которых я, кажется, по-настоящему счастлива.