Звучи для меня

      Когда я вернулся за заслуженными объяснениями, Кэролайн Форбс нашла способ снова меня удивить. И мне начинало казаться, что приехала она именно с этой целью, но все же понял — ни одно из её действий не было намеренным. Она думала, что потеряла себя, но для меня в какие-то моменты она оставалась прежней, такой легкой и непринужденной. Просто сама этого не видела, а может просто не хотела. Чтобы не вспоминать, о чем молчала. Девочка еще не увяла, для неё — слишком рано…       Кэролайн сидела прямо на траве, не обращая внимания на холод и сырость, и нежно, как умела исключительно она, гладила чьего-то ротвейлера. На её лице застыла легкая улыбка, грустная и одновременно радостная. Я не стал подходить ближе. Может оттого, что хотел как можно дольше наблюдать её прежнюю, а может оттого, что попросту не знал, как поступить дальше. Из множества знакомых ей людей она пришла ко мне, а я не знал, как ей помочь. Может, и вовсе не стоило.       Ротвейлер улегся ей на ноги, закрыв глаза. Приласкала. Она так со всеми делала, неосознанно к себе располагала. А затем это перерастало в зависимость: когда хочешь, чтобы её тепло было рядом, но больше не можешь этого чувствовать. Потому что ушла — разочаровалась, продолжала жить дальше.       В этот раз дальше не получилось. И заново тоже.       Кэролайн Форбс — диагноз. Как редкая опухоль: на ранних стадиях выявить почти невозможно, а когда находишь, становится поздно. К таким заболеваниям иногда предлагается профилактика: полная изоляция от внешнего раздражителя. И как следствие — ремиссия. Ты почти забываешь, что когда-то болел. Но рецидив тоже, как оказалось, явление не редкое, и оно имеет место быть. Поэтому сегодня она метастазами по телу. В этот раз отвертеться сложнее будет.       — Почему с детьми не осталась? — она вздрагивает от неожиданности, когда я подкрадываюсь со спины и присаживаюсь на скамью, позволяя себе наслаждаться этой патологичной уязвимостью. Когда бы еще пришлось наблюдать новый образ стальной девочки? Она едва обернулась, чтобы взглянуть на меня, после чего вернула внимание на пса, бережно почесывая его за ухом.       Странно, что в какой-то момент я захотел быть на его месте.       — Здравствуй, Клаус, — звучит спокойно и даже приятно. Ловлю себя на мысли, что хочу слушать её голос вместо проклятого ветра, тишины дома, уличного джаза. Раньше я не замечал, — а может и вовсе не знал, — как звучит её нежность. Но потом думаю, что это какая-то неправильная нежность получается. Поломанная. — Ты знал, что собаки тоже могут страдать от депрессии?       — Нет, не знал, — отвечаю, наблюдая за легкими передвижениями её руки по гладкой шерсти ротвейлера. — Ты не ответила.       — Аларик попросил уйти, — без задержек говорит она, поворачиваясь ко мне, и я удивляюсь быстрой реакции на мое требование, — ради их безопасности, — вносит чуть больше ясности. Я вижу, как её губ касается усмешка, которая определенно точно не отображается в глазах. Не могу понять, что становится причиной, но и Кэролайн не заставляет ждать. — Даже смешно, что объяснение моего нахождения здесь уместилось в одно предложение.       — А ты, наверное, очень опасна, — колко замечаю я, не думая о том, что могу как-то задеть.       Однажды я пытался представить её себе в образе холодной кровопийци, бесчувственной суки, эгоистичной дряни. Но ни одна из ролей ей не подходила так, как та, что залегла где-то на самом дне пропасти. Я помню Кэролайн уверенной стервой, чувственной девушкой, отзывчивой подругой, умелой виртуозкой. В ней были упорство, сила, сопротивление, огонь, и всё, что могло уместиться в идеальной для меня женщине. Она умела любить и умела ненавидеть, но никогда чувства не доводили до исступлений, не выходили за рамки. Ей бы силы не хватило обидеть тех, за кого боролась.       Будь она кем-то другим, я бы не… я бы не хотел вернуть её.       Нас, погоревших пламенем, никогда бы не существовало.       — Прости за труп, — девчонка вырывает из мыслей, заставляя посмотреть на себя. Я знаю, зачем она сказала это. Знаю, на что хочет обратить внимание. Но на мне этот прикол не сработает — на ком угодно, но только не на мне. — Я немного не в себе была.       — Обычное дело, милая. С каждым случается.       Я ловлю разочарование в её взгляде, и встаю со своего места, бесцеремонно хватая Кэролайн за руку и поднимая её с холодной земли. Хватит, насиделась. Она недовольно стонет, а собака от неожиданности начинает рычать, но, как оказалось, существо не глупое. Скулит и вскоре скрывается где-то между кустами, наконец оставляя нас одних.       Если у тебя осталась лишняя ласка, подари её мне.       — Я начинаю понимать саму себя, Клаус, — признается Форбс, поглядывая на мою руку, прижатую к её, — ты меня начинаешь раздражать…       — Вот оно что.       — …а я давно не испытывала ничего, кроме гнева на саму себя.       — Не пойму, мне радоваться или злиться?       — Может, поцеловать меня?..       Между нами трещит напряжение — оно рушится. Распадается на атомы, растворяется в воздухе. Смотрю в бездонные глаза своей беды, ловлю свое отражение и появившийся блеск. По телу пробегает знакомый разряд, меня бьет дежавю и минутное ликование: почувствовал Кэролайн Форбс. Ту, что сидела внутри и хотела спрятаться. В этот раз плохо получилось, необдуманность действий и фраз была у неё в крови. Похоже, такая себе наследственность от предков — сегодня я готов сказать им спасибо. Её неосознанность заставляет меня верить, что не глубоко она себя похоронила.       Кэролайн имела ввиду то, что сказала, но, черт, как же хорошо она пыталась скрыть свою опрометчивость. Мне доставляло удовольствие наблюдать за немой руганью на саму себя, я знал, что она не собиралась этого говорить — по крайней мере, не сейчас и, может быть, вообще не сегодня, но это было то, о чем она думала, находясь рядом. Она вздрогнула, когда я одной рукой обхватил её талию, а другой позволил себе прикоснуться к её мягкой щеке.       Черт, сколько же времени прошло с того дня, как я в последний раз касался её.       Похоже на целую вечность.       Когда я притянул её настолько близко, что между нашими телами не мог пройти даже ветер, заметил нагрянувшую уверенность в её взгляде. Она ждала, она хотела, она не пыталась оттолкнуть. Я не успевал за переменами в её характере, от слабой и хрупкой до сильной и стойкой.       Нет, нет, нет, милая. В правилах игры не говорилось о смене личностей.       Наклоняюсь к ней, вдыхая запах — она пахнет лавандой. В какой-то момент мне хочется послать все к чертовой матери, и её туда же, такую противоестественную и не привычную. Я знал тебя другой, Кэролайн. Сильной и своевольной. И такой я хочу знать тебя дальше. Разорвать бы её в клочья, да руки не поднимаются.       — Извини, не могу доставить тебе такого удовольствия, — я криво улыбаюсь, заставляя себя не думать о том, что нашел смелость отказать. Сегодня я не пляшу под чью-то дудку, сегодня пляшут исключительно под мою. Отпускаю удивленную девочку, обхожу вокруг неё и молча предлагаю идти за собой.       — Зануда, — отпускает она вдогонку.       Некоторое время мы идем в тишине. Иногда я оглядываюсь за спину, убеждаясь, что она по-прежнему плетется где-то сзади, опустив голову вниз и скрестив руки на груди. И каждый раз, отворачиваясь, я думаю, что она исчезнет, потому что не могу знать, какой она будет в следующий момент. Кэролайн снова затаилась где-то на дне, ни разу не поинтересовавшись, куда мы все-таки идем. Может, я был бы рад ответить ей что угодно, пусть даже это было бы: «черт возьми, не знаю». Я просто шел, она просто тащилась за мной.       Возможно, нужно было подумать о чем-то другом. Но тогда бы её пришлось прогнать. Возможно, нужно было сосредоточиться на другой обстановке. Но тогда бы её тоже пришлось прогнать.       Как-то её слишком много. С тех пор, когда она ворвалась в Новый Орлеан, её стало в избытке. Везде. На улицах, в разговорах, в мыслях. В теле. Нельзя так въедаться, Кэролайн, это плохо заканчивается.       Но я не мог с этим ничего сделать. Дерьмо. Мне бы хотелось сейчас повернуться к ней и сказать, глядя в глаза, чтобы она проваливала прямо в эту минуту так быстро, как только смогла бы. Но все равно думаю о том, что, произнеси я это, схватил бы её за руку в момент, когда она развернулась. И не позволил бы сделать и шагу. Кэролайн была подобно гадкой одержимости — и хочешь избавиться, да не можешь. Потому что нужно еще. Кормишь себя обещаниями: каждый раз — последний. А он все никак не настанет.       В кармане уже который раз вибрирует телефон, и я достаю его, нахрен выключая. Никлаус Майклсон не пропадет, а Кэролайн Форбс — запросто.       Останавливаюсь, когда перестаю слышать позади себя движение, и довольно резко оборачиваюсь, боясь не застать её. Но она просто замерла у искусственного озера, разглядывая лебедей, и вряд ли обращая внимание на мое приближение. Пока я подходил к ней, подумал, что сегодня мне бы не сильно прельстило разыскивать её по всему городу. Пока я не позволю, она не уйдет.       Пару минут назад она была красноречива и более беспечна, еще бы совсем немного, и наш разговор превратился бы в забаву. Наверное, так было бы лучше. Но мне, как всегда, захотелось уйти. Мне, как всегда, нужно было что-то испортить. Сейчас Кэролайн была напряжена, и я буквально чувствовал, как она вела борьбу сама с собой.       Я бы многое отдал за то, чтобы услышать её мысли.       Я бы многое отдал за то, чтобы вылечить её.       Чтобы сделать… счастливой?       Нет. Я не могу быть конечной станцией для неё, счастье чуть дальше. Не здесь.       — Скажи это, — произносит она, смело поднимая на меня взгляд зеленых глаз и я, удивляясь, неожиданно для себя ловлю проблеск той девушки, которую знал несколько лет назад. — Скажи, чтобы я ушла, Клаус.       — Кэролайн… — и я, черт возьми, не могу. Ничего не могу.       Рядом с ней забываешь, кто ты есть. Вот так вот просто и глупо. Не нужно никаких внушений, ведьмовских прибамбасов. Просто Кэролайн Форбс поставить рядом — и ты под впечатлением, теряешься в водоворотах, не думаешь о важном. Она вихрем выносит лишнее из головы, поселяясь в каждой клетке. Она — как само проклятье.       Возможно, это работает только на мне.       Исключительно на мне.       Хочу сказать ей, что она глупит и иронизирует. Хочу сказать, что, может быть она и не нужна всей чете Майклсон, но нужна мне. А этого достаточно, чтобы остаться. И её появления было достаточно, чтобы разрушить мой гребаный барьер.       Во мне ведь так много эгоизма — он всегда был, есть и будет. Так почему же я должен тебя отпускать?       Потому что…       Потому что это выше любых моих желаний. Твое благополучие.       — Тебя здесь быть не должно, Кэролайн.       — Почему?       — Потому что мы живем разными людьми, разными историями. Нас выбросило из сценария еще много лет назад, черт, — пробегаюсь ладонью по голове, — осталась ты и остался я. И наши параллели.       — Хочешь себя в этом убедить?       — Нет. Констатация факта.       Смотрит на меня с сомнением, и я почти уверен, что не верит мне. Понятия не имею, в каком образе она сейчас стоит здесь, но выглядит смелой, уверенной и словно не поломанной. Возможно, она думает, что я помогу ей. Возможно, что я заполню её пустоту. Возможно ли…       Хрен знает, что у неё в голове.       Больной больного вылечить не может.       — А я считаю, что нас, Клаус, никогда не выбрасывало. Просто разделили. Есть вещи, которые не могут исчезнуть, их нельзя взять и перечеркнуть. Например, наше с тобой прошлое или то, что мы все еще связаны.       — Хочешь себя в этом убедить?       — Нет. Я просто стараюсь объяснить тебе причину, почему из всех знакомых в мире мне людей я выбрала тебя, и почему ты стоишь здесь со мной, пропуская звонки Элайджа и все же слушая меня. До сих пор.       Отведя от неё взгляд, я посмотрел на детскую площадку поодаль. Мне хотелось сбежать от её слов — в них было слишком много правды. Я надеялся заставить её принять самостоятельное решение уйти, потому что не мог оставить её сам. Слабак. С Кэролайн Форбс вообще легко терять сноровку.       Мне не хватает силы выдержать её напора, кровь забивается в сосудах, пульс учащается, руки горят. Последствие каждого действия перестает иметь значение. Краски пропадают, появляется серость. Неудержимая ярость. Меня бесит то, как много истины в её фразах. Бесит, что она оказывается как никогда права.       Бесит, что это делает меня уязвимым. Бессильным.       Девчонка забирается глубоко под корку головы, прямо в мозг. Нажимает рычаги, делает меня слабым.       Так нельзя. Так — недопустимо.       Она меня раздражает.       Отдаваясь воле моего гнева и больше не сдерживая себя, я хватаю её, грубо отталкивая к ближайшему дереву. Форбс негромко ударяется спиной, но смотрит на меня в упор без намека на испуг. Это коробит сильнее, я в мгновение оказываюсь рядом, одной рукой хватая её за горло, другой пробивая грудь и сжимая сердце. Вот так вот просто. Быстро. В моей ладони горит её жизнь.       Тук-тук. Тук-тук.       Я могу это прервать.       Она не кричит, но её лицо исказилось от боли. По-прежнему смотрит прямо на меня. Твердо. Храбро. Не пытается спасти свою жалкую жизнь. Никчемная.       — Давай, сделай это, — её голос звучит слишком бесстрашно.       — Да что ты из себя возомнила здесь, дура?       Еще раз ударяю её о ствол, слышится треск дерева и её шипение — она долбанулась головой. За дело. Сжимаю её сердце сильнее, чувствуя, как оно пульсирует в моей руке. Хочу, чтобы она орала. Просила, умоляла — что там обычно перед смертью говорят? Кричат? Может быть, плачут? Она, черт возьми, молчит, лишь кривясь от неприятных ощущений.       О, да, это очень неприятно. Больно. Но неужели это лучше того, с чем пришла сюда? Она ждет моих действий дальше. Она хочет, чтобы я закончил начатое.       Черт тебя дери, Кэролайн Форбс.       Извини, не могу доставить тебе такого удовольствия.       Отпускаю сердце, вырывая свою руку из её груди также резко, как и пробил. Перестаю сжимать горло, и она безвольной тряпичной куклой падает на землю, хватая ртом воздух. Машинально прикасается к груди, проверяя сердцебиение и, наверное, не может поверить, когда чувствует ритм под своей ладонью. Она растеряна и обескуражена. Вырывается сдавленное мычание, и я пытаюсь понять, то ли от разочарования, то ли от облегчения.       Не могу здесь больше находится, не могу смотреть на её грязную одежду. На неё, распластавшуюся у моих ног. Опускаю взгляд на свою руку — она вся в её крови. Мне становится противно. Возможно из-за того, что я пытался убить её. Или из-за того, что все-таки не сделал этого.       Пока Кэролайн приходит в себя, я ухожу. Исчезаю. Мне, блять, нужно больше пространства, чтобы она не мешала дышать.       Однажды это все просто закончится.