Звучи для меня

      Мне всегда казалось, что Кэролайн Форбс подобна наваждению — стоит кому-то из нас уйти, как маска идеализации должна спадать, а жизнь обязана идти ненавистным противным чередом. Но как всегда, когда дело доходило до неё, мои ожидания разбивались в прах, хотя так было бы лучше для нас обоих — находится в дали друг от друга. Иногда я ненавидел её, но это была та самая ненависть, которая не позволяла устранить причину, когда ненависть острая, горячая, но, черт возьми, приятная. Когда ненавидишь так сильно, что хочешь находится рядом, только чтобы не забывать об этом. И я знал, что она постоянно чувствует тоже самое: порой сама любила указать на это, выкрикнуть так сильно, чтобы мир услышал. Между нами, как оказалось, изощренная форма мизантропии.       Обещал себе, что больше не вернусь к истокам, что задница причудливой блондинки — не моя забота. Мне нравилось думать, что я больше не обременен её именем, что мыслей о ней становится меньше, что она не часть новой жизни. Так легко заставить себя во что-то поверить, когда раздражителя нет рядом, а когда появляется, все чудным образом идет по наклонной. Обещания когда-то стали отговорками, сегодня же их действия в силу не вступают — между сторонами не был подписан договор.       Думал, что Кэролайн останется в прошлом, унесенная годами и столетиями как можно дальше от берега. Но её не только прибило к моему настоящему, она устроила воронку в будущем. И вот сейчас, наблюдая за улицами гадкого для меня Мистик-Фолс, я наконец смог принять мысль о том, что она способна разрушить меня так же легко и просто, как я её. Вместе хреново, а по отдельности — хуже.       Во мне появляется нестерпимое желание — хочу вернуться домой. Поэтому, больше не теряя времени, поднимаюсь на крыльцо одного из домов в, пожалуй, самом безобидном районе города (ровно до моего появления), и несколько раз вполне спокойно стучу — не хочу спугнуть свою… жертву?.. псевдо-жертву. За дверью слышатся тяжелые шаги, детские голоса вперемешку с мужским баритоном.       «Пап, мы ждем гостей?». «Нет, малышка, это доставка».       Спустя еще несколько мгновений на пороге появляется человек, из-за которого, твою мать, мне пришлось оставить Кэролайн без надлежащего присмотра.       — Здравствуй, Аларик, — я могу быть вежливым, когда захочу, и могу быть приветливым, если понадобится. Наверное, если бы Зальцман точно не понимал причину моего визита к нему, его бы лицо не выглядело таким бледным. Стоит, смотрит на меня, словно окаянный. А затем, несколько раз моргнув, необдуманно пытается закрыть дверь, что получается плохо — я мешаю ему это сделать. — Не глупи, ладно? Нам ведь не нужен скандал, — говорю, поглядывая ему за спину. Он смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю, что на него все же работает мой угрожающе спокойный голос.       — Какого черта ты здесь забыл? — получается сдавленное рычание. Оглядывается назад, после чего смело выходит ко мне на улицу и закрывает дверь, отгораживая от меня своих детей. Мне льстит, что я все ещё нагоняю на него страх, но, если бы это не были те самые дети, из-за которых так страдала Кэролайн, ему было бы чего опасаться. — Уходи, Клаус.       — Ну, я думаю, ты понимаешь…       — Ничем не могу помочь, — прерывая меня, хватается за дверную ручку, намереваясь слинять. Но я, как оказалось, не настроен играть в кошки-мышки.       — Нет, как раз-таки можешь.       Хватаю его за плечо, поворачивая к себе, и припечатываю к стене, не обращая внимания на прозвучавший грохот. Меня не волновало, что кто-то средь бела дня мог наблюдать за нами, меня не волновало то, что не касалось так или иначе имени одного человека. Держу Аларика за горло, сжимая пальцы вокруг его шеи так, чтобы ему было больно, но не настолько, чтобы задыхался. Его труп означал полный крах Форбс, а я не мог этого допустить — не сегодня.       — Значит, — сжимаю пальцы сильнее, и он хватается обеими руками за мою в жалкой попытке бороться, — Кэролайн представляет угрозу для детей, говоришь?       — Отпусти меня, тупой ублюдок. Ты понятия не имеешь.       — А я думаю, что она — ангел во плоти по сравнению со мной, разве нет, Аларик? Разве я не угроза для них? — мне хочется надавить так сильно, чтобы его шея хрустнула, но меня останавливают послышавшиеся в отдалении маленькие шажки, отчего я наклоняюсь прямо к его уху и вполне уверенно шепчу: — Ты позволишь ей общаться с девочками или, обещаю, твоей проблемой стану я. И этот ваш городок снова узнает гнев Никлауса Майклсона, понял?       Отпускаю его ровно за секунду до того, как открывается дверь и на пороге появляется маленькое белокурое создание. Мы оба смотрим на неё: Аларик с явным испугом, поворачиваясь то ко мне, то снова к ней — его волнение довольно сильно проявляется, и мне в какой-то момент кажется, что девочка чувствует его беспокойство, но ничего не говорит, она просто смотрит на меня без какого-либо стеснения. И в этой детской уверенности я сразу узнаю характер Кэролайн. Это заставляет лед внутри меня начать таять — я вижу не только отражение Форбс, я вспоминаю Хоуп.       Окидывая взглядом нервного Аларика, я знаю, что убил бы любого, кто посмел бы прикоснуться к моей дочери. Я убил бы любого, кто даже захотел бы просто подышать рядом с ней. Убил бы такого, как я.       Смотрю на неё с интересом: я вижу, как её маленькие глазки сияют от любопытства, а тонкие губы расплываются в детской, такой невинной улыбке. Едва ли она смотрит на своего горе-отца, её внимание полностью приковано ко мне, так же как и мое — к ней. Не могу понять, что заставляет её так реагировать: если бы она только знала, что еще вчера я отмывал с рук кровь её матери, а всего минуту назад хотел свернуть шею папаше.       Черт, в этом детском взгляде столько чистоты.       — Вы знаете маму? — спрашивает она, поглядывая на цветок в своей руке, который прежде я не заметил. Меня пробивает от её вопроса, и я думаю о том, много ли она услышала.       — Да.       — Лиззи, иди в дом, — вмешивается Аларик, бережно касаясь её плеча и пытаясь заставить вернуться обратно, но она лишь упирается и недовольно мычит, все так же поглядывая на меня.       Меня, на самом деле, не боится только три знакомых для меня существа. Хоуп. Кэролайн. Лиззи.       В честь Лиз Форбс.       — Где моя мама сейчас? — тонкий голосок звучит тверже, и я улыбаюсь этому знакомому напору. Пока Аларик нервно стоит возле неё, я присаживаюсь на корточки, чтобы быть с девочкой на одном уровне.       — В Новом Орлеане.       — Она вернется?       Зальцман тяжело вздыхает, и мы с ним смотрим друг на друга. В его взгляде собрана вся смесь раздражения и вполне объяснимого презрения — прямо сейчас я разрушаю его семейную идиллию, которую он осмелился отобрать у Кэролайн. Он посмел оставить своих детей без матери. Без неё — единственного луча солнца в Мистик-Фолс, единственного человека, который придавал смысл всему вокруг находящемуся.       Может быть я сам не пример идеального родителя, — да я вообще, черт возьми, далек от этого, — но я бы не оставил Хоуп без Хейли несмотря на то, что у нас двоих яркая антипатия к друг другу.       — Возможно, однажды, Лиззи…       — Я хочу знать — когда? Когда мама вернется к нам с Джоззи?       — Слишком много вопросов, милая, — Аларик все еще аккуратно, но уже более уверенно пытается оттянуть её внутрь дома.       Но она все равно находит в себе силы вырваться с отцовской хватки. Делает несколько небольших детских шажков и оказывается прямо возле меня. И в этот момент я полностью игнорирую Зальцмана, зная, что вот-вот, и у него есть шанс поймать сердечный приступ. Лиззи смотрит мне в глаза, и только сейчас я вижу, что они точь-в-точь такие же, как у Кэролайн — изумрудные. Меня захватывает маленькая смелость.       Представляю, как расскажу это хрупкой разбитой блондинке, оставшейся у меня дома. Интересно, она разозлится или улыбнется.       Девочка кладет мне в руку цветок. Белая лилия с темно-красным отливом. И я сразу вспоминаю Кэролайн и ту грязную, порочную ночь, которая иссушила нас обоих. Красным по белому. Я помню засохшую кровь на простыне, я…       — Вы сможете отдать это ей? Пожалуйста, — её улыбка погасла, сейчас она выглядит так, как должен выглядеть ребенок — незащищено, ранимо. Она пытается не показывать этого, но я вижу, как мысль о матери вызывает у неё детские слезы, которые она так усердно пытается скрыть. Хочет, но не может расплакаться. Так по-геройски. И так напоминает свою мать.       — Обязательно, — беру лилию в руку, сжимая стебель.       Я отдам его Кэролайн. Может быть, это сделает её чуть более счастливой.       Лиззи резко разворачивается и убегает внутрь дома, оставляя ошеломленными и меня, и Аларика. Поднимаюсь на ноги, смотрю на него и, мне кажется, словно он не дышал все это время. Мне, как ни странно, еще много хочется ему сказать — и задушить по-прежнему хочется. Он уже не одну блондинку заставил плакать, и обе оказались частью семьи. Так что же для него, твою мать, семья?       Не позволяю себе больше зацикливаться на нем, ему и так было удостоено слишком много чести. Нужно вернуться обратно домой, нужно доставить лилию Кэролайн, рассказать о том, какая прекрасная у неё одна из дочерей. Хочу сказать, что о ней помнят и ждут.       — Я держу свои обещания, Зальцман.       Прежде, чем он надумает что-то сказать, я ухожу. На сегодня мы с ним закончили. Я закончил с этой проблемой, но прямо сейчас хочется выпить. Мистик-Фолс быстро выводит из себя.       Никлаус: Как она?       Элайджа: Лучше, чем было. Ничего не ест.

***

      Мне кажется, этот город вовек пропитался неприятной энергией — делая шаг за шагом я буквально чувствую, как ступаю по костям; делая вдох, чувствую запах давно пролитой крови. Вместо неба — бездна, вместо земли — яма, вместо людей — куклы. Здесь убивал я и пытались убить меня, здесь ненавидели меня и ненавидел я. Но, черт возьми, не каждая ненависть была настоящей и не каждое проклятие желаемым. И во мне даже появляется странное разочарование: Мистик-Фолс и Новый Орлеан насыщены одним и тем же, только кости под ними разные. Из одного склепа я вернулся в другой — и туда же приехала Кэролайн, абсолютно не подозревая, что это вовсе не шанс начать заново, а возможность увязнуть поглубже.       В одной руке держу лилию, в другой контроль над всем происходящим. Над жизнью Аларика Зальцмана и его дочерей, над судьбой Кэролайн Форбс, над спокойствием обоих городов и собственного умиротворения. Сегодня я — вершитель, а подо мной изумрудная вселенная, которую я, если захочу, разобью на осколки. На слезы. Несчастье. Единственное, что меня трогает: разрушь я этот мираж, я паду вместе с ним и с каждым, кого захотел разрушить сам. Потому что Аларик неисправимо связан с маленькими детьми, а эти удивительные близняшки — сердце Кэролайн, а сама Кэролайн — моя. В своем маленьком кулачке она сжимает мои сосуды, которые служат ей вместо ниточек. Научись она их дергать, и я покладисто начну двигаться. Направо, налево. Куда бы ты не повернула.       Ход моих мыслей меня озадачивает. Я начинаю думать слишком много о том, о чем бы вообще не следовало, и начинаю принимать вещи, которые бы никогда принять на согласился. Но вот она, странная атмосфера потрепанного города, и остатки флюид после встречи с маленькой Лиззи — её глаза невольно проникли внутрь меня, она сама слишком точное отражение матери. Зато детская наивность пробудила во мне те отцовские чувства, что остались за много миль отсюда, и я больше не смог. Не смог думать о том, что однажды жизнь вернется к прежнему течению, где не было светловолосой потрепанной Барби, моей Барби, что снова появилась передо мной несколько недель назад.       Черт бы побрал эту Кэролайн.       Толкаю тяжелую дверь в старый занудный Мистик-гриль, что иногда приходился единственным местом для утешения: здесь алкоголя всегда было больше, чем здравого разума, и сегодня я просто хотел бы вспомнить, какого это — пить в том самом месте, за порог которого всегда выходили разногласия. Внутри меня встречает запах дерева и выпивки, и эти два сочетания на удивление кажутся мне приятными (возможно, только сейчас), поэтому, несмотря на все мое отвращение к Мистик-Фолс, я позволяю себе задержаться.       Элайджа позаботится о Кэролайн.       Не оглядывая старый зал, не обращая внимания на посетителей, — а их было, как показалось мне, на редкость мало, — направляюсь к бару, где, не заглядывая за стойку и даже не пытаясь изучить меню напитков (к черту надо?), кротко и ясно делаю заказ: «Бурбон. И льда, как можно больше льда». Лилию кладу на поверхность барной стойки, только и думая о том, как бы её не забыть — мне нужно доставить её по адресу. Ловлю себя на мысли, что еще никогда ничто не волновало меня так, как целость и сохранность какого-то цветка.       — Какого черта? — пролетает совсем рядом. И я узнаю этот голос, я узнаю возмущение, удивление и страх, и во мне просыпается прежнее чувство превосходства над каждым, кто живет в этом долбанутом городке.       Поворачиваю голову влево: передо мной предстает несколько человек, раньше которых бы я разорвал в клочья, абсолютно не заботясь о последствиях. И мог бы сделать это сейчас, потому что каждый из них был такой же причиной страданий Кэролайн, но, несмотря на её подавленность и покинутость, ей станет в разы хуже, узнай она, что я отобрал у них теперь то единственное, что больше вернуть нельзя — их жизни.       Сталкиваясь с полным недоброжелательности взглядом Деймона Сальваторе, я не могу сдержать усмешку: меня забавляют эти лица. Рядом с ним, держась под руку, стоит та самая Елена Гилберт, с которой, как ни странно, началось ненавистное знакомство с городом, и тем не менее, это привело меня к Кэролайн Форбс — сплошному урагану эмоций. За барной стойкой онемела Бонни Беннет, и на её лице слишком точно отобразилась враждебность. Она сжимала пустой бокал, рискуя вот-вот его разбить. А возле неё, так нелепо схватившись за кобуру на поясе, словно меня в случае чего это остановит, замер Мэтт Донован.       Фантастическая четверка вызвала во мне не только улыбку, но и вполне искренний смех. Они все друг друга стоили, и моя неприязнь испарилась под призмой их детской пугливости. Такие милые зверушки.       — Как это мило, — вырывается у меня сквозь хохот. — Донован, расслабься, тебе это не поможет.       — Пули с вербеной, — старается быть серьезным и грозным, но это больше похоже на фальшивую игру дешевого театра.       — Правда? — я перегибаюсь через стойку и хватаю первую попавшуюся бутылку, — виски? — и бокал, к счастью, со льдом, прекрасно понимая, что в ближайшие минуты обслуживания не дождусь. — Это очень опасно, — сарказм выскальзывает незаметно и, даже не глядя на мальчишку, забочусь о том, чтобы стакан был наполнен.       — Какого хрена ты забыл здесь?       Деймон полностью поворачивается ко мне, пытаясь закрыть девушку своим корпусом, но Елена, как и прежде разбрасывается смелостью и бесстрашностью, не позволяя ему спрятать её за собой. Но спустя несколько мгновений его глаза немного расширяются, и, видимо, до него доходит причина моего появления также, как и до каждого из них. Я думал, связать два и два легче, но, как оказалось на практике, не всем.       — Если я найду труп Аларика…       — Нет, — прерываю пустую болтовню, не желая слушать угрозы, которые никогда не смогут быть исполнены, — твой собутыльник не стоит того, чтобы пачкать о него свои руки, — залпом выпиваю содержимое бокала, наливая еще.       — Тебе следует уйти, — Бонни Беннет находит мужество заговорить. Её темные глаза смотрят прямо на меня без страха, и я даже нахожу толику восхищения — сколько лет должно было пройти, чтобы это произошло?       — Уйду, — получается как-то машинально. Я смотрю внутрь бокала и впервые замечаю, что еще ни один из них не поинтересовался о милой сломленной блондинке, оставленной мною в Новом Орлеане ради дня в этом загнанном месте. Никто не проронил её имени, у них одно желание — выпроводить меня, единственную угрозу для них всех, из города. — Но немного позже. Обстоятельства не позволяют мне доставить вам удовольствие моего присутствия чуть-чуть на подольше.       — Зачем ты пришел? — Мэтт расслабляется больше других, он, по-видимому, недалеким умом понимает, что сегодня цирк не выступает, и животные заперты в клетках до следующего выхода, а расписания новых сцен пока не предвидится.       — За тишиной, Донован, а не твоей болтовней, — снова заглядываю за стойку, — Беннет, есть чего покрепче?       Несмотря на накалявшуюся атмосферу, они замолчали, наконец позволяя мне насладится тем, за чем я, черт возьми, пришел. Сальваторе отошел подальше, чтобы держаться на безопасном расстоянии, Мэтт не сводил с меня внимательного взгляда, а Бонни, к моей радости, поставила передо мной стакан арманьяка, на удивление не стукнув им о поверхность стойки. Но когда она делала это, я уловил тяжелый вздох и посмотрел в её глаза, где увидел какую-то часть сожаления — Беннет не говорила об этом вслух, но я понял, что думала она о Кэролайн.       Но я не смогу передать Форбс эти сожаления — они ей ни к чему. Ей придет только лилия, окутанная детским теплом и любовью, и ничего кроме этого.       — Как она? — ко мне аккуратно подошла Гилберт: её голос звучал тихо и обеспокоенно, она вообще впервые заговорила со мной за это время. Мне показалось, она не заметила, что подошла ко мне достаточно близко, чтобы оказаться в опасности, но даже если и понимала это, ей было плевать. Елена не задавала лишних вопросов, не делала глупых уточнений — она и без того все прекрасно знала. И я был доволен её четкой краткостью.       Возможно, она заслужила услышать о Кэролайн. Но я не был настроен ей что-то рассказывать.       — Нормально, — отвечаю, отворачиваясь, а про себя добавляю: «будет нормально».       Всё. Будет. Нормально.