крест

Fiat lux. Да будет свет. Книга Бытия 1:3.

В тот день идёт дождь. Он вбивается в промёрзшую кожу, раскисшую землю, стекает по утёсу мутными ручьями. На краю испуганно жмутся люди. Напротив тоже люди: ровный строй лучников в лёгких кирасах. Кей стоит между ними и не может понять на чьей он стороне. Над лучниками стяг Единой и Непорочной. У селян в глазах немая мольба. — Блаженны безумцы, что следуют за лживым мессией! — зычный голос проносится рокотом. Крестьяне падают на колени. — Нас увели силой! Прошу, помилуйте хоть детей! — иссушенные старческие руки взмывают к небу, взывая к их общему богу. Ответом становится ливень из стрел. Кей успевает сплести лишь четверть щита, как локоть пронзает острием. Боль накрывает вместе с отчаянием: люди, смутно знакомые, отчего-то дорогие, падают в лужи как подкошенные. Молча. Кричит Кей. И просыпается: мокрый, загнанный, долго не может понять, где находится. Он шарит ладонями, попадая то в комья глины, то в опавшие иголки. Очки находятся на лбу. Но и надев их, Кей долго проморгивается; силуэт рогатой твари грезится в каждой тени, её — или его? — присутствие ощущается на уровне потной кожи. — Попить приполз? — Куроо присаживается на корточки, отводит пальцами прилипшую чёлку. Кей выдыхает. Потом вдыхает. И так раз тридцать, пока не удаётся оглядеть окрестности: он лежит на берегу журчащего ручья, чуть выше виднеется тонкий дым костра. Там их лагерь. — Можно подумать, ты всю ночь с ведьмами куролесил, — Куроо улыбается. — Голова не болит? — он прикладывает ладонь ко лбу, озабоченно цокает языком, словно нащупал жар. — Я заблудился, — Кей отталкивает его и отталкивается сам, пытаясь подняться. Он не может вспомнить, где находится тот утёс из сна, как не может понять, наяву он видел демона или в бреду. В лагере шумно: парни переругиваются между собой, собирая пожитки; Розетта хрустит подгоревшим хлебом. Куроо многозначительно хмыкает на обращённые к нему взгляды, Кей долго протирает очки. Как объяснить остальным, что демон таскал его всю ночь по каким-то дождливым утёсам и не выглядеть при этом умалишённым? — Иногда я хожу во сне, — так себе объяснение, но всех неожиданно устраивает: ребята понятливо кивают, возвращаясь к своим делам, и даже кобыла отворачивает морду, сразу заинтересовавшись остатками нехитрого походного завтрака. — Перекуси, — Куроо ловко выхватывает кусок хлеба с сыром из-под носа наглой скотины и вручает Кею. — Нам долго идти. Но Кей сидит у потушенного кострища, так и не заставив себя откусить хоть кусок. Сон. Всё сон! — убеждает здравый смысл. С сапог осыпается красная глина, какой в этих местах никогда не видели. Есть определённая польза от путешествия в компании. Груза за плечами меньше, дорога вроде как короче, ведь за отвлечёнными разговорами не замечаешь, как отмахал десяток миль. Шумно только. И неловко. Кей не привык, чтобы им так активно интересовались. Он замедляет шаг, потихоньку отставая. Грудь печёт письмом из дома. Он так и не прочитал его. Да и что может написать мать? Бесчисленные расспросы, на которые не требуется ответов да долгое перечисление очередных достижений брата. Что толку, что Акитеру стал моргать или сгибать ещё пару пальцев, если надежды на восстановление нет? Кей останавливается, сражённый догадкой. Он не умеет плести щит. Молитва, создающая щит, их родовой дар, передающийся старшему сыну в семье, а Акитеру, потеряв вместе с духовной силой и способностью двигаться и возможность говорить, не успел никому его передать. У него и сына-то нет. — Подружка вспомнилась? — Куроо поджидает возле развилки. В бесстыжих глазах предвкушение. — Как на вас крест только держится, — Кей укоризненно качает головой и проверяет на месте ли письмо. Дальше они идут вдвоём, не усердствуя, чтобы догнать остальных. Куроо вообще едва передвигает ноги, всё время заслоняя горизонт. Дорога превращается в узкую тропинку между разросшимся терновником, и в какой-то момент Кей не выдерживает: поддаёт коленом по маячащей впритык заднице. — За что? — Куроо оборачивается в праведном возмущёнии. — Больно же! Я тебе ничего не сделал! — Прости, — Кей гасит смешок в горле. — Ты идёшь медленно. — А по-человечески попросить нельзя? — Куроо ворчит ещё долго, потирает поясницу, но шагу не прибавляет. Лохматые вихры шевелятся в такт. Кей не знает, кто его дёргает, пнуть ещё раз. Но он пинает. — Цукки! Ты чего?.. — Куроо подпрыгивает, оборачивается уже злой. Кей невольно любуется, сильные эмоции подходят Куроо много больше, чем напускное благодушие. — Я же не сильно. — А… — Куроо успокаивается так же быстро, как завёлся. — Это конечно аргумент… Он собирается добавить что-то ещё, но за деревьями слышится охотничий рог, Кей видел такой у Кагеямы. Они бегут, толкаясь локтями и боками, пока не вываливаются на поляну. Кей останавливается под раскидистым дубом, пытаясь одновременно отдышаться и оглядеться. Он не сразу понимает, что держится за край куровского плаща, а когда понимает, отдёргивает руку, надеясь, что Куроо не заметил. Куроо делает вид, что не заметил. Он всматривается в мельтешащих людей, тоже не понимая, кого спасать и где тут наши. — Хей! — Хината подпрыгивает в толпе, машет рукой, привлекая внимание. — Тут вот эти, — он указывает пальцем на группу в чёрных бесформенных хламидах, — спасать нас хотят. — А вы? — у Куроо проваливается край рта с одной стороны, придавая улыбке плотоядный оттенок. — А мы сами кого хочешь спасём! — Хината делает какое-то невообразимое движение руками, раскидывая подступивших монахов. В образовавшуюся брешь протискиваются испуганные крестьяне, перед ними встаёт Кагеяма с расчехлённым луком. Кей поднимает руку и — опускает. В голове путаются слова молитв и обрывки недодуманных мыслей. Он бестолково переводит взгляд с одного монаха на другого, потом на сгрудившихся возле кустов селян, потом на Куроо, замершего с мечтательной полуулыбкой, и снова на монахов, распевающих низкими голосами какой-то заунывный гимн. Остроконечные капюшоны скрывают лица, но не ужасающий флёр безумия. Лжемонахи — Кей никак не может поверить, что братья по вере способны на подобное — вскидывают арбалеты. Хината лёгко выхватывает меч, загораживая сбившихся в кучу людей. Куроо же просачивается сквозь плотный ряд противников, пользуясь похожестью одеяния, и вскоре его благословение раздаётся из задних рядов. — Боишься замарать руки? Руки Кагеямы быстро меняют стрелы и дёргают тетиву. Кажется, он специально целится в неопасные для жизни места, выбивая тем не менее противников из боя. Кей поднимает палку, одолженную Куроо. Наверное, он сможет огреть по затылку или спине, если к ним подберутся так близко, но не больше. И дело совсем не в желании остаться чистеньким. Хотя, да, где уже орды демонов, чертей и суккубов, против которых не стыдно поднять руку с крёстным знамением? — Вдарь что ли молнией, — Кагеяма снова бурчит. Его колчан наполовину пуст. — Я священник, — устало напоминает Кей. «Совершенно бесполезный вне монастырских стен», — добавляет про себя. Голова гудит. Вспоминается нынешний сон, где он, растерянный и сломленный, мечется между стрел, и там тоже люди стреляют в людей. Ладони жжёт, будто в них собирается сила, но стоит лишь обратить на это внимание, как ощущения исчезают. — Уважаемые, — он оборачивается к крестьянам, мысленно пересчитывая их в десятый раз. — Руки-ноги целы? Ему кивают. Чёрные балахоны всё не затыкаются, оглашая округу уже утробным воем. Кому можно молится так, Кей не хочет даже представлять. — Тогда топайте по тропе вниз, там деревня в излучине, в деревне староста с молотом. Он вас в обиду не даст. Кей хотел было добавить, чтобы прислали подмогу, но остатки монахов уже скрываются в противоположных кустах. Так что он лишь убеждается, что незадачливые путники уходят за поворот, и преисполненный удовлетворения возвращается на поле битвы. Куроо сидит в высокой траве, при виде его, демонстративно охает. — Как думаешь, боевое ранение там засчитывается? — он воздевает глаза к небу с преувеличенным почтением. Кей собирается отвесить ему подзатыльник за пассивное богохульство, вместо этого присаживается рядом на корточки, осторожно задирая разорванную штанину. Рассечённая кожа болтается как лоскут, под ней всё багровое. Кей не думает, просто вскидывает ладонь над повреждённой ногой. Слова исцеляющей молитвы вспыхивают на изнанке век, и энергия течёт к Куроо будто бы сама собой. Рана затягивается на глазах. — О, так ты одарённый! — Куроо восхищённо присвистывает. Кей отдёргивает руку, пряча взгляд за очками. Дар — наказание. Кей не знает, что Бог имел в виду, одаряя подобным, но точно не награду. — Куд-дах. Куд-тах-тах… — сверху слышится птичий гомон. На ветке сосны висит, покачиваясь, плетённая ловушка, полная пёстрых куриц. Странно, что не заметили раньше, видимо, птицы молчали, пока вокруг кипел бой, а может их никто не расслышал. — Вот и ужин, — Кагеяма взводит тетиву, но Хината успевает раньше. Он взлетает над землёй, обрубая верёвки ловушки. Вместо крыльев рваные полы плаща, улыбкой слепит глаза. С неба падают истошно орущие курицы. Живенько. Кею не нравится. Он бы высказался псалмом третьем от Луки или даже пятым от Петра, но время сегодня движется то слишком медленно, то излишне быстро. Хината падает в одно мгновение, в спине два болта. Кей ошалело оглядывается, выискивая взглядом, откуда стреляли. Ветви деревьев и кустов шевелятся от ветра, и за каждым может скрыться хоть целое войско! — Хината! Дурак, открой глаза! — Кагеяма тормошит распластанное тело, позабыв об убегающем ужине. Когда переворачивает друга на бок, Хината всё-так же ослепительно улыбается. Кей прислоняется к дереву. Над головой безбрежное небо — синее-синее, пронзительно ясное. И это так не вяжется с происходящим вокруг, что чужие стенания отступают далеко-далеко, пока не остаётся лишь тонкий гул лёгкого ветерка. — Цукки! — зов обрушивается пощёчиной. Вокруг мертвенно тихо, как бывает перед бурей. Кей опускает голову, встречаясь взглядом с Куроо. Он снова грязный, забрызганный чужой кровью, только без привычной ухмылки, поэтому выглядит много старше. — Ты ещё с нами? — Куроо серьёзен. От этого не по себе. — Кей! Пожалуйста, Кей! — Кагеяма поднимает мокрое лицо. — Ты же можешь ему помочь?! Кей отступает назад. Поздно. Слишком поздно: в широко раскрытых глазах Хинаты почти не осталось света. Он ещё дёргает пальцами, из раскрытого рта сочится кровь, но искра едва теплится. Пустой очаг не разожжёшь. Ему не хватит сил. Он… Он не хочет кончить как брат. — Тссс… — рот накрывает крепкой ладонью. Кей вздрагивает, потом обваливается на подставленное плечо. Куроо молчит, только водит ладонью по тылу кисти. Тепло. Веки тяжелеют, закрываются. Вот так, говорят, и умирают замёрзшие путники, угревшись в объятиях бури. — Чувствуешь? — Куроо не шепчет — слышится прямо в голове. Прикрывает пальцами дрожащие веки. Кей прислушивается: позади сильный ровно горящий источник Куроо, внизу чадящий факел Кагеямы. В его тени едва тлеющий огонёк — Хината. — Потяни его вверх. Как свечной фитиль, — Куроо берёт его руку своей и направляет в нужном направлении. Он удерживает крепко, не давая отстраниться. Кей вытягивает одеревеневшие пальцы, в груди заходится болью. Он не сможет. — Я тут, Кей, рядом. Акитеру не смог. — Я не дам тебе иссякнуть, — голос Куроо едва касается разума, но Кей хватается за него, как за единственную опору. Искра Хинаты бледнеет, стелется по низу, как церковная свеча на сквозняке. Кей вливает в неё совсем чуть-чуть своей силы — каплю или две, но чужой источник крепнет, становится ярче. Тогда он складывает пальцы левой руки в горсть, правую прячет в ладонь Куроо. Тепло окутывает новой волной, он осторожно подаёт его на Хинату, пока в тёмных подсохших зрачках не появляется живой блеск. — Всё, хватит, — Куроо щёлкает пальцами, привлекая внимание. — Ты справился, Кей. Справился. Кей подслеповато щурится; немного кружит. И тошнит. И ноги не держат, будто он постился месяц. — Всё хорошо, это откат, — Куроо успевает подхватить, и они оба оседают в истоптанную землю. Потом всё перестаёт быть.