крест

…quia nobiscum Deus. …ибо с нами Бог. Книга пророка Исайи 8:10.

В путешествиях в компании много плюсов. Вот, к примеру, лежишь ты бездыханной тушкой, но не на голой земле, терзаемый вороньём, а на чьём-то тёплом плаще, заботливо подоткнутым под бока. И запах от ткани тёплый, домашний; и где-то рядом тихонько переговариваются озабоченными голосами, как будто ты заболел или очень устал, и от любого резкого звука можешь рассыпаться. И уютно потрескивает костёр, и шелестят листвой деревья, и весело булькает в котелке наваристая похлёбка… Над головой раздаётся ржание, потом слышится сдавленный смех. Приятные мысли улетучиваются вместе с дремотой, и тело сковывает тупой болью. Можно подумать, он три дня таскал мешки с зерном. А ведь всего лишь шёл часов шесть да разок подлатал худосочного мечника. Ржание повторяется более настойчиво. Кей отмахивается от морды Розетты, вздумавшей жевать волосы. Он находит наощупь очки, потом долго возится, пытаясь подняться. Кажется, вот-вот и его подхватят сильные руки, но никто кроме лошади не обращает внимания на его потуги. Кей выпрямляется в гораздо худшем расположении духа, чем был несколько минут назад. Он на той же поляне, где отбивали от чёрных монахов крестьян и куриц. Судя по запаху, курицам повезло меньше, и несколько птиц попали в котелок. Живот отзывается утробным урчанием; руки дрожат. В линиях ладоней снова грезится кровь. Кей мажет пальцем — сухо. Алое стекает по запавшим запястьям, прячется в складках замызганных рукавов. Розетта упрямо тычется мордой в спину, пока Кей не поворачивается в нужную сторону. Тёмные силуэты деревьев окружают маленькую поляну плотной стеной. В середине мерцает жёлтое пламя костра, в отбрасываемых тенях пляшут другие, более плотные и чёрные тени: Куроо и Хината танцуют. Нет, Кей протирает очки. Куроо и Хината сражаются на палках, как танцуют. Босые и в одних рубашках на бельё, смеются свободно и задорно, словно мальчишки, сбежавшие с нудного урока. Кагеяма сидит возле костра, поджав ноги и губы; смотрит в сторону парней завистливым взглядом. Чему там завидовать, Кей не понимает, у него всё болит от одной лишь мысли, что придётся поднимать ложку с похлёбкой. Хината тем временем резво скачет, будто и не был при смерти пару часов назад. Куроо со снисходительной улыбкой отступает под его натиском. Он отбивается лениво, но всё внутри Кея кричит об обмане. И действительно, стоит Хинате поверить в свою победу и прыгнуть в решающей атаке, как Куроо резко выпрямляется, подсекая выверенным движением ноги. — Нечестно! — Хината смеётся под руками Куроо, шарящими под одеждой. — Ай-ай! Я же боюсь щекотки! — Идите вы!.. — Кагеяма поднимается мрачнее постящегося дьякона. — … жрать уже! Он гремит мисками и ложками, пряча в резких движениях злость. Кей невольно всматривается в его сгорбленную спину, и замечает Куроо, только когда тот притирается подбородком к плечу. Вернее, сначала Кей думает на Розетту, но под пальцами вместо мягкой лошадиной морды оказывается колючая щетина. — Проснулся? — мурлыкающие нотки взводят в дрожь. Тело цепенеет, не оставляя ни одной возможности выбраться из крепких тисков чужих рук. Кей сцеживает воздух сквозь сведённые челюсти. Где-то далеко бьётся осознание, что ему вообще-то хорошо. — Хочешь, тоже потренируемся? — ладонь Куроо скользит по сжатому кулаку, ныряет под рукав, оставляя жгучий след. Хочется расслабиться и откинуться на него, подставляясь под нехитрую ласку. Кей сжимается, пытаясь уйти от прикосновений. — В пытках щекоткой? Или чем вы там с Хинатой занимались? — Цукки-Цукки, — Куроо вздыхает притворно обиженно, но не отстраняется даже на толчок локтем. — Не бери пример с Кагеямы. А то получишь болт в неприкрытую спину. Сказанное висит в воздухе ещё какое-то время. Тепло Куроо греет спину чуть дольше. Кей понимает, что свободен, слишком поздно, чтобы успеть уточнить, что же такого случилось с Кагеямой. Куроо уже сидит у костра, и когда Кей с трудом опускается рядом, вокруг слышится только стук ложек и плеск похлёбки. Они ложатся спать в непривычном молчании. Кей долго лежит с открытыми глазами, вперясь в беззвёздное небо. Без куровского плаща холодно. В тот день идёт дождь. Сегодня ясно и жарко. Пожалуй, даже слишком жарко для начала лета. Кей утирает пот ладонью, втайне завидуя Куроо, закатавшему рукава рясы выше локтей. Плащи они сняли в начале горы, и теперь, после трёх часов подъёма, хочется бросить не только их, но и ставшие неподъёмными котомки с остатками провизии. Даже Розетта, припустившая было налегке галопом, теперь плетётся в конце их маленького отряда. Тихо. Не слышно птиц и насекомых, даже ветер беззвучно гнёт кроны редких деревьев. Раздаётся только звук их шагов, и сколько Кей не считает, всегда получается, что шагов больше, чем путников. Он осеняет крёстным знамением каждую тень. Не помогает. Гнетущее чувство неизбежности предначертанного крепнет, пока не сковывает тело. Кей встаёт на развилке: дорога к Альбенду, его точке назначения, уходит резко вправо, судя по карте, она огибает выступ пород, и дальше идёт вниз. Прямо, между нависших скал, ветвится заросшая тропа. — Там утёс, — Хината машет рукой в сторону тропинки. — Ничего особенного, просто камни и резкий обрыв. — Утёс? — Кей ёжится; по спине ползёт холод. — Ага. Овцы иногда забредают туда. Хотя зачем? Там ни травы, ни кустов, голый камень. — Ты местный? — с опозданием понимает Кей. Перспектива обрести в качестве паствы толпу хинатовских родственников не прельщает. — Ага, — кивает Хината. — Ну, пошли в деревню? — Я догоню. На самом деле Кей не хочет туда идти. Но идёт. Всё кажется, что вот-вот и небо потемнеет, разверзнется дождём и громом, но ничего подобного не происходит. Утёс встречает угрюмой тишиной. Он пуст и сер. Глаза ещё ищут признаки былой трагедии, неравного противостояния людей с людьми, а разум уже объясняет приснившееся тяжёлой дорогой и моральным потрясением. Он устало растирает виски пальцами. Когда снова оглядывает окрестности, очертания скал смазываются плотными тенями. Со стороны обрыва проявляются лица, и теперь в рыжем парнишке, закрывающем собой детей, Кей чётко видит Хинату. С другой стороны из теней прорастают длинные древки стрел. За блестящими остриями тоже лица. Наткнувшись на Кагеяму, Кей делает шаг назад. Под ногами хлюпает вода. Что за чертовщина с ним творится? — Пойдём со мной, mi carus!(1)— смутно знакомый голос звучит то с одной стороны, то с другой, то со всех сразу. Кей поворачивается вокруг себя много-много раз, пока дождь не смазывается в сплошную пелену. Стрелы в нём почти не различимы. Они впиваются в плечи и грудь, но Кей почему-то не чувствует боли. Только пальцы горят. С них срываются молнии, оставляя в строю лучников обугленные прорехи. Люди падают-падают-падают… Кей кричит. — Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum… (2)— срывается хрипом, хлюпом, бульканьем крови. — Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius!(3) — звенит тетивой и калёным железом. — Сæcus autem dominus… (4)— демон снисходительно улыбается, чистый и незапятнанный среди побоища, и от этого так мерзко, что впору разодрать себе глотку пальцами! — Что ты будешь делать тут один, среди трупов и развалин? — звучит прямо за спиной, в шею ударяет горячее дыхание. — С такими окровавленными руками? Кей подносит руки к самому лицу, и в ладонях в самом деле кровь. Она мешается с дождём, сочится между пальцев, вниз по рукам, под рукава рясы, и вскоре кажется облепляет всё тело. Если бы Кей мог, содрал с себя кожу, выколол глаза и отрезал уши, лишь бы не слышать, не видеть, не чувствовать! Лишь бы умереть раньше тех, кого он не спас. — Уф, весь ожарел! И зачем ты сюда попёрся? Видом любоваться? — голос Куроо прорезается сквозь гул стонущих раненых и шум дождя. Кей моргает много-много раз, пока не возвращается солнечное сегодня: Куроо стоит ровно в той же точке, что и демон в видении. Он также поднимает руку, убирая прилипшую чёлку, и смотрит искоса, и скалится клыками, и в растрёпанных волосах виднеются витые концы рогов. — Идём со мной! Только так ты спасёшь… спасёшься… — голос обволакивает, просачивается внутрь, заполняет Кея по самую верхушку, вытесняя отчаяние. В образовавшейся пустоте зарождается злость; весёлая, удалая, она разбегается по венам вместо крови, жжётся в кончиках пальцев сотнями смертоносных змеек-молний, рвётся наружу слиться с бушующей стихией карающим мечом! Кажется, он вложил свою руку в когтистую лапу. Или — остался лежать в луже, пронзённый десятком стрел? Голова раскалывается. Кей не помнит. Не хочет помнить. Не может помнить — ведь этого ещё не случилось! — Хей, Цукки! — на лоб ложится мокрая рука. — Да ты перегрелся! Говорил же, разденься! А ты ещё на утёс попёрся! — Куроо ворчит, но явно больше для проформы. Он дёргает воротник сутаны, ослабляет пояс, брызгает водой из фляги. Кей понимает, что лежит, лишь когда пытается сделать глоток воды. Та тёплая и противная, льётся мимо рта, но через какое-то время голова проясняется и предметы обретают резкость. Кей невольно тянется рукой к такой близкой макушке, проверить пригрезились ли ему рога. — Хммм, — Куроо подставляется под ладонь, довольно жмурясь. — Можешь кое-где ещё проверить… «Domine Deus, избавь меня от искушения», Кей проговаривает про себя, отдёргивая руку. Глаза Куроо близко-близко, и столько в них неправедного огня мирских желаний, что впору ослепнуть. Но Господь Бог не дарует ему слепоты. Куроо отступает сам. Кей благодарен им обоим. Они находят парней у подножия следующей горы. Низенькая, несуразная, какая-то чумазая, она преграждает путь. Карабкаться по ней, со слов Хинаты, божье наказание. Ноги вязнут в глине по колено, не помогают ни посохи, ни верёвки. Быстрее обойти, но кто-то из них явно согрешил, потому что единственная проходимая тропа занята блеющими овцами. И овец столько, что кажется, будто всю округу накрыло облаком. — Стада перегоняют на летнее пастбище, — поясняет Хината. Выглядит он при этом весьма довольным, словно никуда не спешит. А вот Кей спешит. Ему срочно нужно уединение в тихой тёмной келье. И пост. Да, он лишит себя масла, мяса и хлеба, пока нечестивые мысли и образы не перестанут терзать его слабый дух! — Тогда — перекусим? — вносит тем временем резонное предложение Куроо. Розетта поддерживает его всеми копытами и даже Кагеяма кивает. — Тогда уж переночуем, — легко соглашается Хината. — В этом году овец больше прежнего, раньше утра все не пройдут. Кстати, пастухи видели странных монахов. На дороге, ведущей в королество демонов. Кагеяма морщится, словно от боли. Хината быстро касается его плеча. — Мы догоним их. Или дойдём до самого Короля! И первым протискивается между кустами. Потом долго ведёт за собой по едва заметной тропинке. На маленькой пологой поляне останавливается. — Хорошее место, — одобряет Кагеяма. — И вода рядом. — О, да тут целое озеро! — Куроо слышится за деревьями. — Можно искупаться! Розетта, навострив уши, кидается следом, оставляя в подлеске изрядную брешь. — Ты уверен, что эта тварь — лошадь? Кей обнаруживает, что рядом со сваленными заплечными мешками, остались лишь они с Кагеямой. — Нет, — Кей предпочёл бы не вступать в разговор по душам с Кагеямой. До сих пор они обменивались лишь короткими фразами по делу, игнорируя существование друг друга в остальное время. — Иди, я посторожу. Поэтому Кей вздыхает с облегчением, когда Кагеяма скрывается за листвой. Стоило бы заняться костром или хотя бы вытащить плащи для просушки, но силы покидают его. Он оседает в траву. В голове крутится пара сотен мыслей, и если от неожиданной дружелюбности Кагеямы можно отмахнуться, то молнии, вылетающие из его, Кея, пальцев, вынуждают крепко задуматься. Если принять давешний сон и видение на утёсе за одну из вероятностей будущего, то в ближайшее время ему предстоит обрести сомнительный дар управления молниями. И если с щитом может помочь брат, то что такого должно произойти, чтобы священник постиг чародейское заклинание, он даже не хочет представлять. — Уф! — рядом плюхается довольный Хината в просвечивающей от влаги рубахе. Кей отодвигается — мокро. — Вода как парное молоко! — с улыбкой сообщает Хината. — Да, хорошая вода, — подтверждает Кагеяма. Ему, в отличие, от Хинаты, не хватает только сапог. И хмурой мины, отмечает Кей спустя долгую паузу. — А брат Куроо где? — он бы не хотел столкнуться с Куроо. Что-то подсказывает, что тот выглядит ещё более непотребно, чем Хината. — Пошёл поить Розетту вниз по ручью. Не успокоенный ответом Кей оглядывается на берегу — действительно никого. Потом быстро скидывает одежду, оставляя на всякий случай наперсный крест. Когда опускается в воду, стон удовольствия вылетает сам собой. Натруженное избитое тело плавится в тепле, плечи расправляются, ноги ещё гудят, но уже приглушённо, далеко, будто бы и не у него. Он прикрывает глаза, нежась в тишине и спокойствие. За последний дни он провёл так много времени с другими людьми, что почти привык, но всё же постоянное чужое присутствие держит в тонусе. По листьям кустов пробегает зыбь, издалека доносится запах печёного мяса. Сегодня кашеварит Хината, и Кей готов признать, что рад этому. Кагеяма пересаливает, Куроо не дожаривает, сам Кей сжигает припасы до угольков, и только Хината умудряется сделать из тощей дичи блюдо королевского размаха. В предвкушении вкусной еды Кей откидывается назад, на каменную гряду, удачно нависшую над озером. В памяти всплывает, как раньше, в детстве, они купались с братом вместе. И впервые воспоминания не имеют горького привкуса сожалений. — Привееет, — осторожно доносится из-за раскидистой шапки собачьей розы. Кей вздрагивает, открывая глаза. Чёрная лохматая макушка виднеется между ветвями. Спустя мгновение Куроо пролезает весь. Он возвышается напротив: голый и жутко довольный. Кей захлёбывается от возмущения. И стыда. Они в конце концов не в райском саду! — Видишь? Я и тут не демон, — Куроо тем временем разводит руки, красуясь мускулистым торсом и крепким животом. Ниже Кей не смотрит. Он демонов без одежды в жизни не видел, так что всё равно не с чем сравнить. — Посмотри внимательнее, — увещевает Куроо и делает шаг вперёд. Он поворачивается то в одну сторону, то в другую, мелькая голой задницей. — Хвоста нет. — Изыди! — Кей отмахивается, нашаривая другой рукой, чем бы запустить в нечестивца. — Ай! Возле Куроо ударяется маленькая молния.Следующая бьёт прямо в ногу. Она больше и ярче. — Ай-ай-ай! Цукки! За что?! — Куроо подпрыгивает на месте, уворачиваясь от разрядов. Кей не смеётся. Не смеётся он, кашляет, просквозило по дороге, наверное. Уже вечером, когда Кагеяма с Хинатой засыпают на полуслове очередной перебранки, Кей понимает, что сегодняшний вечер последний. Завтра они доберутся до прихода в Альбенде, его цели. Парни пойдут по следам лживых монахов, Кей займёт место настоятеля, а Куроо… Куроо, верно, ждёт новая дорога. Церковные псы, подобные ему, не имеют постоянного пристанища, и выполняют поручения по всей необъятной империи. — А вы., — он запинается. Нет никакой разницы, куда Куроо отправится дальше, их пути больше никогда не пересекутся. — Замёрз? — Куроо скалится. В прищуренных глазах догорают отблески пламени. Кей кидает в потухшие угли шишку. Та не берётся, только края подёргиваются серым пеплом. — Замёрз, — он не может унять дрожь в ожидании, когда плеч коснутся чужие руки. И сидит, затаив дыхание, с ужасом понимая, что хочет этого прикосновения. Даже — нуждается, физически, до выкручивающей судороги, нуждается в его прикосновении. Но Куроо не касается. — Сейчас потеплеет, — с отрешённым видом он вываливает на кострище груду сухостоя. Когда Кей протягивает руку сам, между ними вспыхивает пламя.