Есть такие дороги - назад не ведут

Чонина ведут трое альф: по одному на каждое плечо — левое болит безбожно, но он и виду не подаёт — и один позади, крепко держит за косу, словно за поводок, насвистывая что-то себе под нос. Впереди шагает улыбчивый парень лет двадцати, он оборачивается то и дело, с интересом оглядывая Чонина и отпуская колкие шуточки идущему рядом, единственному в процессии омеге. Тот хохочет заливисто, щурит узкие глаза, оборачиваясь на Чонина, жуёт землянику и гордо подставляет солнцу острый подбородок. — Сехуни, ты где его нашёл-то, я не понял? — У речки-вонючки. Пёсик на водопой пришёл, да в капкан угодил. Белые заливаются громким хохотом, омегу ободряюще хлопают по слишком широким для слабого пола плечам, а он сам просто светится весь, сбавляет ход и, отпихнув одного из альф, подстраивается под шаг Чонина. — Ну, как тебе окрестности? Нравится у нас? Чонин молчит, прикусив щёку, только мысленно прикладывает омегу головой о ближайший толстый ствол дуба. Тот хмурит брови и наклоняется к самому его уху. — Чего молчишь? Язык проглотил? Вообще зря ты тогда не согласился, перед смертью хоть девственности лишился бы, я ведь всерьёз предлагал. Обидно наверное? Я, представляешь, даже потёк немного. Ах, я так легко возбуждаюсь… Сехун хихикает, прикрыв рот ладонью, Чонин дёргает плечом в его сторону, но тут же получает сильный удар по шее от идущего следом альфы. Перед глазами начинают роиться крошечные мошки-искорки, лоб ломит тупой болью, Чонин шмыгает носом и отворачивает лицо от омеги. Тот, улыбаясь во весь рот, только хмыкает довольно и возвращается в начало процессии. Тропа поднимается вверх, извивается узким шнурком по верхушке длинного холма, похожего больше на древнюю насыпь, осевшую и притупившуюся, обточенную дождями. С одной стороны его трава уже сочно-зелёная, с другой — ещё едва пробившаяся сквозь почву, покрытая ссохшейся жёлто-коричневой коркой прошлогодней. Сосны растут здесь беспорядочно, небольшими группками, словно жмутся друг к дружке, но всё равно тянутся вверх, кто быстрее. Чонина ноги едва держат от усталости, пот омывает спину, под коленями скользко, и безумно хочется снять сапоги, в которых настоящая баня. Чонин косится на босые ступни Сехуна и теперь жгуче ему завидует. Сехун истолковывает его колкие взгляды по-своему, хмурится и разворачивает штанины, прикрывая щиколотки, ускоряет шаг. Дорога под палящим солнцем кажется нестерпимо долгой, хотя на деле проходит не больше пары часов, они спускаются, огибают овраг, и Чонин ловит себя на мысли, что внутри всё холодеет так же стремительно, как нагревается сам воздух. Когда за небольшим перелеском неожиданно показываются первые невысокие деревянные домики, альфа сбивается с шага и зажмуривается, нервно облизывая губы. В голове настойчиво всплывают слова молитвы, но Чонин делает глубокий вдох и даёт себе клятву не опозорить собственное племя, чего бы это ему ни стоило. Обжитая земля оказывается просто огромной, Чонин старательно подсчитывает дома, лишь бы на что-то отвлечься, но всё равно сбивается на пятом десятке. Деревня — холм на холме — избушки то появляются, то исчезают из поля зрения, вокруг них снуют дети, тут и там мелькают светлые рубахи омег, белоснежные волосы и едва ли не того же оттенка кожа, Чонина начинает нервно потрясывать, он стискивает зубы и опускает голову, уставляясь в землю. Земля здесь точно такая, как у него дома, от этого немного щемит в груди, а в глазах предательски щиплет. Его приводят к высокому крыльцу самого большого дома в центре деревни, омега отряхивает ноги от высохшей глины, быстро омывает их в стоящем рядом корыте и скрывается в доме, громко стуча пятками по дощатому полу, оставляя на нём тёмные мокрые следы. Мужчины усаживаются кто куда: на ступеньки крыльца, берёзовые чурки у забора и прямо на траву, вытягивают уставшие ноги, Чонин остаётся стоять и опасливо оглядывается. Двор небольшой, ухоженный, за домом виднеется огород, чуть поодаль стоит совсем новый колодец, вокруг которого снуёт, размахивая растрёпанным хвостом, большой косматый пёс на цепи. Из-за тонкой занавески в дверном проёме вдруг появляется высокий широкоплечий альфа в расправленной рубахе без пояса и льняных штанах, и у Чонина от одного взгляда на его лицо сводит челюсти. Острый подбородок, узкие глаза и острые клыки — отец Сехуна облизывает зубы, явно оторванный от завтрака, медленно спускается с крыльца, подходит к Чонину вплотную и выжидательно смотрит ему в глаза. Альфа выше на голову, взгляд властный и спокойный, пронизывает насквозь ледяными иглами, Чонин рвано дышит, но глаз не опускает, только вздёргивает подбородок выше и прикусывает щеку, чтобы не сдаться напору этого рвущего нутро взгляда. — Первый пленный Чёрный на нашей земле. Мои поздравления. Альфы смеются, Сехун нетерпеливо подпрыгивает на носках, прижавшись щекой к столбику на крыльце, улыбаясь гордо и взволнованно, вожак слегка поворачивает к нему голову, но взгляда от Чонина не отрывает. — Где вы его нашли? Омега едва не визжит от восторга и подбегает ближе к отцу. — Это я, я его нашёл и поймал! Он у речки сидел, а я руки помыть пошёл, только разуться успел, а он… — У Узкой реки? — Да-да! — У реки, принадлежащей Чёрным… ты был один? — Отец, я его один схватил, сам! Звонкая пощёчина оглушает, разрезает гулкую утреннюю тишину, словно тонкое лезвие лист бумаги, Чонин вздрагивает и оторопело переводит взгляд на омегу, у которого от шока куда больше, чем от боли, моментально выступают слёзы. К щеке приливает кровь, но Сехун и бровью не ведёт, только сглатывает шумно и смотрит отцу куда-то в шею. — Кто позволил тебе идти настолько далеко в Запретный лес? Кто позволил тебе так близко подойти к земле Чёрных?! Сехун опускает голову и зажмуривается, пальцы его белеют, вцепившись в край рубахи, и Чонин растерянно оглядывает альф, виновато вжавших головы в плечи и не смеющих поднимать глаз. — Иди в дом. — Но отец, это мой пленный, я хочу посмотреть… — Сехун, ступай в дом! Омега прикусывает губу не то стыдливо, не то обиженно, быстро разворачивается и скрывается за занавеской. Вожак хмурым, не предвещающим ничего хорошего взглядом окидывает альф, переводит его на Чонина, и выражение лица его смягчается, становится почти расстроенным. — Как тебя зовут? — Ким Чонин. — Вас было двое? — Да. — Где напарник? — Он был недалеко от реки. — В любом случае, оттуда до вашего поселения не меньше дня пути. Значит, ваши ещё не в курсе. Вожак хмурится, о чём-то крепко задумывается и вдруг растягивает губы в улыбке, поднимая на Чонина насмешливый взгляд. — Как же один несмышлёный омега смог тебя заловить? У тебя крепкие руки и ноги, коса довольно длинная, значит, все положенные альфе обряды прошёл и не слишком молод. Взгляд настоящего мужчины, а на деле… — Я первым его поймал. Связал руки, но слабо, и он сбежал. Ловкий больно, быстрый. Я догнал его, а там они… Чонин морщит нос и кивает в сторону альф, вожак усмехается и фыркает. — Не повезло тебе, парень, на Сехуна нарваться. Ведите его на площадь собраний, я скоро подойду. Чонина даже под руки не берут, альфы спокойно проходят мимо, лишь улыбчивый парень ему подмигивает и кивает, призывая идти за собой. Чонин задерживается на месте, непонимающе оглядываясь и хмурясь, но всё же решается пойти следом за удаляющимися альфами. На площади, несмотря на ранний час, собирается вся деревня, Чонина окутывает жар чужого любопытства и шум насмешек, звонкий смех детей и перешёптывания красивых белокурых омег, что жмутся то друг к дружке, то к своим альфам. В центре большой утоптанной площадки, поросшей невысокой, самой живучей травой, покоится огромный чёрный круг. «Кострище», — думает Чонин и обливается холодным потом от мысли, что его, возможно, будут заживо сжигать прямо здесь. Кто-то подталкивает его ближе к пятну, давит на плечи, от чего Чонина прошивает острой волной боли по всей левой стороне, он шипит, падая на колени, и инстинктивно хватается на ушибленное место. Альфа с кошачьей улыбкой наклоняется к самому лицу и озабоченно вглядывается в глаза. — Тут болит, да? Прости, не знал. Всё быстро кончится, ты не бойся. Пытки — не наш конёк. Комок слизи в глотке словно шипами обрастает, всё не проталкивается в глотку, как бы Чонин ни старался, и от страшных мыслей очень кстати его отвлекают подошедший вожак и гордо шагающий за ним следом, совсем позабывший про обиду Сехун. Чонин сцеживает сквозь зубы пару матерных слов, сдувает с лица выбившуюся из косы прядь и садится прямо, гордо вскидывая подбородок. Сехун ловит его взгляд и ехидно улыбается, вожак останавливается от него в паре шагов, оглядывает собравшихся и, подумав с полминуты, дождавшись полнейшей, звенящей тишины, делает глубокий вдох. — Сегодня утром наши охотники привели мне вместо обещанного кабана кое-кого более интересного. В пищу он, к сожалению, вряд ли пригоден, да и пригоден ли для чего-нибудь ещё, мы пока наверняка не знаем. Кто их вообще Чёрных поймёт, да? В толпе кто-то не удерживается, прыснув, смешок тут же подхватывают другие, и Чонин моргнуть не успевает, как площадь наполняется всеобщим смехом, словно водой в паводок. Чонин теряется немного, но волнение берёт своё, и он вглядывается напряжённо в улыбающееся лицо альфы. — Вы все прекрасно знаете, что пленные нам не нужны, не нужна прислуга и чужая рабочая сила, своей силы хватает. Что мы в опасной ситуации всегда стараемся избежать стычки, скрыться, спрятаться, переждать. Все мы… но только не мой сын. Альфа бросает на Сехуна укоризненный взгляд, но тот лишь бровь вскидывает и довольно поглядывает на Чонина. Вожак вздыхает и отворачивается обратно к пленному. — Но и этот Чёрный оказался слишком самоуверенным и упрямым, поэтому погнался за Сехуном и практически выскочил навстречу нашим охотникам. Отпустить его мы теперь не можем, его пропажу уже заметили, а своим врать он не станет. Посему… Вожак делает паузу, почёсывает шуршащий щетиной подбородок, раздумывая, оборачивается к Сехуну и кивает. — Дай нож. Омега торопливо вытаскивает из-за пазухи кинжал с гладкой деревянной рукоятью, Чонин зажмуривается, прикусывает губу и распахивает глаза снова, уставляясь на альфу с такой яростью, что тот вскидывает брови совсем по-сехуновски и растягивает губы в улыбке. — Посему с сегодняшнего дня Чёрного по имени Ким Чонин больше не существует. Альфа обходит Чонина по правой стороне, толпа затихает, и тому становится слышно, как в его собственной груди бешено бьётся сердце, отдаваясь глухим стуком в ушах. Он мысленно прощается со всей семьёй: с отцом, суровым, но справедливым, папой, заботливым и нежным, который собирал ему обед ещё вчера на рассвете, тремя младшими братьями-омегами. И он не успевает понять, что произошло, когда вслед за коротким звонким звуком на траву рядом с ним падает срезанная чёрная коса. Глаза мгновенно распахиваются, сердце замирает, сжимаясь больно, а вожак возвращает нож сыну и улыбается Чонину открыто и просто. — С Днём рождения и добро пожаловать домой, Ким Кай. Мир погружается для Чонина в темноту и тишину, толпа возбуждённо гудит ещё пару минут, постепенно рассасываясь, к Чонину подходят альфы, хлопают по правому плечу, левое предусмотрительно оберегает Чондэ — тот самый альфа, что солгал, что пыток не будет. А Чонин всё не может выйти из странного оцепенения и осознать, только пялится на своё прошлое, беспомощно лежащее рядом на траве, и ногтями вырывает клоки из ни в чём не повинной земли перед собой. Чондэ отгоняет любопытных подальше, подхватывает Чонина под руку и тянет вверх. — Завтра! Завтра на него попялитесь и расспросите, о чём хотите! Устал человек, не видно? Эй, вставай-ка. Вот так, да. Тебя Сехун ещё и по голове приложил что ли? — И ничего я его не прикладывал! Это он меня, знаешь как! — Да-да, знаю я твоё «ничего». Эй, Кай, сколько пальцев? Чанёль! Чанёль, давай сам его веди, у него, кажется, того. Крыша поехала от потрясений. — Куда поехала? Эй, я как с ним в одном доме жить буду, с чудиком?! Не-не, я на такое не подписывался! Господин О! Господин О, я хочу обсудить! Высоченный рыжеволосый альфа с огромными глазами и ладонями кидается вдогонку вожаку, а Чонин переводит расфокусированный взгляд с Чондэ на удаляющегося Сехуна, смаргивает и приходит, наконец, в себя. — Мои… волосы. — Да-да, попрощайся, поплачь, и пойдём приводить тебя в порядок. — Как вы можете… — Нет, он ещё возмущается! Мы тебя могли прикончить прямо здесь, ты ведь думал, так и будет? Я по глазам видел, можешь не отпираться. Но мы оставили тебе самое ценное, что у тебя есть — твою жизнь, и теперь ты наш должник. Гордо носи своё имя и веди себя, как подобает благодарному человеку Киму Каю. — Меня зовут Чонин! — Кто зовёт? Я зову тебя Каем. Вожак зовёт тебя Каем. Чанёль будет звать тебя Каем. Сехун будет звать тебя… как-нибудь мерзопакостно поначалу, но для него ты тоже Кай. Так что успокойся и шагай, отведу тебя домой к Чанёлю, твоему временному соседу, он тебе всё объяснит, всё расскажет, что интересно. Но советую сегодня просто выспаться, ночка выдалась тяжёлой, правда? А утро — вообще атас! Завтра, кстати, будет тоже непросто, знакомство со столькими людьми, окрестностями, да и вообще осознание, привыкание, всё такое… Осознание приходит намного раньше, Чонин вскипает, дёргается, но альфа, цокнув весьма подвешенным, как оказалось, языком, даёт ему по шее, и сопротивляться больше совсем не хочется. Чонин прикусывает губу, силясь не зареветь в голос, и зло сверлит взглядом носки собственных грязных сапог, вспоминает о кровоточащей мозоли, которую совсем уже не чувствует, и ему становится ещё жальче себя. Солнце восходит выше, макушку печёт, а с головы словно пудовый мешок сняли, рассыпавшиеся волосы щекочут уши, лезут в глаза и закрывают обзор на всё, что выше колена, Чонин щурится, морщится, жмурится и решает, что сопротивляться теперь не просто бесполезно, но и весьма глупо. В голове пустота, он послушно шагает до края деревни, к невысокому деревянному домику с покатой крышей и покосившимся крыльцом, усаживается на ступеньку и решается, наконец, запустить дрожащую руку в волосы. Ощущения странные, альфа голым себя чувствует, пальцы моментально становятся жирными и скользкими, он морщится и вытирает их о штаны, что не остаётся незамеченным Чондэ. — Потерпи чуток, Чан тебя вымоет, таким в постель точно не пустит. Он очень чистоплотный и рукастый, если что понадобится, сделает, поможет. Ты только, как припрёт, не срывайся на него, он большой, конечно, силы не меряно, но обижается похлеще омежек. О, вот и он! Ну, пока, если что, я через два дома живу! Я Чондэ, запомнил? Альфа улыбается на прощание, и лёгким, пружинящим шагом утекает по тропинке обратно к центру деревни, а рыжий грузно падает на крыльцо рядом с Чонином и тяжко вздыхает, на него не глядя. — Вздумаешь придушить меня во сне, учти: я очень живучий, от шока отойду и буду бить прицельно в ушибленное плечо. Левое ведь? Чонин возмущённо округляет глаза, выдыхает рвано и облизывает пересохшие губы. — Чёрные никогда не нападают на беззащитных! — Ты больше не Чёрный. Но и не Белый пока. И я не знаю, что мне с тобой делать, и чего от тебя вообще можно ожидать, поэтому предупреждаю. Жить будешь у меня, пока не привыкнешь. Ну, пошли мыться, что ли. Запашок от тебя, конечно, бр-р… Чанёль отводит Чонина на задний двор, заставляет раздеться догола, брезгливо отпинывает его вещи к крыльцу и щедро поливает холодной водой из корыта для полива огорода. Чонин фыркает от затекающей в нос и уши воды, но натирает жёсткой мочалкой уставшее, измученное и болящее практически каждой клеткой тело с удовольствием. Вода приносит облегчение, смывает страх и позволяет расслабиться наконец, Чонин насухо вытирается полотенцем и послушно плетётся вслед за новым соседом в дом. Тот оказывается намного больше, чем казалось снаружи: кухня и жилая комната, разделённые печью и занавеской, две аккуратно заправленные кровати у противоположных стен, стол и пара табуретов. Не знай Чонин, что здесь живёт альфа, никогда не поверил бы, что представитель его пола может содержать жилище в такой чистоте. Чанёль вешает мокрое полотенце на верёвку, подаёт чистые штаны и рубаху, чуть большеватые, явно со своего плеча, Чонин несмело трогает пальцами мягкую светлую ткань, но Чанёль одеться не даёт, заставляет усесться к окну и аккуратно ощупывает припухшее и окрасившееся безобразными лилово-красными пятнами плечо. — Как ушибся? — Упал просто. Потом ещё раз ударился. — Простое падение такого окраса не даст, скрытная ты душонка… Вывиха нет, на перелом не похоже, ты бы с переломом так спокойно не сидел. Пройдёт через недельку, только мазать не забывай. Густая жирная мазь резко пахнет мятой и чем-то пряным, но холодит кожу безумно приятно, Чонин тихо стонет, поводя плечом, и расслабленно откидывает голову назад, вдыхая полной грудью. Ладонь он кладёт на стол и тут же, вскрикнув, подскакивает на месте, когда Чанёль прикладывает к ране от укуса смоченный спиртом кусок ткани. — Больно! — Промыть надо, мало ли какая зараза уже успела попасть. Дай сюда. Это тебя Сехун погрыз? Чанёль смеётся, щурит глаза, и Чонин в один, пролетевший для него незамеченным миг, проникается к нему не просто доверием, а искренней симпатией, что смущает неимоверно. Кивает коротко, сконфуженно, Чанёль быстро закатывает рукав левой руки и показывает старый белёсый шрам на загорелой коже в виде того же ряда зубов, только чуть уже. — Нам по тринадцать было тогда, не поделили деревянный меч, который Хуанлей выстрогал. Мне тогда охоту к оружию отбило напрочь, да так, что до сих пор не хочется на него смотреть даже. И с Сехуном спорить тоже, кстати. Чонин фыркает, вспомнив ехидную улыбку омеги, утирает зудящий нос и лишь вздыхает тяжело, всё ещё не в силах поверить в случившееся. — Что со мной будет? Чанёль улыбается, пожимая плечами, накладывает в две глубокие чашки едва тёплую гороховую кашу, ставит одну перед Чонином и под громкое урчание его желудка усаживается обратно, разламывает хлеб крупными ломтями. — Кто же знает? Начнёшь жить как мы. Станешь нашим, если очень постараешься. Но сегодня тебе думать об этом нельзя. Ешь, а потом спать ложись. Надеюсь, сможешь уснуть. Чонин заглатывает завтрак-обед-первую нормальную еду за сутки за пару минут, подтирает остатки хлебным мякишем и кружку сладкого грибного напитка с мятой осушает залпом. Чанёль кивает ему на ведро с водой, Чонин не понимает сначала, но спустя несколько мгновений невольно округляет глаза. — Не омеги разве моют посуду? — Омег в доме нет. Кто ест, тот и моет. — Но я ни разу… — Видел, как это делается? Иди во двор и повторяй. Мне нахлебников только не хватало. Вода ледяная, Чонин старательно оттирает присохшую кашу со стенок, сконфуженно потирает слипающиеся глаза и оглядывается то и дело. Деревня живёт своей жизнью, словно и не умер он всего час назад на центральной площади, словно никто и не видел, словно он теперешний частью её был с самого рождения. Чистые, мягкие волосы щекочет ласковый тёплый ветер. Чонин присаживается на крыльцо, хмурится, пропускает прядь за прядью сквозь пальцы и кладёт ладонь на грудь, не понимает, почему за рёбрами давящая боль, но при этом мертвенная тишина. — Помимо посуды сам своё бельё стирать будешь, раз в неделю уборку делать и в огороде мне помогать. Скоро в поле начнутся работы, некогда будет скучать. Чанёль выглядывает из-за занавески, тут же скрывается за ней снова и пыхтит, расправляя тяжёлое одеяло, Чонин оставляет посуду на столе, вытирает руки о лежащее рядом полотенце и украдкой рассматривает чужое лицо, вздрагивает, встретившись с приветливым взглядом. — Спи, Кай, потом расскажу обо всём, что спросишь. Сейчас спи. Не то хрипловатый глубокий голос, которому не получается не довериться, действует гипнотически, не то Белым колдовскую силу приписывают не без оснований, но каждая клетка тела Чонина тут же отдаётся тянущей болью, такая накатывает только от нечеловеческой усталости, он едва успевает зевнуть и вытянуть на постели ноги, как проваливается в глубокий, спокойный, спасительный сон.