Есть такие дороги - назад не ведут

Clazziquai Project - 라푼젤 (Rapunzel) И стоит лишь отвернуться, а небо уже другое. И всё, что казалось бесспорным, поставлено под сомнение ©.

Исин выходит к реке, когда над ней ещё клубятся густые сливки тумана, синеватые в предрассветных сумерках — солнце только выглядывает самым краешком из-за горизонта. Двое напарников спят далеко от берега, в племени запрет на обсуждение исчезновения Чонина уже две недели, но в обход теперь ходят по трое. Страх виден в каждой паре провожающих воинов глаз, но альфы всё так же каждый день уходят, чтобы прочёсывать лес и трусить доходить до границ. Исин зло сплёвывает под ноги, оглядывается ещё разок, не проснулся ли кто из напарников: старика под шестьдесят и юнца, такого же как Чонин — в обходе впервые, поджилки трясутся от каждого шороха. Альфа вглядывается в темноту леса впереди, решительно сбрасывает сапоги и заходит в воду. После исчезновения Чонина мысли о его судьбе не дают спать по ночам, сердце ноет от беспокойства, и от вида его убивающегося от горя папы становится только хуже. Исин помнит горящие глаза Чонина вечером перед первым обходом — страшно было, конечно, старшие запугивать умеют на зависть, но и интересно тоже, каждый мальчишка в племени об этом мечтает, и Чонин исключением не был. Исин наставлял, рассказывал охотно о том, где лучше отдыхать, а где не задерживаться, где земляники больше, и вода чище. И от того, что обещал ему в тот самый последний вечер: «Не бойся, ничего с тобой не случится», — и солгал, так горько, что в горле разрастается ком размером с кулак. — Я найду тебя, ты держись только, — Исин шепчет тихонько, туже затягивает шнурок на косе и делает первый шаг на ничейную землю. Он прислушивается, но вокруг ни шороха лишнего, ни звука, ночные птицы уже успокоились, а ранние пташки ещё не проснулись, альфа внимательно оглядывается ещё раз и тихим шагом устремляется в сторону леса. Сердце в груди стучит будто сумасшедшее, но Исин чувствует, что должен, должен во что бы то ни стало отыскать, голову положить, но его спасти, и упрямо шагает вперёд, подгоняемый каким-то нутряным чутьём — найдёт. О том, что напарники его проснутся и переполошатся, на месте не застав, Исин больше не беспокоится, спать легли всего-то пару часов назад, задержались сильно, а путь срезать Исин не позволил, гордость не дала. Лес расступается перед альфой каких-нибудь полчаса спустя, и солнце выскакивает над ним неожиданно, заливая светом тут же начавшие раскрываться бутоны полевых цветов. Небо, недавно синее с оранжевым пятном на востоке, стремительно светлеет, Исин вдыхает густой прохладный воздух полной грудью и, не почувствовав никаких посторонних запахов, смело шагает дальше, ныряя в очередную плотную стену деревьев. Дорогу обратно не найти он не боится, в лесу ориентируется лучше каждого альфы в племени, напороться на чужака тоже, того и ждёт ведь, в ножнах верный клинок, в сапоге ещё пара коротких, в косе игла, которой и без другого оружия пятерых уложить сможет, лишь бы добраться до чужого селения, только бы найти. Лес редеет, Исин, крадучись, переходит через широкий цветущий луг, капли росы мочат закатанные штанины, щекочут голую кожу, а за лугом снова лес, теперь лиственный, светлый, будто пустой совсем, только кусты обзор закрывают, и когда альфа уже почти выходит из него, замирает как вкопанный, сделав неосторожный вдох. Ладони взмокают, сердце рвётся прочь из груди, не то вперёд, не то обратно, к своим зовёт, Исин пригибается к земле и дышит, тихо принюхивается, чтобы себя не выдать. Впереди крошечная круглая полянка, укрытая от посторонних глаз кустами шиповника и дикой малины, поросшая густой изумрудной травой и ромашками, от их слепящей белизны глаза слезятся, и альфа щурится, вглядываясь внимательнее. Над травой возвышается розовая согнутая коленка, и сверкает на солнце ярче окружающих её ромашек. И аромат от обнажённой кожи на ней куда сильней и намного слаще. «Омега…» Исин понимает это и пугается не на шутку, потому что вспоминает: «Омег их не жалей, эти твари куда страшнее, они тебя жалеть не станут» — и рука сама тянется к острому кинжалу, только пальцы дрожат, потому что в жизни впервые выпала возможность кому-то настоящую боль причинить, а об убийстве ему и думать страшно. Но он думает, потому что так нужно, потому что это его долг, потому что Чонин у них в плену, и Исин крадётся, словно дикий кот на мягких лапах, ни одна травинка под его босыми ступнями не шелестит. Омега потягивается сладко и томно, садится и поворачивается спиной к альфе, Исин останавливается на полушаге, приникнув к земле, и сглатывает с трудом. Омегу обнажённым он видит впервые, и от этого страшнее в разы и стыдно вдобавок, как будто подглядывает, и подглядывает ведь в самом деле, чего уж лукавить. На прямой узкой спине розовые полосы от стеблей и крапинки родинок, в золотистых, мягких даже на вид волосах травинка запуталась, омега потягивается ещё разок с тихим мелодичным стоном. У Исина живот скручивает, кровь приливает к лицу и ушам, заставляя кожу огнём гореть, и он решает, что нельзя тянуть больше, выпрямляется и делает всего один бесшумный шаг вперёд, когда омега вдруг слегка поворачивает к нему голову и уставляется прямо в глаза. Исин забывает даже дышать, не то что сделать что-то более осознанное, взгляд омеги растерянный, удивлённый, невинный и чистый настолько, что у Исина в один миг все мысли из головы испаряются, а коленки подкашиваются, не дают и шага сделать. Омега красив до того, что смотреть больно, глазищи у него с два блюдца, маленький нос и губы тонкие, поджатые, и что-то внутри пищит, подсказывая: «Ведьмовство это всё, всё неправда, бей, бей, пока можешь! Бей или беги!», — только пальцы слабеют, предавая собственное тело. Ребёнок совсем, ну что он сделать сильному альфе может? Омега роняет взгляд на клинок, и распахивает глаза ещё шире, испуганно теперь, поджимает коленки к груди, а Исин не удерживает кинжал в руках, — все силы уходят на то, чтобы сердце в груди удержать, — роняет его в траву. Он тут же вскидывает руки, показывая, что безоружен, и даже назад отходит на два шага, а омега всё смотрит и смотрит ему в глаза, ещё боится, и Исину до того стыдно становится, что щёки пунцовеют. В лесу вскрикивает птица, омега моргает разок, хмыкает и вдруг улыбается так коварно, меняясь в лице за долю секунды, что у Исина глотку сводит спазмом от страха. — Правда думал, что я тебя не слышу? Хороши же у вас, Чёрных, воины… Омега хмыкает снова, улыбается во весь рот, и Исин едва челюсть не роняет вслед за клинком от такой резкой перемены. У глаз его морщинки-лучики — не ребёнок давно, и старше Исина наверняка, и глаза уже не невинные совсем, да только упущен момент, и ударить не выйдет, да и не смог бы, альфа это знает теперь наверняка. Белый разглядывает его с заметным интересом, развернувшись вполоборота, поглаживает себя по едва тронутым загаром плечам, Исин тоже глаз от него не отводит. Волосы его мёдом отливают, светлым, тягучим, луговым. Исин неосознанно облизывает губы и сладко на них, не верится, но сладко от одного только вида и запаха. Красивые лопатки, покатые плечи, змейкой под кожей позвоночник и ложбинка между ягодиц, притягивающая взгляд, неглубокие ямочки на пояснице. Исину дыхание с трудом дается, и голова кругом идёт, в которой теперь мыслей целый рой, да ни одна на язык не ложится. Омега ловит его взгляд и, округлив глаза, прикрывается лежащей рядом рубашкой. — Отвернёшься, может, для приличия? Я вообще-то голый! От смущения под землю провалиться хочется, Исин торопливо отворачивается и для верности закрывает лицо руками, пока омега, тихонько хихикая, одевается. Сердце заходится за рёбрами, странно быть так близко к обнажённому омеге, молчать тоже странно, и Исин судорожно соображает, разглядывая лес кругом. Голос предаёт и дрожит. — Ты один здесь? — Нет, лежу голый, толпу альф дожидаюсь! Сам-то думай головой иногда. Твои напарники где? — Далеко. Очень. — Это хорошо. — Откуда ты знаешь, что их двое теперь?! — Я не знал, просто предположил. Теперь знаю, спасибо. Внутренности холодеют, когда звонкий голос омеги раздаётся над самым ухом, Исин вздрагивает, а омега отскакивает от него, звонко хохоча, и заводит руки за спину, отчего снова становится похожим на ребёнка. Исин смотрит ему в лицо, и в груди больно колет сожалением: во всю левую щеку его шрам, глубокий и яркий, и какую ему боль перенести пришлось — представить страшно. Когда омега замечает чужой взгляд на нём, сразу отводит глаза и отворачивается, Исин смущается тоже и ещё острее чувствует свою вину. Что делать теперь, неясно, и Исин выпаливает первое, что приходит ему в голову. — Зачем ты пришёл сюда? Колдовать? Омега удивлённо распахивает глаза, поворачиваясь обратно к Исину, и тут же корчит надменную мордашку, скрещивает руки на груди. — Я не умею колдовать. — Ты же Белый! — А ты Чёрный. Где же твоя кожа цвета бронзы? Вы с Каем совсем не похожи. — Кто такой Кай? — Твой друг, ради которого ты собирался меня убить. Вот этим вот клинком. Омега кивает на всё ещё лежащее на траве оружие, и у Исина воздух посреди глотки так и встаёт липким комком. От осознания, что должен ведь был, думал об этом и собирался, становится гадко и стыдно. — Я не хотел. — Хотел. Теперь вот не хочешь, и на том спасибо. Омега пожимает плечами легко и берётся за поясок на рубашке, неторопливо и абсолютно спокойно подвязывает его, Исин смотрит на его тонкие босые ступни, лодыжки, которые, кажется, одной ладонью можно обхватить, вспоминает обнажённое тело, скрытое теперь тонкой льняной сорочкой, и чувствует, как снова заливается краской. Белый поднимает на него выжидательный взгляд и приподнимает уголки губ, Исин не понимает, отчего тот так расслаблен, у него самого колени трясутся до сих пор. — Ты совсем не боишься. — Мне стоит тебя опасаться? Сможешь сделать мне больно? — Нет. — Тогда и тебе бояться нечего. Садись, поболтаем, раз пришёл. Омега усаживается там же, где стоял, поджимает ноги под себя, похлопывает по травке рядом, и Исин повинуется, потому что самому хочется подойти поближе и рассмотреть получше, а ещё запах сильнее почувствовать, непохожий ни на один запах омег в родном племени. Исин садится, омега смотрит ему в глаза внимательно и серьёзно, и свой отвести не получается, будто держит кто. Вокруг его расширившегося зрачка зеленоватые всполохи на радужке цвета крепкого ромашкового настоя, а глубже что-то тёмное, неизведанное, и оно затягивает внутрь, будто в крутящееся колесо фокусника на ярмарке. Голова кружится, и альфе приходится встряхнуть ею, чтобы прогнать наваждение. Омега улыбается и накрывает хрупкими ладонями свои колени. — Рассказывай, чего тебе тут понадобилось. — Я пришёл за Чонином. — Нет больше никакого Чонина, забудь. Он теперь наш, и зовут его Кай. Уходи и забудь раз и навсегда, как твои забыли. Исин стискивает зубы и кулаки до боли, потому что и правда в деревне все молчат, будто и не было Чонина никогда, и от этого накрывает тупой яростью не то к Белым, не то к своим. — Я за ним пришёл и никуда не уйду! — Ну и не уходи, сиди тут, мне-то что? Омега снова пожимает плечами и щурится выжидательно, смеряет парня долгим взглядом, облизывает нижнюю губу, альфа только сейчас замечает краем глаза, как дрожат его тонкие пальцы, и сейчас только понимает, что снова пялится. От этого из головы вылетают все мысли, и Исину становится до того странно в груди, что он давится вдохом, кашляет надсадно и поднимает на уже вовсю улыбающегося омегу растерянный взгляд. Тот чуть наклоняет голову влево, и густая чёлка спадает, закрывая часть шрама. — А меня Хань зовут. Исин сгладывает слюну вместе с отзвуком чужого имени, отпечатанного на лице, и повторяет про себя дважды. Хань. Хань. Не имя даже, лишь выдох. Хань. Хань хмыкает, откидывается назад на вытянутые руки и улыбается ещё шире. — Ну, чего молчишь? Представляться у вас тоже не принято?! — Я Исин. Это значит «защитник». А твоё имя что значит? На имя-то не похоже… Омега хмыкает игриво, улыбается и наклоняется чуть ближе, чтобы прошептать заговорщически. — Хань — значит «распутный». Исин давится вздохом, а омега смеётся опять, откидываясь назад. — Папа пошутил, я не виноват! Но он быстро понял, как оплошал, и избавился от меня. Так что предъявить теперь мне некому. Унять дрожь в пальцах оказывается очень сложно, но румянец скрыть ещё сложнее, Исин делает пару глубоких вдохов и вовремя вспоминает, зачем пришёл. — Расскажи мне, что с ним, что вы сделали с Чонином? Омега моргает пару раз, облизывает тонкие губы и, поколебавшись немного, сдаётся. — Всё с ним хорошо, сыт, здоров и счастлив, не переживай и не думай даже. Струхнул конечно в первый день, думал, мы над ним всем племенем надругаемся… Знаешь, даже представлять не хочется, что вы там о нас себе напридумывали. Обидно прямо. Омега смотрит насмешливо, будто на ребёнка, перед носом которого маячит прописная истина, а тот всё никак не может ухватиться за суть, и Исин понимает наконец, широко распахивая глаза. — Так вы его не убьёте? По лицу омеги проскальзывает тень не то огорчения, не то разочарования, он глубоко шумно вдыхает, встаёт, не торопясь, и с удовольствием потягивается. Рубашка задирается выше колена, Исин скользит взглядом по изящным ножкам и сразу отводит глаза. Омега прекрасен, и ни выпачканная травой рубаха, ни шрам, ни рассказы старших о том, что омеги Белых опасны, этого изменить не могут. Исин старается не смотреть, но получается с всё большим трудом. — Никто не тронет его, никто и не собирался. А вот если тебя на этой земле со мной увидят, и тебе, и мне несдобровать. Уходи скорее, мне тоже уже пора. Омега отходит к лежащей неподалёку корзинке, и Исин весь, сам того не осознавая, подаётся следом за ним. Белые ладони торопливо собирают рассыпавшиеся пучки трав, Хань бормочет сердито что-то под нос, будто с травками и ругается, альфа не отрывает глаз от него, и сердце стучит всё быстрее и громче, и вдруг появляется чувство, будто он вот-вот потеряет что-то жизненно важное. Слова срываются с губ сами собой, не дав ни секунды на размышления. — Ты часто приходишь сюда? Хань медленно поднимает удивлённый взгляд, а потом щурится лукаво и выпрямляется, уже с корзинкой на локте. — Каждый пятый день, если погода позволяет. Хочешь снова прийти? Исин облизывает пересохшие губы, чужой голос отдаётся в ушах мелодичным звоном колокольчиков, а от улыбки яркой и по-кошачьи хитрой, в животе щекотно. Альфа своих ощущений не понимает, но и бороться с ними не может, и выпаливает честно. — Хочу. — Приходи, если осмелишься. Но если кого-то ещё приведёшь… — Нет, клянусь! Только я буду знать. — Ну, до встречи тогда, Исин. Хань улыбается, пятясь назад в чащу, и шаг за шагом грудь Исина сдавливает всё сильнее, это странно, но сладко и волнительно. И когда омега разворачивается и мгновенно исчезает за зелёной листвой раскидистых малиновых кустов, Исин падает на траву, улыбаясь во весь рот и раскинув руки в стороны. Всё напряжение, скопившееся за последнее время, с самого дня исчезновения Чонина, он выдыхает из себя одним лишь именем. — Хань…