Есть такие дороги - назад не ведут

День выдаётся ещё более жарким, альфы остаются в деревне, прячутся по домам в поисках спасительной прохлады, и кроме неугомонных детей на улице не видно совсем никого. Кай с самого утра сидит на крыльце в тени, обмахивается рубашкой и пьёт холодный морс из погреба. Волосы щекочут лоб и шею, и альфа только успевает прочёсывать их пальцами и отбрасывать назад, что уже в привычку вошло. Чанёль валяется рядом, подложив под голову руки и мыча тихонько что-то неразборчивое. Над дорогой трепещет марево, и когда в ней появляется светлая кудрявая макушка, Каю кажется это лишь миражом, но за ней следует вторая и третья, и он легко бьёт Чанёля по ноге, указывая на приближающихся парней. Чанёль растягивает губы в улыбке ещё до того, как выпрямляется, а когда подошедший первым Бэкхён машет ему тонкой изящной ладошкой, едва куском масла не тает. — Приветик! Мы купаться, вы с нами? Чондэ с незнакомым Каю кротким омегой с раскосыми большими глазами, остаётся у калитки, и лишь приветственно взмахивает рукой. Кай отвечает ему улыбкой и лёгким кивком, переводит взгляд на Бэкхёна и тут же заливается румянцем — тот разглядывает его без капли стеснения, прижавшись щекой к перилам крыльца. А Чанёль, кажется, ничего не замечая, сверлит точно таким взглядом самого омегу. — Бэкхённи, я мигом, только полотенца возьму! — Ага-ага, ты не спеши там. Чанёль молниеносно, что весьма странно при его неказистости, вскакивает на ноги и скрывается в доме, а Бэкхён юрко огибает крыльцо и плюхается на ступеньку рядом с Каем, натягивает рубашку на острые поджатые коленки, словно ребёнок, не отрывая от него любопытного взгляда ни на мгновение. У альфы моментально взмокают ладони, а в горле наоборот пересыхает от такого откровенного интереса к себе. Бэкхён улыбается, наклоняется и заглядывает ему прямо в глаза. — Недавно виделись, помнишь? — Д-да, конечно, ты Бэкхён. — Можешь называть меня Бэкки, мне будет приятно. Учти, Пакчану это не дозволено! Ты такой забавный. Стеснительный, да? А так с виду и не скажешь. Я никогда не видел, чтобы кто-то так на Чжонхуна посмел смотреть, как ты в тот день… Ты смелый. Чондэ кряхтит многозначительно, поглядывая на Бэкхёна укоризненно, а раскрасневшийся не то от жары, не то от услышанного второй омега прячется за его спиной. Бэкхён смотрит насмешливо и влюблённо одновременно, и Каю хочется провалиться сквозь землю сию же минуту. — Я нет… то есть… мне неловко немного, но… я… я Чанёлю помогу, он там что-то долго. Кай вскидывается, но омега ловко ухватывает его за локоть, заставив упасть обратно, и хищно ухмыляется. — Сам справится, не маленький. Какая у тебя кожа тёмная! Точь-в-точь как у бронзы отлив! У меня заколка есть, Пакчан, кстати, подарил, вот точно так выглядит, я покажу потом. А волосы можно потрогать? Наверняка жёсткие… Тонкие пальцы утопают в копне чёрных волос ещё раньше, чем обладатель их спрашивает разрешения, и Кай успевает проклясть этот день, когда Чанёль наконец выскакивает из-за занавески с большой корзиной в руках. — Бэкки, я тут воды взял, перекусить кое-что и… а ты чего его лапаешь, а?! Бэкхён фыркает, мгновенно меняясь в лице, вскакивает на ноги и разворачивается резко, впиваясь в альфу таким свирепым взглядом, что у Кая холодеют внутренности, и он уже не уверен, кто из этой странной парочки представляет большую угрозу. — Пак Чанёль, ты забыл, кажется, что я запретил тебе называть меня этим именем?! Сам пей свою воду и сам жри… что ты там собрал! Минни, мы уходим! Омега исчезает шумно пыхтящим, но стремительным вихрем, зацепив по дороге приятеля, который только и может, что подарить Чондэ беспомощный взгляд на прощание. Тот вздыхает, садится рядом с Каем и запрокидывает голову, лукаво улыбаясь надувшемуся и скрестившему на груди руки Чанёлю. — А Каю он велел себя называть именно так. Сла-а-аденько так, знаешь: «Кай-Кай, ты такой милашка, сю-сю-сю»… Тьфу, Чан, смотреть тошно! Так и будет тобой вертеть, а потом за другого выйдет. — Заткнись! Он мой. А ты, — Чанёль зло сверкает глазами, и у Кая сами собой поджимаются пальцы ног. — И смотреть на него не вздумай! И «Бэкки» не называй! — Да не буду — не буду, больно надо! Моя бы воля — вообще бы с вашими омегами не общался. Один другого хлеще… Кай фыркает и первым выходит на дорогу. До реки идти оказывается довольно долго, вскоре альфы нагоняют часто оборачивающихся Бэкхёна и Минсока, но близко не подходят, предпочитая держаться на приличном расстоянии. Чондэ по пути рассказывает, что немного ниже по течению есть озеро, вода там теплее, и каждый год в самую тёмную ночь лета все молодые неженатые альфы и омеги собираются у него, чтобы искупаться вместе. — Жду-не дождусь, в этом году и Бэкхёну можно будет, он уже совсем большой. Посмотрим на его прелести… Чондэ смеётся, увернувшись от кулака Чанёля, и прячется за нахмурившимся непонимающе Каем. — Зачем это в самую тёмную ночь делать? — Чтобы не так страшно было догола раздеваться. Чондэ игриво подмигивает, и Кай чувствует, как вспыхивают его уши. Ноги заплетаются, и альфе едва удаётся не споткнуться. — Вы голышом купаетесь?! Все вместе? Как же можно своего омегу отпустить туда? Чтобы все на него смотрели? Чондэ смеётся оглушительно громко, а Чанёль зло пинает ни в чём не повинную травинку у обочины и пыхтит совсем как Бэкхён недавно. В глазах его пляшут такие дикие огоньки, что у Чонина болезненно сжимается нутро. — Пусть только попробует заявиться на озеро, уши повыкручиваю. — Попробует, ещё как попробует, Чанёль, не сомневайся! Но если он за собой Мина потащит, я ему сам эти уши оторву. И ты меня не остановишь. Кай дышит тяжело, никак не может перестать представлять это грешное озеро, усиленно обмахивается ладонью и мечтает поскорее оказаться в воде, чтобы охладить раскалённое тело, а вместе с ним и пухнущую от мыслей голову. У реки оказывается добрая треть жителей деревни, и Кай выдыхает облегчённо, увидев, что все одеты хотя бы здесь, за исключением детей, что при появлении темноволосого альфы отрываются от игр и как завороженные глядят на него. Кай смущается, отводит глаза и тут же натыкается на растерянный взгляд Сехуна, и от него ёкает сердце. Омега сидит рядом с группой молодых альф и, встретившись с Каем глазами, быстро отворачивается к уже присевшему рядом Бэкхёну, а тот щурится и наклоняется к другу близко-близко, принимаясь нашёптывать что-то ему в самое ухо. Кай торопливо стягивает рубашку и усаживается на траву, лишь вскользь оглядывает Сехуна и замечает, что волосы у того мокрые, отброшены назад и сверкают ещё ярче обычного под слепящим солнцем, а сквозь рубашку, облепившую спину, проступают острые лопатки. В отличие от прочих омег, одетых лишь в длинные рубахи, на Сехуне ещё штаны из лёгкой, но плотной ткани, подвёрнутые до колена. У Кая спирает дыхание при виде тонких лодыжек, и начинает чаще биться сердце, и он смущается, опуская голову. Перед глазами возникает картина ночного озера, освещённого лишь бледным сиянием полной луны, вокруг ни души, и только чужой, такой же бледный профиль на его фоне. — О, и Сехун уже здесь! Кай вздрагивает, когда Чанёль вскакивает на ноги и машет другу рукой, и тот едва заметно улыбнувшись ему в ответ, вдруг встаёт, чтобы подойти поближе. У Кая мгновенно пересыхает во рту, и он отводит глаза, стараясь забыть обо всём, что только что представлял. Сехун подходит медленно, жмёт ладони Чондэ и Чанёлю, и демонстративно засовывает руки в карманы, когда очередь доходит до Кая, лишь окидывает его надменным взглядом и отворачивается. — Поздновато вы, так и думал, что будете дрыхнуть до полудня. Вечерние прогулки не идут на пользу чужакам, да? Кай хмурится и предпочитает не отвечать, зато Чондэ активизируется моментально. — Что? Какие такие прогулки? Сехун присаживается на траву рядом, расправляет закатанные штанины и откидывается назад, подставляя солнцу лицо. Кай думает, что ещё порция веснушек его не испортит ни капли. — Наш господин Незаменимый бегает по вечерам и выискивает, кому бы помочь. Прямо руки у него чешутся, так не терпится выслужиться перед каждым встречным. Мне даже пришлось его до дома провожать, чтобы не заплутал в темноте. — И кто же оказался тем первым, нуждавшимся в моей помощи? Кай фыркает, не обращает внимания на чужие покрасневшие щёки и грозный взгляд и не дожидается ответа — сидеть с Сехуном рядом после недавнего вечернего разговора и слишком противоречивых мыслей смущает. Кай вообще не понимает, как теперь себя с ним вести: обвинять его больше не в чем, и неприязнь совсем куда-то испарилась, несмотря на все колкости, которые Сехун бросает в его сторону при любой возможности. Зато желание смотреть на него проявляется всё ярче, и слишком громко стучит сердце, от этого страшно немного. Общаться нормально у них не получится ещё ближайшую вечность — Кай понимает это вполне чётко и решает, что лучше всего им пока друг друга вовсе избегать. Он спускается к воде, заходит в неё медленно, чтобы привыкнуть и прощупать песчаное дно, а потом ныряет с головой и погружается в глухую, звенящую тишину. Вода совсем прозрачная и холодная, альфа открывает глаза и видит прямо перед собой белые тонкие ноги, оголённые под задравшейся в воде рубашкой. От неожиданности Кай втягивает воду носом, давится и быстро выныривает, тяжело хватает воздух распахнутым как у рыбёшки ртом. Бэкхён улыбается ему во весь рот, старательно гребя навстречу по-собачьи. — Ты хорошо плаваешь, да? Научишь меня? Кай отплёвывается от воды и устремляет беспомощный взгляд на берег, но Чанёль с Чондэ увлечены болтовнёй с другими альфами, а от спокойно наблюдающего Сехуна, скрестившего на груди руки, помощи ждать не приходится. — Я не знаю, как учить кого-то. — Ладно врать-то! Сехун сказал, у тебя трое младших братьев, ты же должен был их учить! Мне вот точно так же объясняй. — Нет, я не смогу, я пойду на берег. — Ну, что же ты убегаешь всё время? Не учишь, так хоть прокати! Омега ухмыляется хитро и в одно мгновение с громким всплеском оказывается у Кая на спине, а тот снова давится воздухом, на автомате подхватывая парня за ноги. Всё выходит неловко, странно и страшновато, глаза сами выискивают в толпе Чанёля, что — закон подлости — оборачивается именно в этот момент, и глаза его сужаются до узких щёлочек, излучающих неприкрытую ярость. Бэкхён только хихикает Каю в самое ухо и покрепче ухватывается за его гладкие загорелые плечи. — Пак Чанёль очень ревнивый. И глупый. А когда ревнует, тупеет просто до невозможного. Я его таким очень люблю. Ты потерпи ещё немножко, ладно? А я тебе потом с Сехуни помогу, договорились? Цепкие пальчики перебираются на напряжённую грудь, оглаживают легко, и Кай зажмуривается на мгновение, чтобы отвлечься и осознать, что только что услышал. — Зачем мне помогать… с чем? — Сехуни очень неровно к тебе дышит, ты не видишь что ли? Совсем вы альфы слепые… Стал бы он за тобой таскаться по всей деревне иначе? Только и разговоров целыми днями: «Шавка то, шавка сё, у него такие волосы, у него такая кожа, он так с детьми управляется»… Только он гордый очень и сам себя ещё не понимает, очень старательно делает вид, что тебя ненавидит, и верит же в это сам… чёрт, он сюда смотрит?! Он мне кишки выпустит, если рядом с тобой увидит, на добычу Се зариться нельзя. Бэкхён сжимается в крошечный комочек, пряча лицо за чужой спиной, а Кай стискивает челюсти, решительно сбрасывает не ожидавшего такого поворота омегу с себя и быстро, насколько позволяет сопротивление воды, бредёт к берегу. Бэкхён отплёвывается, фыркает и что-то пытается кричать, но альфа не слышит уже, совсем смущённый и разозлённый, он лишь прихватывает свою смятую рубашку и, не поднимая глаз, игнорируя окрики Чанёля, направляется к деревне. Сехун настигает его спустя три десятка шагов, молчит предусмотрительно некоторое время, лишь опаляет взглядами затылок, Кай ловит себя на мысли, что начинает к этому ощущению привыкать. — Чего увязался? — Куда хочу, туда иду! Указывать мне будешь?! — И не собирался. Кай почти рычит и краем глаза замечает, как Сехун слегка вздрагивает, сбиваясь с шага, но в груди клокочет злоба, и альфа даже не думает поворачиваться. Сехун шагает широко, но неровно, кусает губу и сам то и дело оглядывается, словно раздумывая, не вернуться ли назад, но всё равно идёт, только вновь принимается ковырять кожу вокруг ногтей. — Эй, некрасиво, не попрощавшись с остальными, уходить! — Не тебе учить меня, как себя вести. — Ты о чём? Ну-ка, стой! Сехун с силой впивается пальцами в больное плечо, Кай шипит и морщится, оборачиваясь, но злоба перекрывает боль, и он смотрит омеге прямо в глаза, прожигая взглядом так, что тот заметно теряется, отшатываясь назад на пару шагов. — О чём я? Таскаешься за альфами, говоришь как альфа, ведёшь себя как альфа, выглядишь как альфа! Сехун оторопело обмирает, открыв рот, хлопает ресницами и вдруг заливается краской, Кай не понимает, от смущения или от ярости. Кай смотрит ему в глаза, большие и несчастные сейчас, и нутро постепенно сковывает ледяным, животным, инстинктивным страхом перед тем, что таится внутри этого омеги. Перед тем, что пугает и манит в равной степени. Он осознаёт лишь сейчас, что видел и раньше, но обида застилала глаза, отвлекала, и он и думать об этом не смел. Сехун полыхает внутри, и Кай, словно заворожённый, следит за языками чёрного пламени в чужих расширенных зрачках. И хочется высказать всё, что накипело, но вырывается совсем другое. — Хоть немного можешь быть… помягче? О тебя порезаться можно, если не насмерть расшибиться. Сехун теряется заметно, глаза его бегают, и обветренные губы пересыхают окончательно, омега облизывает их острым кончиком алого языка, и Кай роняет на него взгляд, уже заранее об этом жалея. Сехун красивый вот таким растерянным, почти беспомощным, Сехун красивый и в своей ярости, словно дикий зверь, но сдаваться ему Кай не собирается, только не так, потому что всем своим нутром чувствует: покорный, покорившийся и нежный Сехун ещё прекраснее. От этой мысли больно за рёбрами, и альфа чувствует, как сжимается его сердце, и совсем не хочет думать об этом. Сехун ему помогает, вдруг громко выдохнув. — Значит, я недостаточно хорош для твоей пёсьей морды?! Прекрасное дикое пламя выливается вновь в грязные слова и остервенелый взгляд, и Кай, словно очнувшись, горько усмехается скорее самому себе. — С каких пор тебя интересует, что думает о тебе твоя добыча? Сехун вздрагивает и в один миг весь обмякает, опускает испуганно и виновато глаза, и злость Кая сменяется ноющим в груди, давящим разочарованием. — Ведь так? Ты меня «добычей» называешь при других? Это, по-твоему, красиво, да, Сехун? Пальцы омеги дрожат, он торопливо сжимает их в кулаки, и Кай замечает, как отпечатывается на ладони пятнышко крови из разодранной ранки. Он проглатывает вставший в глотке комок и пальцами зачёсывает назад спавшие на лицо подсохшие волосы. — Я здесь из-за тебя. Я проиграл, ты победил, ты всем всё доказал, так что тебе ещё нужно? Я смирился с тем, что никогда не вернусь домой, я изо всех сил стараюсь привыкнуть, я действительно хочу стать своим здесь. Мне ничего больше не остаётся, и мне помогают абсолютно все, но не ты. Я и не жду от тебя ничего такого, можешь сколько угодно оскорблять меня в лицо, я привык уже, говори что угодно, но не за спиной. Если я обидел тебя тогда, прости. Если я обидел тебя сейчас, прости, я не этого хотел. Я не могу тебе запретить приходить к Чанёлю, и не собираюсь этого делать, но разговаривать с тобой мы больше не будем. Тебе это, должно быть, так же противно, как мне. Кай резко разворачивается на пятках и быстро скрывается за перелеском, уже не видя, как опускаются бессильно чужие руки и как тает чёрный пожар в глазах.