Есть такие дороги - назад не ведут

Последующие дни пролетают, словно во сне. Кай не ходит к Хуанлею, пропадает в поле с другими альфами и иногда шатается вместе с Чанёлем вечером по деревне или на реку. Каждый раз, проходя мимо дома вожака, Кай начинает чаще дышать и напрягает зрение, вглядываясь в окна, но Сехуна в них не видно. Губы страшно горят до сих пор, Кай без конца трогает их языком и пальцами, и они грубеют и трескаются. Впервые он видит Сехуна, когда, прогуливаясь вокруг деревни, слышит весёлые крики из-за редкого перелеска. Сехун гоняет с альфами мяч, скрученный из соломы и старого тряпья, на огороженной для объездки лошадей поляне с полностью вытоптанной травой, и когда мяч улетает далеко или попадает в ворота его команды, кричит на альф таким отборным матом, что они испуганно вжимают головы в плечи, а у Кая уши от стыда краснеют. Но он всё равно улыбается, опускает голову на сложенные на заборе руки, и любуется, не решаясь подходить ближе. Солнце играет в светлых волосах, глаза щурятся по-кошачьи, и не портит омегу ни брань, ни короткая рубашка, скроенная, будто для альфы, ни вновь появившиеся на ногах пыльные мешковатые брюки. Кай даже радуется им, осознавая, что не смог бы спокойно смотреть, как Сехун носится перед толпой альф в одной рубахе, задирающейся непозволительно высоко с каждым его широким шагом. Сехун замечает его, только когда альфы выдыхаются совсем и заваливаются на траву отдышаться и выпить воды. Единственный омега громко сплёвывает в сторону, утирает со лба пот и замирает, встретившись с Каем глазами. От растерянного взгляда его становится так тепло и щекотно в груди, что альфа не может сдержаться, растягивает губы шире и наклоняется ниже, пряча улыбку в рукавах рубахи. Сехун говорит что-то друзьям и, стоит кому-то из них рассмеяться при виде Кая, тут же сердито прикрикивает, а потом твёрдой походкой устремляется к альфе. Они возвращаются в деревню вместе, не глядя друг на друга и не говоря ни слова, Сехун размахивает рукой, сбивая высокие стебли травы вдоль тропинки. В горле першит, альфа судорожно перебирает в голове варианты начала разговора, но ничего достойного на ум не приходит, и он смотрит только на идеально ровную спину и коротко выстриженный затылок. Сехун украдкой поглядывает на него, улыбается хитро и вдруг разворачивается, продолжая идти задом наперёд и пристально глядя в глаза. — Так и будем молчать? Кай тушуется, но у Сехуна в глазах по магниту, не иначе, и взгляд от них отвести просто невозможно. — Мы друг другу уже столько наговорили, что я понятия не имею, с чего теперь начинать. — Ты всё ещё обижаешься? — Не помню, чтобы ты просил прощения. — Потому что я и не просил. И не собираюсь, не понял ещё? Если что-то не нравится, я тебя не держу. — Держишь и ещё как. Кай шумно выдыхает, а Сехун легко пожимает плечами, улыбается довольно и отворачивается, альфа облизывает пересохшие губы, хочет рассердиться, и есть на что, но вот никак не получается. Сехун такой, какой есть: гордый, сильный, самоуверенный — и Каю это прекрасно известно, он и не ждёт ничего, просто смотрит на чужую ладонь, и рука его чешется, так хочется за неё, израненную и огрубевшую, ухватиться. И он уже тянется к ней, но в последний момент одумывается, одёргивает пальцы и засовывает для верности в карман. Вновь повисает молчание, и Сехун не выдерживает первым. — Кай, хватит меня бояться, я не куса… Он осекается, роняя взгляд на только недавно полностью зажившую рану от собственных зубов на руке альфы, фыркает и улыбается бессовестно, почти гордо, и Кай едва воздухом не давится от возмущения. — Ладно, если сильно злюсь, то кусаюсь. Но ты же понял, о чём я! — Я тебя не боюсь! С чего ты взял? — Ты не боишься во мне соперника, хотя другие боятся. Неважно в чём, где и как, ты всегда готов со мной бороться. Сначала меня это взбесило, но теперь нравится. Но ты боишься во мне омегу. Никто ведь даже не видит, а ты увидел. А я омега, и мне тоже хочется порой слабым побыть. И чтобы смотрели не со страхом или насмешкой, а так… как ты смотришь. Сехун нервно облизывает губы, с силой дёргает за высокий стебель и вырывает его с корнем, глаза его вглядываются в перелесок вдали, и Кай радуется, что омега не смотрит сейчас на него, потому что лицо огнём горит. — Ты сам виноват, что не видят. — Знаю. Но не смей никому об этом говорить. Они подходят к дому вожака, и Сехун останавливается у калитки, смотрит Каю в глаза, и выдыхает порывисто, опустив взгляд на его пухлые губы всего на миг, которого оказывается достаточно, чтобы у Кая перед глазами помутнело. Он моргает, пытаясь сбросить пелену, а Сехун подаётся вперёд и шепчет тихо-тихо. — Ребята на днях на овраг собираются, Чанёль тоже пойдёт. И ты приходи. И спасибо за заколку. Сехун быстро взбегает на крыльцо, не попрощавшись, и Каю остаётся лишь яркий шлейф его аромата и глупая растерянная улыбка. *** Ожидание ещё никогда не было для Кая столь мучительным. Не видеть Сехуна для него становится всё труднее, и альфа целыми днями только и делает, что прокручивает в голове все их прошлые разговоры. Сехун сложный, грубый, горячий, но очень ранимый и, Кай уверен, может быть нежным и кротким. И альфа ловит себя на мысли, что ему очень хочется разбудить в Сехуне что-то такое, о чём будет знать лишь он, и чтобы всё это было только для него одного. Желание открыть Сехуна полностью и открыться ему самому разгоняет кровь по венам, Кай лишь качает головой на вопросительные взгляды Чанёля. Чанёль догадывается о причинах тяжёлых вздохов и глупых улыбок друга и не упускает возможности его подколоть, но Кай даже на него не может сердиться и только отмахивается. До оврага он добирается в компании Чондэ и немного раскрепостившегося Минсока, парочка болтает всю дорогу, словно они много лет женаты, и Каю даже неловко становится, что он им мешает, но и завидует совсем чуть-чуть. У Минсока огромные любопытные глаза, а веснушек на лице ещё больше, чем у Сехуна, и альфа думает о том, что зацелованные солнцем омеги особенные. Чанёль обнаруживается уже на месте, завороженно пялится на танцующего какой-то нелепый танец Бэкхёна рядом с незнакомым Каю парнем, пытающимся развести костёр. Вокруг кострища на поваленных деревьях и прямо на траве сидит уже человек тридцать, по кругу ходит большая бутыль с вином и пара самокруток с терпким табаком. Кай морщится от резкого запаха, приветливо улыбается знакомым и замечает, наконец, глядящего на него с полуулыбкой на влажных губах Сехуна. В глазах его скачут блики от садящегося солнца, и Кай пропускает вдох, залюбовавшись. Сехун опускает взгляд на свои едва прикрытые коленки, неожиданно смутившись, и Кай не задумывается ни на мгновение, садится рядом с ним на пустующее место. Кто-то из альф многозначительно присвистывает, Сехун вскидывается, и Кай рефлекторно хватает его за запястье, отчего омега обмирает и не смеет больше шелохнуться. Неловкости между ними никто не замечает, потому что Бэкхён в то же мгновение оглушительно взвизгивает, привлекая к себе всеобщее внимание, и Кай успевает одёрнуть горящую руку, а Сехун — опуститься на место. — Ким Кай! Это моё место вообще-то! Чанёль тут же оказывается рядом и, уложив Бэкхёну на острое плечо подбородок, обнимает за талию. — Теперь будешь сидеть со мной, я же говорил, никуда ты от меня не убежишь. — Это мерзкий заговор! Ах, вот ненавижу всю вашу компашку! Сехуни, и ты с ними заодно?! Ребята смеются, парочка препирается ещё долго, и о существовании Кая с Сехуном забывают совсем. Омега прикусывает губу, щурясь на разгорающееся пламя и, не глядя не Кая, наклоняет к нему голову. — Всё же пришёл. — Ты ведь позвал. — Будешь делать всё, что я тебе скажу? — Ещё чего. Только то, чего мне самому захочется. Сехун фыркает и отворачивается, скрывая улыбку, которую уже не может сдержать. Пальцы его принимаются вновь отдирать незаживающие заусенцы вокруг ногтей, и Кай накрывает их своей ладонью уже без стеснения и страха. Сехун вскидывает брови, но молчит, только глаза его прищуриваются, и прочесть взгляд становится невозможно. Ладони у него холодные и неожиданно мягкие, Кай сжимает их чуть крепче и не отпускает до тех пор, пока они не отогреваются. С наступлением сумерек парочки вокруг словно сговорившись, принимаются целоваться, некоторые разбредаются по лесу, Кай замечает это с запозданием и краснеет с головы до пят, надеясь, что сможет хоть когда-нибудь к такому привыкнуть. Ладонь его взмокает, и приходится нехотя выпустить пальцы Сехуна. Бэкхён распластывается у костра и поёт под завораживающе жалобные переборы струн, ноги его лежат на коленях сидящего рядом Чанёля, и Кай, глядя в счастливо горящие глаза друга, осознаёт, что они действительно очень красивая пара. Небо окончательно темнеет только в полночь. Кай никак не может перестать разглядывать невозмутимый сехуновский профиль, самокрутки настойчиво пропускает, а вот вино оказывается довольно вкусным и сильно кружит голову. Сехун же напротив, жадно затягивается табаком, а бутылку игнорирует. Кай смотрит, как густые клубы белёсого дыма плавно вытекают из чуть приоткрытых губ, вспоминает вдруг их на вкус и понимает, что больше всего хочет сейчас ощутить его вновь. На них снова смотрят, шушукаются, Кай всё видит и слышит, но ему всё равно уже, и Сехун не обращает на сплетников внимания, хотя коленки его подрагивают то и дело, и пальцы ног поджимаются. Огонь заглатывает последние головешки и затухает, вокруг сразу стихают звуки, и все начинают собираться по домам, а на подходе к деревне разбредаются кто куда. Кай оглядывается в поисках Чанёля, но тот испарился, видимо, уже давно, Минсока и Чондэ тоже не видно, и на расстоянии видимости остались лишь они с Сехуном. Альфа облизывает губы, сглатывает тяжело и, не успев затормозить, натыкается на резко остановившегося Сехуна. Тот разворачивается к нему лицом, смотрит в глаза долго и пристально, словно ждёт чего-то, и с шумом выталкивает из себя воздух. Кай не знает, что сказать или сделать, он беспомощно хлопает глазами и молчит, глядя на омегу в ответ. Сехун задумчиво поджимает губы. — Проводишь меня домой? — Сехун, у меня никогда не было омеги. Сехун вскидывает голову и, как ни в чём не бывало, пожимает плечами. — Я знаю. Ещё там, на речке вашей догадался, забыл? Ну… хоть целовался? Сехун хихикает нервно, прикрывает рот ладонью, а Кай, сгорая со стыда, прикусывает губу и крепко сжимает кулаки. Омега сдавленно хрюкает, подавившись смешком, удивлённо распахивает глаза и притихает. Тишина стоит такая, что Кай слышит только оглушительный стук собственного сердца и сехуново неровное дыхание, и терпеть больше не представляется возможным. — Сехун, у нас нельзя прикасаться к омеге до свадьбы, и я всегда думал, это правильно. Я знал, что это правильно. И всё, что я вижу сейчас здесь… я не понимаю. Мне приятно просто держать тебя за руку, чувствовать тебя рядом. Мне нравится смотреть на тебя. Я помню всё, что ты говорил мне, но мне больше не больно, меня куда больше беспокоит то, что я сказал тебе. Мне стыдно за свои слова, и мне хочется сделать что-то, чтобы тебе было приятно, хочется ухаживать за тобой, но я не знаю, как. Кай замолкает, заметив, как стремительно взлетели вверх уголки чужих губ, и не успевает ничего сделать, прежде чем Сехун, шагнув навстречу, обнимает его за шею и мягко прихватывает его нижнюю губу своими. Думать ни о чём не получается, Кай медленно выдыхает через нос и несмело касается ладонями плеч омеги, а тот, не разрывая поцелуя, бесцеремонно укладывает их себе на талию. Кай дёргается и пытается отстраниться, но Сехун не пускает, впивается в его губы сильнее и заталкивает в рот язык, альфа беспомощно зажмуривается и, смирившись, расслабляется. Сехун целует так, что в нём хочется раствориться. Губы его влажные, нежные, жадные, пахнут горьким табаком, но их хочется трогать языком и кусать, и Кай неожиданно для самого себя, поддаётся желанию, кусает, вызвав у омеги мелкую дрожь и заставив отпрянуть, чтобы отдышаться. В глазах его пляшет дикое пламя, у Кая чуть ниже живота от него всё вспыхивает в одно мгновение, и он наконец понимает, что значит желать омегу. Тело Сехуна раскачивается словно на волнах от тяжёлого дыхания, он кладёт ладони Каю на раскрасневшиеся щёки и ещё раз жадно, напористо целует, чтобы после прижаться ко лбу своим. — Ещё раз ты скажешь, что просто держать меня за руку тебе приятнее, я обижусь. И тогда тебе мало не покажется. Понял? Кай выдыхает прерывисто и кивает, уже не сдерживая взволнованной улыбки. — Да. — Ещё раз ты позволишь мне поцеловать тебя первым, я тебя зашибу чем-нибудь тяжёлым. Понял?! — Да. — А теперь запомни раз и навсегда: ты теперь наш. Ты Белый. И забудь всё, чему тебя учили раньше, все их глупые законы и правила забудь. Ты молодой, ты свободный, ты смелый. Ты очень красивый, и дальше носа своего не видишь, а на тебя все омеги заглядываются, и я скоро убивать их начну, потому что невыносимо на это смотреть. Потому что я тебя привёл, я хочу тебя себе, и ты будешь моим, я так решил. Но ты волен делать только то, чего хочешь ты. Ты мне уже говорил об этом сегодня, помнишь? Отвечай за свои слова. Кай кивает и окончательно отпускает себя, он хочет крепче обнять самого непокорного омегу на свете, что сейчас тает в его объятиях, и он обнимает, ощущая под ладонями жар дрожащего тела, чувствуя, как отзывается оно на его касания, как плавится, и целует так жадно, что Сехун беспомощно стонет ему в губы. Они не сходят с места и не прерываются, пока плечи не начинают дрожать уже от холодного ночного ветра, а губы — саднить от поцелуев. Кай доводит Сехуна до самой калитки и ещё долго стоит, привалившись к ней спиной, пытаясь осознать, как это всё произошло, как хватило ему смелости, и на что ещё хватит. Сехуна он желает всем своим естеством, и это правильно, это так хорошо, что Кай улыбается по-дурацки, вглядываясь в ночное небо, на самом краю которого уже занимается заря.