Есть такие дороги - назад не ведут

Young Heretics - The Lost Loves

Время ускоряет свой бег настолько, что Кай уже не может уследить за течением дней. Солнце, казалось, едва выглянуло из-за горизонта, Сехун только пришёл, всего-то секунду назад улыбнулся приветственно, а вот уже снова пора прощаться. Чанёль кряхтит многозначительно, стоит им лишь немного друг к другу приблизиться, даже целоваться в своём доме теперь не даёт. На голове его красуется здоровенная шишка, а под глазом яркий поначалу, лиловый синяк побледнел, приобрёл уже зеленоватый оттенок. Папа Бён тем утром таки нашёл сына, похрапывающего в объятиях ненавистного альфы на куче сена в собственном, давно пустующем сарае, и после громкого визга, имитации обморока и потока отборного мата, отходил граблями этого самого альфу так, что тот до сих пор прихрамывает на левую ногу, хотя уже — страшно представить — неделя прошла. Бэкхёна с того дня на улице вообще никто не видал, но вот его заплаканная моська то и дело мелькает в окошке спальни. Чанёль вздыхает тяжело и грустно при каждом упоминании Бэкхёна, и даже зло немного, когда приходит «омерзительно счастливый» Сехун и лезет обниматься к «отвратительно радостному» Каю. За эту неделю Сехун ни разу ночевать у Кая не оставался, и днём наедине побыть возможности не было: за омегу крепко взялся дед, решивший за несколько дней полностью обработать весь огород и обучить внука всему на свете, а самого Кая в оборот взял Хуанлей, по его подозрениям, не без настойчивого совета Чжонхуна. На то, чтобы побыть рядом, у них остаётся лишь немного времени по вечерам, да проходя мимо дома вожака утром, Кай неизменно получает радостную улыбку, сладкий и пьянящий, как вишнёвое вино, поцелуй и обещание, что совсем скоро, ещё немного нужно потерпеть, и они будут вместе. — Дед как с ума сошёл, наставляет меня, альфа то, альфа сё… Заставляет помогать ему на кухне, всё рассказывает, показывает. Волнуется чего-то, как будто замуж меня отдаёт. Я вчера полотенце вышил! Криво, конечно, все пальцы исколол, гляди вот! Но зато сам. Вот выберешь дом, подарю тебе на новоселье. Вообще, это всё правда сложно, да я совсем думать не могу, ничего не запоминается, все мысли о тебе. Скучаю ужасно. Кай скучает тоже, но высказать всё до сих пор духу не хватает, и он целует так, чтобы Сехун и без слов всё понял. Смилостивившиеся над влюблёнными небеса одним прекрасным утром посылают проливной дождь, и Кай, едва разлепив припухшие веки, под монотонный шум капель засыпает снова, с радостью осознав, что выходить из дома ему сегодня совсем не обязательно. Когда он вновь, окончательно теперь просыпается, под боком у него уже посапывает тёплый комочек Сехуна, облачённый в каеву рубашку и штаны. Свои мокрые вещи он развесил на верёвке, и Кай не может не улыбаться мыслям о том, что совсем скоро каждое его утро будет начинаться так же, и рядом на верёвке будут висеть их общие простыни и полотенца. Щека Сехуна сморщилась, а в уголке приоткрытого рта поблёскивает слюна, у Кая не получается сдержать умилённой улыбки, он утирает мягкие губы завозившегося омеги пальцем и целует. — Привет. — Здравствуй. Ну, ты и спать, я пока ждал, сам задрых! Дождь закончился? — Кажется, да, тихо. Солнце выглянуло. — Отлично. Немного ещё поваляемся и пойдём. — Куда? — Отсюда подальше. Скоро дед за мной прибежит, как обнаружит, что меня в постели нет. Я под одеяло подушек натолкал, а сам в окошко вылез, сил нет больше его поучения выслушивать и пироги лепить. Я на всю жизнь уже этих пирогов налепился за последние дни! Ты не представляешь, как достало… Говорят, что взрослый, а возятся как с мелочью. Сехун бубнит сердито в чужое плечо, возится активнее, подползая ещё ближе, вжимается в тёплый бок, и если бы не вошедший очень вовремя Чанёль, Кай бы успел прикоснуться губами к открытой, так удачно подставленной и манящей шее, и тогда вылезать из постели уже точно никому бы не захотелось. — Эй, вы что тут опять делаете?! — Ой, Пакчан, харе орать, сейчас свалим. А ты вставай, сегодня я похищаю тебя на весь день. В насыщенно-синем небе ещё бродят рваные, серые с одного бока тучки, ветерок подгоняет их, чтобы те быстрее уступили место белым пушистым облакам. Солнце светит вовсю, и контраст от стоящей жары и прохлады ветра просто потрясающий. Кай не сдерживает счастливой улыбки, смотрит на прямую спину Сехуна, ещё сонного и молчаливого, идущего впереди, взгляд то и дело падает ниже, но альфа каждый раз даёт себе мысленную пощёчину и вновь поднимает глаза. Прикоснуться к упругим ягодицам хочется до зуда в ладонях, мягко сжать, отпустить и сжать крепче, а потом обнять и услышать сладкий стон, и загореться изнутри и снаружи, и отдавать, отдавать ему всего себя каждым движением. От воспоминаний становится ещё жарче, Кай оттягивает ворот рубахи и встряхивает её, ветер облизывает напрягшийся живот, немного остужает, и альфа изо всех сил пытается отвлечься на окружающие пейзажи. Холмы остаются позади, перед ними открывается густой лес, сосны здесь высокие и пахучие, Кай замирает на месте и дышит полной грудью, прикрывает глаза, как ему кажется, всего на мгновение, а когда распахивает, Сехун уже стоит вплотную, смотрит на его губы и дышит так, будто вот-вот сорвётся. — Не зевай. Почти пришли. Сехун лишь слегка подаётся навстречу, и Кай уже чувствует на губах вкус его поцелуя, приоткрывает их, но Сехун мажет по ним самым кончиком языка, улыбается издевательски и, как ни в чём не бывало, разворачивается обратно, чтобы продолжить путь. Каю ничего не остаётся, как ругнуться про себя и пойти следом. Шум воды от шелеста листьев отличить удаётся не сразу, Кай удивлённо вскидывает брови, когда звуки усиливаются, а лес редеет, расступается и обрывается высоким крутым берегом, с которого вниз с огромной мощью срываются потоки зеленовато-прозрачной воды. Вода бурлит внизу, вспенивается, звуки отражаются от камней, будто специально окруживших водопад, и усиливаются многократно, и Сехуну, чтобы альфа услышал его, приходится повысить голос. — Мы уже на Ничейной земле, поэтому сюда редко кто приходит, сам видел, как далеко. Никто и не подумает, что мы здесь. Кай внимательно разглядывает узкое устье речки, убегающей дальше на север, поросшие густой травой берега и ветви ив, наполовину утопающие в бурлящей воде, изумрудный лес, переходящий в голубые полосы совсем вдали, и возвращается взглядом к Сехуну, беспечно бродящему по самому краю обрыва. — Но мы ведь не прятаться сюда пришли? — Нет конечно. Я хочу тебя испытать. Альфа распахивает глаза шире, да так и застывает, потому что Сехун вдруг принимается раздеваться, и воздух в глотке застревает. Чтобы прийти в себя, приходится проморгаться и до боли сжать кулаки, кожа Сехуна на солнце поблёскивает, будто отполированный временем металл, и Каю безумно хочется сейчас прикоснуться к ней. Сехун раздевается полностью и поворачивается к альфе лицом, взгляд его со смешливо-задумчивого меняется на хитро-вызывающий, и Кай, поняв, чего от него хотят, тут же сбрасывает с себя сапоги, а за ними рубашку и штаны с бельём. Сехун разглядывает его с плохо скрываемым восторгом, а сам всё пятится назад к краю, и Кай, отвлекшись от своих переживаний, начинает всерьёз волноваться за самого омегу. — Сехун, осторожно! — Не бойся, без тебя не прыгну. Осознание больно хлещет по нервам, сердце вздрагивает в груди и начинает биться так громко, что шум воды заглушает, но Кай делает первый осторожный шаг навстречу Сехуну, зная, что не имеет права струсить и отказаться. Только не перед ним. — Ну, иди сюда. Кай идёт смелее, хоть коленки и дрожат предательски, и ладони взмокли уже, альфа подходит к Сехуну вплотную, и тот легко оглаживает ладонями его плечи, предплечья и берёт за самые кончики пальцев, проскальзывая меж них своими холодными. Голос его тихий непривычно и ломается на каждом пятом слове. — Альфы говорят, это сильнее, чем омегу брать. Когда летишь, такие ощущения, будто умираешь, потом тишина, выныриваешь — и снова живой. Я всегда хотел попробовать, но так и не решился, и это единственное, чего я себе простить не могу. А с тобой я прыгну. Поможешь мне? Кай и представить не в силах, что может быть лучше, чем брать Сехуна, но кивает, потому что не может отказать этим глазам, этой хитрой улыбке и коварным пальцам, что тянут за руку, разворачивая, и вот уже альфа оказывается спиной к краю, а под пятками — пустота. Сехун улыбается как демон, мягко высвобождая свои пальцы из каевых. — С-сехун? — Ты доверяешь мне? У альфы сердце бьётся в пятках, под которыми нет опоры, и от этого страшно так, что дух захватывает, он выдыхает медленно, стискивает зубы и вновь смотрит омеге в глаза. Тот спокоен как удав, и все страхи в самом Кае исчезают лёгкой дымкой в прохладном воздухе. — Да. — Уверен? — Да. Сехун улыбается шире, кладёт ладони на напряжённую грудь альфы, оглаживает нежно, обводит ярко оформившиеся за последний месяц мышцы, облизывает губы, и вдруг, заглянув ему прямо в глаза, с силой толкает. Из-под ног уходит земля, из груди пропадает весь воздух, тело невесомо и легко, оно вязнет в пустоте, во всепоглощающем «нигде», и Каю становится так страшно, как, пожалуй, никогда ещё не было. Сердце сдавливает до сильной боли, в глазах рябит множеством ярких искр, желудок сжимается в плотный комок, угрожая вывернуться наизнанку, но это мгновенно проходит, и единственная мысль, которая отлично отрезвляет — вытянуться, потому что иначе будет больно. Об этом Кай успевает подумать за мгновение до удара, и это его спасает, он входит в воду почти вертикально, она ледяная и обжигает всё раскалённое тело, а может, это оно нагрето настолько, что вся вода вокруг вскипела моментально. В ушах звенит, грудь совсем пустая, и альфа взмахивает руками, пытаясь осознать, в каком положении сейчас находится, и где дно, а где спасительный воздух, и выныривает как раз в тот момент, когда рядом оглушительно громко ударяется о воду тело Сехуна. Кая трясёт как в лихорадке, он распахивает глаза и жадно вдыхает ртом и носом, грудь болит и не раскрывается, как нужно, но альфа улыбается, — понимает, что дико и пугающе наверняка, — но стереть эту шальную улыбку с лица не может. Он чувствует всё ярче: цвета вокруг, запахи, столкновение каждой капли с поверхностью воды — отдельным звуком, на другие совершенно непохожим, будто родился заново, с новым слухом, новым обонянием и новым зрением. Будто родился с новым телом, которое не знает больше страха, но точно знает, что ему нужно. Кровь в венах бурлит, вскипает, стекается к животу и голове, думать не о чем больше, и всё, что Кай знает в этот момент — он хочет Сехуна. По-животному, грубо и яростно, хочет взять и покорить, потому что точно знает: ему теперь подвластно всё, даже самый своенравный на свете омега. Сехун выныривает и, чтобы выровнять дыхание, делает всего пару вздохов, Кай не понимает, как такое возможно, его трясёт до сих пор, от слабости только или от восторга, сказать бы не решился, он отталкивается от дна и плывёт к омеге. Сехун улыбается, отбрасывает волосы с лица и подаётся навстречу, но когда встречается с Каем взглядом, замирает и только ждёт. В глазах его Кай читает испуг, и всего на мгновение, но проскальзывает в нём жгучее удовлетворение, сладкое удовольствие от этого глубинного, первобытного страха омеги перед заведомо более сильным альфой. Одним только этим взглядом Сехун признаёт его полное превосходство, и Кай пьянеет им, резко подхватывает омегу под бёдра и впивается в дрожащие губы не то жадным поцелуем, не то собственническим укусом. Он берёт Сехуна прямо в ледяной воде без ласк и нежностей, но им не холодно, у Сехуна в глазах такой огонь, что и троих отогреть бы хватило, а у Кая полыхает каждый участок кожи, которым он касается Сехуна. Они целуются жадно, сталкиваясь языками и зубами, на бледном теле уже расцветают синяки, и будет их в разы больше, Кай понимает это полностью, но сдерживать себя не может и не хочет. Он настоящий сейчас, он альфа, нашедший своего единственного омегу, того, кого никогда и никому не отдаст, и думать о нём никому не позволит, и он смотрит ему в глаза, не отрываясь, трогает, сжимает, утоляя давний голод, придавливает спиной к камням, входя особенно глубоко. Сехуну так нравится, что он стонет откровенно и громко, и эхо, отражаясь от воды и камней, вторит его голосу, от чего по спине то и дело пробегают мурашки. Кай двигается быстро и рвано, ему мало, ему всё ещё мало Сехуна, и хочется всё глубже, всё быстрее, до самого края, за которым — пустота. Сехун вздрагивает мелко ещё долго, сладкие судороги сковывают всё расслабленное тело, и он стонет обессиленно, Кай каждый раз крепко сжимает его, чтобы прочувствовать всё вместе с ним ещё раз. — Да как мы могли не заметить его? Большой такой, чёрт, меня распирает уже… — Прости, я не знаю. Я не знал, как это должно чувствоваться, это вообще мой третий раз всего. — Ты животное. Я всегда знал, с самой первой встречи! Интересно, долго это ещё будет… ой… ой-ой, папочки, да сколько ж можно-то-о-о-о?! Сехун переходит на сладкий стон и вновь встряхивается от удовольствия, закатив глаза, и Кай изливается в него уже в шестой или седьмой раз, считать уже надоело. Омега напрягается всем телом, до боли сжимает коленями бока альфы и, прикусив губу и обмякнув, вновь укладывается на него, тщетно пытается отдышаться. — Это охрененно… я устал уже, у меня болит всё там, я не знаю, как мы до дома дойдём… но всё равно хорошо. Кай вновь просит прощения поцелуями в щёку, влажный висок и шею, омега поворачивает голову и подставляет под поцелуй губы, и окружающий мир вновь теряет своё значение на несколько минут. — Сколько раз ты уже прыгал? — Я и не думал считать. Слишком много. — Зачем солгал? — Чтобы ты не подумал, что я тебя на «слабо» беру. Не хочу больше соревноваться с тобой. — Зачем мне вообще нужно было прыгать? — Чтобы ты понял, что я чувствую, когда ты доводишь меня до края. Кай смотрит на него, чтобы убедиться, что правильно понял, и по смущённой и бесстыжей одновременно улыбке Сехуна понимает, что да, правильно. — Это сильно. Ярко так, что страшно. А потом будто умираешь. И тишина. А когда отдышишься, кажется, что весь мир у твоих ног. И всё благодаря тебе. Кай понимает, теперь понимает, но всё ещё уверен, что прыжок ни с одного обрыва в мире не сравнится с близостью с Сехуном.