Есть такие дороги - назад не ведут

Проходит ещё пара тёплых спокойных дней и две безумные ночи, Каю спокойно и хорошо, Сехун всегда рядом, не отходит ни на шаг, не пускает ни в поле, ни к Хуанлею, и они вместе перемывают весь дом и готовят ужин из трёх блюд. Сехун старательно запоминает пропорции, помогает чистить овощи на рагу и аккуратно защипывает края пирожков, но варенье из них всё равно вытекает, и Кай улыбается во весь рот, слушая, где Сехун видал эту готовку, каким образом и сколько раз. Чтобы успокоить омегу, оказывается достаточно всего лишь медленно слизать с его пальцев варенье, Сехун тут же умолкает, выдыхает восхищённо и присасывается к губам Кая с такой силой, что пирожки подгорают, пока альфа пытается — не слишком активно — омегу от себя оторвать. В итоге на ужин Кай получает три блюда и сладкое — Сехун распластывается по столу, и отказаться от него просто невозможно. На третий день у Кая уже просто чешутся руки от необходимости чем-то полезным их занять. Он пользуется моментом, когда Сехун убегает проведать Бэкхёна, к которому папа наконец начал пускать хотя бы друзей-омег, чтобы сын совсем со скуки не помер. Кай идёт к Хуанлею, но уже на подходе к центру деревни спотыкается на полушаге, в уши его врезается долгий, пронзительный свист. Свистят далеко впереди, и Кай не успевает ничего осознать, как из соседнего дома вдруг выскакивает Чондэ, на бегу подтягивая штаны и выплёвывая шелуху от семечек. Альфа выбегает за калитку, кладёт в рот два пальца, и Кай едва не глохнет от его оглушительного свиста. Его тут же подхватывают со всех сторон, и вот уже вся деревня звенит пронзительно, Каю кажется, что даже стёкла в окнах дребезжат, добавляя шумовых эффектов. — Чондэ, что происходит? — Тревога. Собираемся на северном краю! Не зевай, Кай, твои идут, кажется! Найди Чжонхуна, он решит, что тебе делать! Из домов выбегают перепуганные до смерти омеги и посуровевшие альфы, кто-то бросает на Кая хмурые взгляды, кто-то бежит мимо, не замечая его, Кай теряется, вертится вокруг своей оси, не понимая, что он должен делать. Идти к Чжонхуну — самое логичное и простое, но сердце больно колет при воспоминании о Сехуне, и мысль о том, что он обязан защитить его в первую очередь, вспыхивает и обжигает приказом. Кай бросается к дому Бэкхёна, но уже на полпути вожак его перехватывает в прямом смысле — хватает за шкирку и легко встряхивает, как щенка, разворачивая обратно. Кай не успевает и рта раскрыть, вдалеке раздаётся новый свист, мелодичный и переливистый, и вожак растягивает губы в ухмылке, переводит взгляд на Кая. — Звук прерывистый, успокаивающий. Это значит, воинов слишком мало, угрозы нет. Тем же свистом мы встречаем бродячих артистов и торговцев, запомни, пригодится. Но боюсь, в этот раз Чёрные к нам не песни петь пришли, а именно торговаться. Идём. Чжонхун отпускает ворот Кая и устремляется вслед за прочими альфами, омеги всё равно остаются за заборами, обнимают, успокаивают детей, и те любопытными глазёнками провожают отцов, уходящих к северной границе. Кая обжигает мысль о том, что Сехуна сейчас точно так же обнимают Бэкхён с папой и не позволяют побежать с альфами, как бы тому сейчас ни хотелось. Кай идёт в общем потоке, сердце колотится где-то в глотке, дышать мешает, альфа боится возможной стычки, боится, что ему придётся выбирать, на чью сторону встать, и страшно от того, что выбор свой он давно сделал, но те, кто пришёл за ним, об этом ещё не знают. Чем ближе к краю деревни, тем громче отдаётся каждый шаг в ушах, чем громче родные до боли за рёбрами звуки походных дудок, тем сильнее Кай стискивает кулаки в карманах штанов. На него оборачиваются все, каждый альфа окидывает взглядом с головы до ног, и Кай знает, что не может их подвести, и всё повторяется как в тот злополучный, в тот благословенный день, один из последних дней весны, когда Кима Чонина не стало. Приходится стиснуть зубы, чтобы не показать своего страха, но все усилия обращаются в прах, когда Кай подходит к выстроившимся в первой линии альфам и поднимает взгляд на подъехавших на лошадях Чёрных воинов. Их всего семеро вместе с пленником: вожак, старейшина, отец Кая и ещё трое воинов, охраняющих Белого, и это подтверждает предположение Чжонхуна о том, что битвы не будет, и можно было бы выдохнуть с облегчением, если бы не этот пронизывающий до костей тяжёлый взгляд отца, от которого бросает в жар, и тело обмякает за один миг. Слишком просто было отыскать Кая в толпе светловолосых альф, Кай понимает это слишком поздно и жалеет, что времени на то, чтобы хотя бы подготовиться достойно встретить этот взгляд у него не было. Он поднимает голову выше, стискивает зубы вновь и едва заметно улыбается отцу приветственно, а тот вдруг отворачивается безразлично, переводя взгляд на вышедшего вперёд Чжонхуна, и у Кая в груди обрывается что-то так больно, что на миг мир погружается в глухую тишину. — Надеюсь, путь был гладким! Доброго дня уставшим путникам! Зачем пожаловали в наши края? Чжонхун стоит, широко расставив ноги, говорит громко и уверенно, глаза же его сужаются до узких щёлочек, совсем как у Сехуна, когда он полностью собой доволен, и Кай завидует им обоим сейчас как никогда, потому что его упрямое нутро всё ещё дрожит от волнения. Вожак Чёрных отдаёт поводья одному из воинов, Кай отвлекается на этот жест и едва не охает вслух, Исин, не глядя, принимает их, а сам так усердно всматривается в толпу, что Кай хмурится непонимающе и с трудом подавляет в себе желание помахать ему рукой, чтобы показать, где стоит. — Путь был долгим и трудным, и ты знаешь это лучше меня, Белый. Но мы проделали его и проделали не зря. Мы пришли за своим воином, которого вы украли у нас… — Ты сейчас назвал нас ворами, Чёрный вожак? От голоса Чжонхуна все внутренности покрываются льдом, Кай вздрагивает и оглядывается, Чёрные едва заметно напрягаются, Белые же улыбаются, нисколько не стесняясь, довольные своим вожаком. И Кай ловит себя на мысли, что гордится им тоже, потому что впервые видит человека, посмевшего перебить вожака Чёрных. Тот скрипит зубами, хмурит густые, тронутые сединой брови и чуть наклоняет голову набок. — Я не собирался вас оскорблять, это ни к чему сейчас. Мы привели вашего человека, и хотим забрать нашего. Мы хотим произвести обмен пленниками. Затылок Кая прожигает сотней взглядов, в лицо ему устремляется всего семь, но Кай не может ни о чём думать, слишком сложно осознать слова, что он только что услышал. Чжонхун хмыкает, окидывает взглядом парня, что привели Чёрные: на нём порванная, грязная одежда, та самая, к которой его и привели полгода назад — Кай помнит этот день до мелочей — волосы острижены даже короче, чем носят здесь Белые, лицо его осунулось, побледнело, и весь он будто ссохся. Кай понимает, что был бы чуть сговорчивее, никогда бы не дошёл до такого состояния, Чёрные хорошо кормят пленных, если те работают, но он и понимает так же отчётливо, что ни один Белый никогда не преклонит колен перед кем бы то ни было, и лучше умрёт с голода, чем признает себя чьей-то собственностью. Чжонхун раздумывает ещё немного, покачивается с пятки на носок, Кай сейчас только замечает, что он босой, и кроме домашних тонких штанов и рубахи на нём ничего нет. — Я рад, что вы решили вернуть нам нашего блудного Ифаня, думаю, он усвоит урок и никогда больше не приблизится к вашим благословенным землям. Но я вынужден вас заранее огорчить, обмен вряд ли устроит вашу сторону, слишком уж он неравноценный. Дело в том, что пленников у нас, как бы помягче выразиться… нет. Чжонхун разводит руками и даже плечами пожимает почти виновато, у Кая спирает дыхание, он вскидывает голову, всматривается в его профиль, потом оглядывает Чёрных одного за другим, те злятся слишком явно, чтобы это можно было не заметить, но Чжонхун улыбается уголками губ, и в толпе Белых уже вовсю царит атмосфера общего праздника. — Да-да, никаких пленных, так что вы зря притопали в такую даль! Кто-то выкрикивает из-за спины Чжонхуна, и вся сторона заливается дружным смехом, и на виске вожака Чёрных отчётливо проступает набухшая вена. — Хватит! Смех стихает в один миг, а Кай сжимает кулаки и чуть поводит плечами, тут же чувствует, как взмокло его тело. Рубашка прилипла к спине и в подмышках, и больше всего сейчас хочется на обрыв к водопаду, взять Сехуна за руку, сжать крепко и вместе с ним прыгнуть, чтобы умереть и родиться заново новым человеком, не боящимся никого и ничего. Чжонхун хмыкает, жестом велит своим успокоиться и помолчать и вновь поворачивается к гостям. — Вы пришли за Кимом Чонином. Пленного с таким именем у нас нет. Но у нас есть парень, когда-то пришедший от вас, зовут его Ким Кай, и он Белый. Несмотря на то, как он выглядит, он Белый. Его забрать вы согласны? Вожак переводит на Кая взгляд и кривится, видя его короткие волосы всего до ушей, которые по меркам Белых уже давно пора остричь, поворачивает голову к отцу Кая, и тот, пристально всмотревшись в его глаза, едва заметно кивает. Вожак переводит взгляд на Чжонхуна и кивает тоже. — Мы совершим обмен сейчас. И будут дополнительные условия. Ничейный лес расширится в обе стороны на пять сотен шагов. Воинам обеих сторон запрещено подходить к границе, только постоянному караулу, который будет сменяться два раза в сутки. Если хоть один Белый ещё раз покажется на свободной территории… — Чёрные этого не увидят, поскольку сами не будут туда соваться, верно? Мы согласны. Данный договор действует с этого момента и до дня его нарушения, который, я надеюсь, не настанет при наших жизнях и жизнях наших детей. Вожак Чёрных кивает коротко и уже разворачивается к своим, чтобы выдать указание развязать руки пленного, но Чжонхун привлекает его внимание коротким кашлем и заставляет повернуться обратно. — Но у нас тоже будет дополнительное условие. Вы сможете забрать Кая только в том случае, если он сам этого захочет. В воздухе повисает гробовая тишина, Каю слышно только собственное сердцебиение и сбивчивое дыхание, голова кружится, и приходится постараться, чтобы вновь осмысленно посмотреть на шокированного отца и растерянного, злого вожака его бывшего племени. Частью Чёрных Кай себя больше не чувствует, это странно и пугающе, но и приносит облегчение, он выдыхает, наконец, и высоко поднимает подбородок. Отец хмурится, и вожак, вновь скрипнув зубами, сцеживает сквозь них вслед за парой проклятий. — Его отец хочет с ним поговорить. Чжонхун бросает короткий взгляд на Кая, дожидается ответного и тогда только кивает. Ноги ватные и едва гнутся, альфы расступаются перед Каем, и он подходит к отцу вплотную, глядя прямо в глаза, не стыдясь больше. У Кима старшего серое лицо, тусклые глаза и в толстой длинной косе несколько седых волосинок. Каю не хочется думать, что это по его вине, и послушно отходит в сторону, когда отец отводит его подальше от чужих ушей. — Здравствуй, сын. Я предполагал, что тебя остригут, но что на это так больно будет смотреть… и подумать не мог. И на то, как ты себя держишь… будто с ними заодно. Альфа трёт широкой ладонью лоб и судорожно выдыхает, силится не заплакать, и у Кая сводит челюсти, чувство вины мигом затапливает всё внутри, и деться от него некуда, разве что наружу вывернуться и стряхнуть его как грязь с сапог. — Прости. — Нет, ты меня прости, рано тебя отправили в обход, нельзя было. — Можно, я сам виноват. — Что случилось там, ты расскажешь? Они ночью напали? На нашей земле? Сколько их было? Кай мотает головой только, рассказывать всё он не будет, это точно ясно, отец не поверит, да никто не поверит, и смысла нет. Он поднимает взгляд снова на отца, и тот хмурится. — Что они сделали с тобой ещё? — Показали мне, что я свободный человек. У них нет пленных, отец, потому что они не держат. От них просто никто не хочет уходить. Отец распахивает глаза, не веря своим ушам, а Кай прикусывает язык, чтобы удержать слёзы внутри и ногтем сдирает кожу на ладони. Короткая острая боль напоминает о Сехуне, и это приводит в себя в один миг, Кай вскидывает голову и зло всматривается в глаза своего отца. — Почему сейчас? Почти три месяца прошло, отец, почему сейчас?! — Никто не хочет войны, я три месяца пытался добиться хоть чего-то, и мы нашли вариант, который устроил всех… и вот как ты мне платишь за мои усилия? Ты плюёшь в лицо собственному отцу? Кай зажмуривается, выдыхает резко, отходя назад, и тут же возвращается, чтобы стиснуть отца в крепких объятиях. — Прости меня, я не хотел. — Возвращайся домой, сын, мы заждались. — Отец… — Я обещал вожаку, что ты вернёшься, что мы не зря лишаемся козыря в виде пленника из Белых. Ты знаешь, что будет, если я не сдержу своё обещание? Знаешь, что со всеми нами будет? О братьях своих подумай, они омеги, дети ещё все… Пальцы крепче стискивают жёсткую кожу отцовского жилета, думать о том, что случается с теми, кто попадает в немилость вожаку и совету старейшин, невыносимо, Кай вспоминает братьев, вспоминает тёплые папины руки и тут же отстраняется, чтобы вновь посмотреть отцу в глаза. — Папа?.. — С папой… всё плохо, Чонини… Он не может смириться с тем, что тебя с нами нет. Плачет, с постели не встаёт почти, за эти три месяца ссохся как лист. Вернись, сынок, нам плохо без тебя. Кай проглатывает солёные слёзы, что текут внутрь, глаза остаются сухими, и решается с первым шагом к Чжонхуну. Тот ждёт спокойно, даже как будто скучающе, в то время как все остальные замерли неподвижно, не отрывая глаз от двух альф из одной маленькой семьи, решающих судьбы двух народов. Слова подобрать трудно, и Кай вздыхает тяжело, собираясь с мыслями, но Чжонхун опережает. — Сколько Чёрных воинов понадобится, чтобы стереть с лица земли нашу деревню? Кай смаргивает, задумывается и выдаёт честно, потому что не может ему врать. — Чуть меньше половины. — Я так и думал… — Я смогу вернуться? — Я не знаю, не от нас зависит. — Я спрашиваю только о том, что зависит от вас. Во взгляде Кая злость и отчаяние, нетерпение, кулаки его сжаты накрепко, на пальцах левой руки подсохшая кровь из ранки. Чжонхун улыбается через силу, и Кай осознаёт, что он признаёт его только сейчас, зато целиком и полностью — как равного себе. Как своего соплеменника, альфу своего сына и просто мужчину. — Конечно. Мы будем ждать тебя. — Я могу взять с собой то, что я хочу? — Всё, что пожелаешь. Кай зажмуривается и выдыхает облегчённо, всё, что он хотел бы взять с собой, умещается в одном человеке, и Чжонхун понимает, не может не понимать, и даёт согласие разобраться Каю с Сехуном самим. — Они ждут меня, понимаете? — Я понимаю, Кай. Я всё понимаю. Это твоя семья, и этого не изменить. Что бы ты ни выбрал сейчас, ты жертвуешь собой, собой в первую очередь, и я не имею права осуждать твоё решение. Кай разворачивается на пятках так резко, что вожак Чёрных вздрагивает, и внутренности обжигает горячее удовольствие от этого маленького происшествия, Кай улыбается набок, лишь половиной лица и половиной души, и громко и чётко заявляет. — Я возвращаюсь. *** Дорога до дома проходит как в тумане, ноги заплетаются, но Кай упрямо переставляет их одну за другой, лишь бы быстрее, лишь бы всё прошло, и стало хоть немного легче на душе. Легче не становится и когда он входит в дом, когда торопливо переодевается в свои старые вещи, что уже узки в плечах и кажутся чем-то неправильным, не подходящим и лишним. А когда в дом влетает разъярённый Сехун, становится совсем плохо. Сехун с разбега врезается в него и сталкивает на кровать, седлает бёдра и руками обхватывает за шею так крепко, что дышать становится больно. — Они не могут забрать тебя, ты наш теперь, слышишь? Наш. Сними это сейчас же! Они ведь бросили тебя! — Они пришли за мной. Говорили, что не придут, но пришли. — Не пущу. Я им глотки за тебя перегрызу, каждой чёрной шавке. Ты мой! Мой! — Я твой, Сехуни, а ты мой. Ты идёшь со мной. Дрожащий как в лихорадке до этого Сехун резко обмирает, вскидывает голову и смотрит на Кая с таким ужасом в глазах, что всё тело альфы пробирает ледяной дрожью. Омега отстраняется, вглядывается ему в глаза внимательнее, будто ища в них доказательства того, что правильно расслышал и понял, и когда находит, Каю хочется провалиться сквозь землю от этого ненавидящего взгляда. — Никогда! Никогда ноги моей не будет на этой пёсьей земле! Выродки! Твари, они не могут тебя забрать… Не позволю! — Сехун, там и мой отец, прекрати! Мой папа при смерти. Из-за меня, понимаешь? От горя. Я должен. — И без пап люди живут. Кай оторопело открывает рот и глаза распахивает ещё шире, а Сехун пыхтит натужно, смотрит неотрывно и нисколько не раскаивается в тех словах, что только что вырвались из его рта. — Что ты говоришь такое? Как ты можешь… он умирает там! — И без пап люди живут!!! Мысль о том, что больнее сегодня он ничего не слышал, приходит к Каю, когда он, сбросив Сехуна с колен на кровать, уже связывает все свои небогатые пожитки плотным узлом, а омега дышит через раз, упершись лбом в одеяло, прижав к груди дрожащую ладонь. — Уйдёшь? Выходит так тихо, что Каю на миг кажется, что всего лишь показалось. Он стискивает челюсти, заталкивает отчаянный скулёж обратно в глотку и, сморщившись, встаёт рывком. — Ты со мной? — Ну и пожалуйста. Уходи. Проваливай! Кому ты здесь сдался?! Сехун вскидывается, и спустя мгновение его в доме уже нет, и вместе с ним испаряется и что-то, заставлявшее биться сердце Кая до этого момента. Он больше не чувствует ни рук, ни ног, ни внутренностей, он выходит из дома, видит опешившего Чанёля, видит дрожащего в его руках Бэкхёна, видит Чондэ и Минсока у оград своих домов, видит отца и Исина, так и смотрящего куда-то в сторону. Ханя он не видит, как не обращает на него внимания никто кроме Исина, пришедшего, напросившегося в поход всеми правдами и неправдами только ради него. Хань не выдерживает и убегает из дому ещё до разрешения Чжонхуна выйти омегам, и прибегает на место встречи с Чёрными первым из них, но его не интересует ни Кай, ни судьба племени, ни, тем более, что подумают о нём чужаки или свои. Исин ищет его, и когда их взгляды сталкиваются, Ханю хочется кричать, потому что по глазам Исина он понимает, что это конец. Теперь по-настоящему, потому что альфы позади шепчут о новых правилах, о том, что дозорных будет много, и они будут стоять ровно день или ночь, и никакой возможности улизнуть больше не будет. С сегодняшнего дня, с этого момента, с этого больного, измученного взгляда, начинается медленная смерть, и начинается она для обоих. Хань не может оторвать взгляда от Исина, не может сдержать слёз, он и на ногах с трудом удерживается, и когда Исин вдруг протягивает ему свою раскрытую ладонь, предлагая в последний раз пойти с ним, быть вместе, пусть недолго, пусть в статусе предателей, но вместе, Хань вдруг вспоминает малыша Кёнсу, что появился на свет только вчера, вспоминает испуганные глаза его старшего сынишки, и понимает, что не может. Пожертвовать ими ради собственного мимолётного счастья он не сможет никак, в глотке больно так, что слёзы скатываются по щекам непрерывным потоком, Хань прижимает ладонь ко рту и качает головой. Исин моргает раз, другой, кладёт дрожащую руку на рукоять меча и пятится, когда остальные медленно выдвигаются в путь. Он не седлает коня и тогда, когда все прочие уже скрываются за перелеском, он смотрит на Ханя, стараясь запомнить его лицо до мельчайших деталей, но не выходит. Хань — это запах яблок и мёда, Хань — это безграничная нежность и сладость на языке. Хань — это солнечные блики, шелест листьев и шум водопада. Хань — это уходящее лето, и Исин впервые уходит от лета сам. Он разворачивается быстро, чтобы не успеть передумать и не натворить чего-то ужасного, запрыгивает на коня и резко ударяет его по бокам пятками.