Слово Мэра

Когда Славу вывели из его кабинета, Мирон скинул туфли и с ногами забрался в кресло, закрывая лицо ладонями. Он так заебался, не было сил почти всё это терпеть. Обязанности мэра переплетались с обязанностями отца и это чертовски утомляло. Утомляло настолько, что хотелось порой просто вздернуться в углу кабинета и послать всё к ебанной матери. Услышав распоряжения Охры, Мэр прикрикнул, отменяя это дерьмо, и принял предыдущую позу. Стукнула дверь — Ваня вернулся. — Ты ахуел, блять! — под руку Федорова попалось пресс-папье и полетело в голову, скрытую капюшоном. — Эй! — Охра ученый, Охра увернулся. Но не сказать, что он этого ожидал. — Ты зарываешься. Не делай того, чего тебе не приказано, блять. Не хватало еще, чтобы пошло больше слухов, что Мэр решает всех и каждого. — - Я подумал, его стоит проучить, — Евстигнеев вздохнул, закрыл дверь в кабинет на замок и скинул капюшон. При Мироне он мог это делать, но только при нем. Лицо Ивана покрывали шрамы, щеки были разрезаны наподобие улыбки и грубо зашиты. — Впервые за долгое время появилось стойкое желание кого-то сломать, — голос Мэра Оксимирона был очень тихим и хриплым, он не спал уже несколько суток и нереально утомился, Алиса своим отсутствием мотала его нервы, будто случайная жертва выкручивает насильнику соски. Неожиданно, больно, резко и хочется разбить голову. Карелин просто поставил точку с порвал истончившуюся ниточку терпения. Костяшки Мирона покраснели и он накрыл их губами. — Я уже думаю, нахуй мы это задумали? — Ты хотел Империю, — как бы, между прочим, заметил Охра, протягивая другу стакан, доверху заполненный виски. — Да не про Горгород я. Про Алису. Нахрен я тебя тогда послушал? — Чтобы стать Мэром, в которого поверят и за которым пойдут, тебе нужна была семья. — Вот-вот. Слово в слово, как в тот раз. Они были тогда молодыми, глупыми. Сын библиотекаря и физика, лицеист, и простой пацан с отцом пьяницей, который изуродовал мальчишку в пьяном угаре. Они хотели быть кем-то, не просто двумя парнишками, сочинявшими рэпчик под избитые биты. Мирон мечтал о собственной Империи, мечтал нагнуть и поставить раком всех, кто когда-то его унижал, Ваня впервые обрел друга и просто хотел быть рядом. Так и начался зарождаться Их мир. Мирон запихал в голову Евстигнеева кучу знаний и потащил за собой в лицей, а после — в Оксфорд. Они отучились и вернулись в Россию, в Питер. Кирпичик за кирпичиком, они начали строить свой мир, шлялись везде и всюду, заводили нужные и не нужные знакомства, и когда, наконец, цель была близка, как никогда, Ваня, а тогда уже Охра, сказал, что будущему Мэру нужна семья. И подогнал ему Марину. Марина была истеричной, совокупляла мозги, верещала по поводу и без. Пожалуй, именно из-за неё Мирон потерял большую часть волос. Но тогда он видел в словах друга зерно истины и пошел на его поводу. Уже тогда Ваня умело наставлял Федорова на верные дорожки. И никогда не ошибался. Когда родилась Алиса, Мирон уже прочно сидел в Правительстве. Все умилялись с ляльки, которую Федоров часто таскал на работу, прикрываясь здоровьем жены и её частыми визитами в разнообразные санатории. Он действительно беспрерывно сплавлял супругу куда подальше, выжимая из своих карманов все до копейки, лишь бы женщина не доебывалась до него и до строительства его будущего Города. Мирон шел по головам уже тогда, за ним безбожно тащился кровавый след, пусть это и не было заметно со стороны. «Девяностые, хули», говорил тогда Ваня, прикапывая очередной труп в лесочке, а Мирон держал на руках спящую Алису. Действительно, девяностые, хули. Марина очнулась и поняла, что не видит дочь, когда той стукнул третий год. Тогда она заявилась прямо к Мирону на работу и, угрожая пистолетом, требовала отдать ей дочь. Охра вырубил её, а проснулась она уже в психиатрической больнице. Там её и придушил подушкой какой-то псих, «случайно» выбравшийся из своей камеры. Кровавый след шел за Мироном, ему не нужны были антагонисты и жена, которая отбрасывает тень на Персону будущего Мэра. И вот, Мирону 26, он пристраивает задницу в огромном кожаном мэрском кресле и выдыхает. У них получилось. Алисе тогда было 5. Мэр видел её раз в неделю, остальное время её занимали нянечки и учителя. Он уже стал Мэром, верно? За кой-черт ему теперь она, цель достигнута, верно? Ведь верно…? Он не верил в свои мысли, в свои слова, но понимал, что дочь лишь будет мешать Империи. Мирон отодвинул девчушку на дальний план и подвинул к себе поближе реформы по улучшению Города. — Глаза у него красивые, — пробормотал Мирон, стараясь не уснуть. — Че, у кого? — Охра сидел и скуривал уже энный косяк, иногда протягивая его своему Мэру. — Да у пидора этого. У Славочки. Сонечки, ха, — Мирон обхватил косяк губами и затянулся поглубже. — Почему Сонечка? — Хуй знает. — Балда. — Эй, балда в тебя в трусах, а я Мэр Оксимирон. Сейчас объявлю монархию в своем Городе и будешь вообще звать меня своим Величеством. — Ты и так моё Величество, Миф. — Ну, началось. Поехали домой. Мирон подошел к шкафу и достал оттуда коричневый плащ. Выглядел он довольно смешно, это было не для публики. Просто он, когда-то в прошлом фанат DC, полюбил плащ Гордона и изредка его надевал, прикола ради. Уже сидя в машине, Мирон задремал и положил голову на плечо друга. Но даже во сне Мэра не оставляли тревожные думы. Они еще не доехали до дома, а в его голове мелькали мысли о том, что придется разбираться с Алисой, придется разбираться с Гнойным, ведь тот просто так в тень не уйдет, Федоров понимал. Это злило, раздражало и вызывало ноющую боль в висках. Мэр поморщился и тихо застонал, но, когда его аккуратно и даже нежно погладила по затылку рука его ручного монстра, Мирон затих и остаток пути они доехали спокойно. Охра, конечно же, не всегда был таким, как его сейчас представляет общественность. Тот же Гнойный описывал правую руку Мэра, как невообразимо ужасное существо без души и сердца, которое эти же сердца вырывает из грудин и жрет на завтрак, запивая первой отрицательной. Только Мирон знал настоящего Охру. Точнее, Ваню. Ваню, которого, казалось бы, уже больше нет. Мирон всеми силами пытался вспомнить, когда была пересечена черта, отделяющая Ваню от Охры, но упорно вспомнить не мог. Это лишь добавляло головной боли и тяжести на сердце, почему-то Федоров думал, что вина на этом преображении лежит на нем. Тяжелая рука опустилась на его плечо и слегка потрясла — они доехали до дома и пришло время выходить. Сонливость никак не проходила и Мирон медленно поплелся вглубь своего небольшого коттеджа. Пройдя до общей комнаты, мужчина остановился и начал осматривать хаос, полностью охвативший помещение. Мебель была перевернута, стекла везде, где можно, были перебиты. — Вань?.. — Мэра охватил страх. Не дай Бог, кто-то из оппозиции пробрался в дом и… Нет, Мирон даже думать не хотел, что «и». Охра широкими шагами стремительно ушел вглубь дома, держа в руке пистолет, вернулся он через пару минут, его сопровождал Саша Тимарцев, с которым Мэр оставил свою дочь. Оказалось, эта самая дочь и порушила всю хату. Его Алиса, оказывается, нехило знала основы уличного боя. Когда Тимарцев принес ей ужин, девчонка хорошенько огрела его по морде вазой и помчалась на выход. Там её, конечно, скрутили, но побуянили знатно. Мэра охватила ярость, и он пошел в комнату дочери. Алиса спала, но Федорова это особо не озаботило — он схватил её за волосы и стащил на пол. Девка завизжала, но, когда увидела нападавшего, заорала на чистейшем мате. Мэр отвесил дочери несколько хлестких пощечин, таких сильных, что отлетел парик, и схватил за горло. — Ты, верно, не понимаешь хорошего отношения к себе? Ну, что же, — Мирон откинул девчонку на её же кровать, она ударилась головой и замерла, глядя на него испуганными глазами. — Папа… — по пухлым, еще детским, щекам потекли слезы. — О, я уже папа? Не жидяра? Вот это да. Рот закрой и слушай, что тебе скажет Папа, Алисочка. А папа говорит тебе следующее. Я, если ты помнишь, Мэр. Твоя мать была обузой и где она теперь? Сама знаешь, что нигде. Ты тоже становишься обузой, у меня нет желания возиться с тобой. Я предлагаю тебе два выхода из ситуации и один ультиматум. Слушать будешь? — Мэр сел на кровать рядом с дочерью и, стараясь незаметно стряхнуть раздражение, скрестил руки на груди. Алиса молча кивнула. Девушка смотрела на мужчину так, будто видела его впервые. За этот день отец сказал ей больше слов, чем за последний год, она была удивлена и, кажется, напугана. Она знала, что на самом деле, папы у неё нет. Есть Мэр, с которым она живет. Он злой и жестокий, он трудоголик. Он зовет её дочерью, но она не его дочь, а он не её отец. Он её мэр. И только сейчас она поняла, что её выкрутасы делали только хуже. — Ты понимаешь, что своим поведением ты отбрасываешь тень на мою репутацию? Понимаешь. Ты дура, но не идиотка. Всеми силами Федоров пытался не сорваться на дочь, он старался держать себя в руках и хотел достучаться до неё, не прибегая к крайним мерам, как было с женой. Оставалось надеяться, что Алиса унаследовала больше генов от отца, нежели от матери. Но черт возьми, она слишком напоминала Марину, хоть и не помнила её. Мирон говорил ровно и спокойно, делая размеренные паузы. Он предложил Алисе выбрать между белым флагом и ссылкой, и поставил ультиматум — шаг влево, шаг вправо — расстрел Гнойного. Гнойного и всей оппозиции антихайпа. — Чего тебе не хватает, Алиса? Ты дочь мэра, у тебя есть даже больше, чем всё. Гаджеты, кров, семья, мужик вот появился, пусть я его и не одобряю. — ТЫ ЧТО, СОВСЕМ ТУПОЙ? — девушка, которая уже минут пятнадцать молчала и внимательно его слушала, неожиданно вскочила и чуть-ли не с кулаками полезла на отца. Благо, Мирон был учёный, поставил блок и заломил руки дочери. — ТЫ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ГОВОРИШЬ О СРАНЫХ МАТЕРИАЛЬНЫХ ВЕЩАХ И НЕ МОЖЕШЬ ПОНЯТЬ, ЧТО МНЕ НАХУЙ НЕ УПЕРЛИСЬ НИ АЙФОНЫ, НИ ДЕНЬГИ, НИ НАШ ОГРОМНЫЙ ДОМ. МНЕ НУЖНА СЕМЬЯ. ТЫ МНЕ НУЖЕН, БЛЯТЬ. Она вырвалась и всё же умудрилась отвесить мужчине несильную, но звонкую пощечину. Отрезвляющую. Мэр, нет, Мирон Федоров, замер и уставился в одну точку. Он совершенно не думал о подобном. С Алисой они не сидели так долго, как сегодня, уже несколько лет. Он даже не мог сказать, когда именно. «Это фиаско, Мирон Янович, » — Сказал он сам себе и накрыл голову руками, согнувшись пополам и уткнувшись в свои колени. — «Ты — пиздец, Мирон».