Половина второго ночи, практически неработающие фонари, крепкий леденящий ветер и две подруги, кричащие строчки песен про нераздельную любовь, идут по скверу, забыв о времени, — это дружба двух подруг. В ближайших домах то и дело что включается свет, кто-то даже послал их подальше, будто девушки сразу замолкнут и уйдут. В их последнем месте — баре, — наполовину выпитая бутылка виски, а в рюкзаке русой — несколько банок пива и минеральная вода, которые спасут их завтра утром.
— Так вот, бухаю я однажды в каком-то прокуренном, отвратительном баре, в углу уже кто-то наблевал, выпивка отстойная, а я сама в дрова, поэтому почему-то мне показалось, что захолустный бар на самом деле великолепный ресторан с мишленовскими звёздами, а я пью прекрасное белое вино, сижу в роскошном платье от кутюрье, и толя тополя. Понимаешь, насколько я набухалась? Короче, тут заходит какой-то мудак — с отросшими волосами, с такой козлиной бородкой, в кожаной куртке, весь такой на пафосе — подходит к стойке в парах метрах от меня, ему наливают стопку водки, он залпом, даже не выдохнув, выпивает и как бы «подплывает» ко мне. И такой, — Даша слегка прокашлялась, чтобы имитировать голос. — «Эй, сними свои громадные очки, чтобы меня поближе увидеть, — понимаешь, дебил, — а я чтобы увидел твои огромные сиськи». Я ему подыгрываю, типа: «Ого, я уже что ли белочку словила?». А он все никак не отстаёт: «Да, пошли в мою норку, и там я проверю твоё дупло», и хватает меня за плечо, ведя к туалетам. Тут я понимаю, что если сейчас не отделаться, то пиши «пропала», но не рассчитала силу и прописала ему слишком красиво в еблет. Он потом обзывал шлюхой, что как-то глупо, ведь я ему не дала. А домой я пошла пешеходом, так как подумала, что таксист начнёт тоже подкатывать.
— Ну ты жжёшь, Зарыковская, — пролепетала Лиза, которая все это время, не пропустив ни словечка, слушала бухие приключения подруги, хотя сами сейчас тоже нетрезвые.
— Неред, сколько вообще сейчас времени? — подняв палец вверх, но с шатающимся телом, спросила Даша. Её красная помада на губах давно стёрлась, оставив только окантовку по краям, а очки сползли на край носа.
— А он тебя целует, говорит, что… почти два часа ночи! — подняв запястие, чтобы показать время, указывает Лиза своей подруге пальцем на часы, крича ей в самое ухо. — Самое время орать песни «Руки вверх»!
— Неет, Лизочка, пора домой, мне завтра на работу, — нараспев умоляла темноволосая. Лиза стала разглядывать её бледное лицо, заглядывать в эти глаза цвета неба, а Даша в ответ глядела на неё. Вдруг Неред остановилась на полу-вдохе, так как над губой подруги появилась новая краска, краснее помады.
— Блять, Даш, у тебя кровь из носа, — с паникой в глазах сразу начала шастать по карманам в поисках платка Неред. Который раз это происходит, который раз Лиза замечает посиневшие ногти девушки, который раз они посещают больницу, ожидая ответов.
Она не успела… кровь густым потоком хлынула из носа подруги, волосы буквально клоками выпадали, она согнулась пополам из-за боли в спине, истошно крича что-то наподобие «Бип, бип», безостановочно, пока Лиза пыталась что-то исправить, сдерживая потоки слёз.
Вдруг её словно ударило ледяной пощёчиной, и она проснулась в судорогах на пальцах и с трезвонящем будильником. Этот день настал. Сегодня её подругу закопают в землю, вспоминая о её успехах и говоря, что Бог забрал Дашу, потому что она сделала всё в жизни.
Елизавета так не думает, она считает, что Зарыковская многого не успела и, если бы не эта ёбанная лейкемия, она бы продолжила свой бизнес. Но её жизнь оборвалась слишком быстро — где-то три месяца, во время которых Даша потеряла всякую надежду на лучшее, на жизнь. Сейчас её родители собираются продать всё, что некогда было мечтой Даши, которую она в каком-то смысле даже осуществила.
Неред оглянулась по сторонам, не увидев ничего, что подаёт признаки жизни: за окном серое пятно неба и больше ничего, на столе — бесконечная пустота поверхности, сам звук в квартире как будто стал полым, и всё замерло, ожидая, когда хозяйка даст слабину, и они нахлынут тогда тишиной безысходности. Глаза Лизы слегка слезились ото сна, поэтому она решила открыть на распашку окно со словами: «Да мне похуй, заболею я или нет, все равно когда-нибудь умру, так зачем же оттягивать?». Все эти последние дни так и насыщены нагнетающей атмосферой смерти, что становится трудно дышать, лёгкие просто не могут взять большое количество свежего воздуха, словно замкнуты в тисках. Но надо собираться, каждая минута на исходе. К счастью, Лиза заранее приготовила одежду, будто точно зная, что проспит. Одежда, специально подходящая к этому дню, также сильно символизирует настроение русоволосой: чёрные брюки, чёрная рубашка, чёрные кеды в конце концов.
Пора. Съев скудный завтрак из одного бутерброда и чая, Елизавета вышла во двор, ожидая такси, такого же чёрного.
Ведь никто её больше не заберёт.
В черном глянцевом такси, пахнущем кожей, Лизе стало хуже, теперь и на душе чернота, и перед глазами. Она ждала хоть какое-нибудь сообщение от Данила, который едет в другом такси, также думая о ней, пока в области щиколоток приятно щекочет росток. Лиза заводит прядь волос за ухо и чувствует что-то гладкое, не похожее на волос, — это крохотный цветок фиолетового цвета. Она оставляет ухо закрытым, спрятав цветок и обещая, что отдаст его Даше в качестве последнего подарка. Больше ненужного ей.
В глазах не осталось больше слёз, но хочется рыдать навзрыд, разрывая всё на своём пути. Однако девушка понимает, что больше ничего не вернуть, её любимая Даша, частичка её, осталась лишь мягким воспоминанием в гниющей душе Лизы. Неред крутила в руках свой телефон, все еще ожидая, что сейчас придет сообщение от Зарыковской, оповещая её, что все это была лишь шутка, пранк, или как там его. К сожалению такого сообщения не пришло ни тогда, ни сейчас.
Черная Audi остановилась у ворот местного кладбища. Из-за дождя земля превратилась в одно большое месиво. Кашин накинул капюшон от своей кофты, выходя из машины. По дорожкам между могил ходили горем убитые люди. Кто-то потерял мать, кто-то отца, а кто-то своего ребенка. Кладбище — единственное место во всем мире, где человек чувствует себя не живым и не мертвым. Никаким. Он просто существует отдельно от всего мира.
Рыжий парень достал телефон с кармана худи. Разблокировав его, он начал искать контакт подруги погибшей. Капли падали на экран смартфона, затрудняя тем самым набор сообщения. Девушка написала ему, что подъезжает к главному входу и попросила, чтобы Данил спрятался под какую-нибудь крышу, ибо под таким холодным дождем можно и пневмонию заработать, а еще одни похороны она просто не выдержит. Последнее она, естественно, произнесла лишь мысленно.
Такси Лизы подъехало спустя пару минут. Девушка украдкой вытерла скатывающуюся слезу и отдала деньги водителю, тот лишь горько кивнул в ответ. Данил выкурил уже третью сигарету подряд, даже не замечая этого. Так всегда происходило, когда он блуждал в своих раздумьях и мыслях. Маленькая Лиза подошла к парню:
— Всё в порядке? — спросил Данил.
— Нет, — ответила спустя несколько секунд молчания Неред, тихо шмыгнув носом. — Как похороны могут быть такими ужасными? Почему люди считают, что похороны нужны для умершего, что так он будет жить на том свете намного лучше, если тут как можно больше грустить?
— Потому что они хотят в это верить, — почти шёпотом сказал Даня.
— Тогда почему же в другие дни они все настолько чёрствые, настолько равнодушные… что становится душно от их скорби? — тяжело вздохнув, с паузой спросила русая.
— Посмотри сюда, — он положил ладонь на её спину, а другой обвёл вокруг, указывая на всех собравшихся. — Ты, как и я, видишь людей, однако это не значит, что тут есть человечность. Открой глаза, и увидишь всё лицемерие, плодившиеся веками.
***
— Где ты вчера была?
— В больнице, результат получила.
— Ну, как там?
— Всё плохо…
***
Горем убитая мать Дарьи рыдает в плечо мужа, пока собравшиеся говорят последние слова мёртвой. Все эти «нам будет тебя не хватать» — к чему они? Насколько они эгоистичны, раз не звонили Даше и не говорили, что они всегда рядом и поддерживают её, но собрались целой толпой на похоронах и первые жаждут сказать, как они горюют. Священник читает свою проповедь, отвлеченную на совсем другую тему. Так и действует религия — в моменты уязвимости она набрасывает сети своей
правды, пытаясь затащить как можно больше людей под свой золотой купол.
Даша просила Лизу ничего не говорить, вообще лучше не приходить на этот ненужный парад печали. Но она пришла. Молча, сухо и не произнося ни слова, русоволосая подошла к гробу с теперь вечно спокойной девушкой, в ногах которой лежали белые крупные розы, и кладёт аккуратненький фиолетовый цветок, на секунду заглядевшись в этот контраст, и идёт обратно к Дане, что пытается скрыть своё удивление за маской скорби.
«Неужели это Лиза,
та самая, которую предназначила мне вселенная, — думает Данил. — Она
та самая».
***
— Нет! Я больше не выдержу этот маскарад эмоций, где лишь одна, давно истёртая и надоевшая маска — скорбь. Надо развеяться, — произносит Неред, когда заканчивается торжественная часть и все пришедшие собираются ехать в кафе. — Всё равно я туда не поеду, — кивает она в сторону машин, которые отвезут всех в это злосчастное место, где ещё больше все будут
горевать.
— И куда же ты хочешь? — спрашивает рыжий, пытаясь понять, что движет этой девушкой.
— Для начала не помешало бы покурить, а потом решим.
Докурив, она бросила сигарету в грязь и втоптала её, выплескивая эмоции.
— Ладно, идём, — скомандовал Кашин, хватая девушку за руку и не объясняя совершенно ничего.
***
— Ну и что это, блядь, такое? — вскидывает русоволосая, когда они подъезжают к какому-то району.
— Сейчас поймешь, а может, и нет. Сам не знаю, — отвечает Данил, впрыгивая в подъезд и поднимаясь на лифте вверх.
Ещё пару минут, и они стоят на старой, закиданной окурками крыше, откуда видны дома и купола Петербурга в медовых лучах солнца. Скоро закат, поэтому небо окрашено в лиловые, нежно голубые, пунцовые краски. Поняв друг друга без слов, они, оступаясь, спустились к самому краю крыши и спустили ноги.
— Ты не сможешь избежать смерти, как бы не пыталась, — произнёс Кашин. — Рано или поздно, это всех настигнет. Так почему бы не прожить эту чёртову, мать её, жизнь в наслаждение?
Лиза молчала.
— Да, грусть — тоже эмоция. Да, грустить иногда полезно. Да, я лучше заткнусь, — он сморщился, понимая, что очевидно ничего нормального не сказал, только банальности, коих хватает. Но разве истина не в простоте? Разве самые простые слова не могут растопить человеку сердце?
Он протянул ей руку, мысленно обещая, что больше никогда не отпустит. Лиза с осторожностью, а потом с полной уверенностью скрепляет свою холодную ладонь с его горячей.
Они молчали, взирая на город, залитый светом, пока сумерки не обволокут всю красоту заката и ночь не сделает его вдвойне красивее, пока этот поистине великий город не облачится в золотые, мерцающие капли золота.
