My placebo

— Интересный выбор, — задумчиво тянет парень, доставая изо рта чупачупс. Он еще несколько секунд рассматривает рисунок. — Где набивать будем? — А ты точно сможешь? — легкомысленно было просить об этом одну из шлюх, но ему тут нашептали, что до этого Чимин был отличным мастером. Остается только надеяться, что это так. Не то, чтобы было денег жалко или долго искать кого-то, просто Юнги любит тратить время с пользой. — Думаю, да. Юнги стягивает с себя майку, показывая пальцем на место сразу, где заканчиваются ребра с левой стороны. Он чувствует на себя чужой взгляд, внимательно исследующий его тело. Парень как-то странно улыбается, снова беря конфету в рот, и обходит кресло вокруг, разворачивается его в сторону Юнги. — Садитесь, — приглашает он, застилая что-то под спину. На лице играет легкая улыбка, и это начинает подбешивать. Мин не привык, что люди так много улыбаются, и все же он знает, что обычно именно за этой радостью и беззаботностью скрывается все самое ужасное. Столкнувшись с серьезным взглядом напротив, Чимин еле заметно поджимает губы. Он нервно прокручивал одну из многочисленных сережек в левом ухе, садясь рядом на свое место. И Мин слегка успокаивается, понимая, что его все-таки немного боятся. Краем глаза он видит, как Чимин закатывает рукава и натягивает перчатки. — Поднимите, пожалуйста, руку, — он протирает кожу и принимается за работу. Сначала набросок. Юнги настолько было скучно лежать, смотря в потолок, что ничего не осталось кроме как обратить внимание на Чимина. За ним было приятно наблюдать: сосредоточенный, он выводил на коже линии, и без дурацкой улыбаки его лицо казалось даже чуть рассудительным, мудрым. Его волосы светлые, крашенные, с испорченными кончиками, которые топорщились в разные стороны и лезли в глаза, так что приходилось постоянно подправлять пряди, убирая их за уши. Глаза были ярко подведены черной подводкой, а веки подкрашены зелеными тенями, которые сразу же въелись в подсознание. В ушах Юнги насчитывает около девяти сережек и думает, как же красиво. Чимин очень красивый. — Давно ты здесь? — вдруг спрашивает он с легким сожалением и сразу же откашливается. Пак поднимает на него затуманенный взгляд и отвечает не сразу. — Где-то полгода. — И как ты здесь оказался? — Разве это играет особую роль? — Чимин медленно выпрямляется в спине и руки его сами тянутся к сережкам, начиная их нервно прокручивать в ушах. Какая странная привычка. — Ты прав, мне пофиг, — Чимин кивает и возвращается к работе. Больше Мин не пытается начать разговор, пока сам парень не прерывает тишину своим вопросом. — Кто сделал набросок? — Пак снова улыбается такой своей дежурной улыбкой вежливости, и Юнги это бесит. Что за идиот ему попался? — Сам, — нехотя отвечает Мин. — Серьезно? Выглядит очень профессионально, — он снова наклоняется к коже, слегка ведя пальцем по линиям. Мурашки бегут по телу. Юнги ждет, что его сейчас начнут расспрашивать о смысле, но Чимин снова замолкает. Он просто берет в руки машинку и начинает наносить следующий слой, вгоняя иглой черную краску под кожу. Юнги сам придумал рисунок. Хотя тренировался рисовать не один месяц, а может даже год в поисках чего-то похожего в сети и превращая это в свое. В итоге, на его ребрах будет красоваться железная клетка с птицей, обмотанная цепями и колючими розами, чтобы никто и никогда не смог оттуда вырваться. Даже если эта птица он сам. — Не больно? — спрашивает Чимин, не отрываясь от работы. Юнги качает головой. Почти не больно, особенно, по сравнению с болью разбитого отцом лба или, например, той болью, которую он причиняет другим, полностью осознавая, получая удовольствие. Белая майка парня, которая чуть велика ему по размеру, сползла вниз, открывая вид на его ключницы. Кем-то искусанная кожа, оставленные засосы, среди которых тоже виднеется маленькая татуировка ввиде бумажного самолетика. Что-то скребет у Мина внутри при виде этого, и он резко отворачивается. Юнги делает глубокий вдох и выдох, стараясь не концентрироваться на колющей боли. Щемит что-то там у него внутри. И ему сейчас самому неописуемо сильно хочется пустить чужую кровь, заставить плакать, упасть на колени, свести раз и навсегда эту улыбку с лица... — Какой смысл этой наколки? — спрашивает он, уставившись в противоположную сторону, чтобы не видеть Чимина. Этот парень кажется ему хорошим человеком. Юнги незачем рассматривать в нем кого-то интересного. Незачем ломать еще одну жизнь. Но уже сложно о нем не думать. И почему ему посоветовали именно это место? — Она символизирует мою свободу, — Юнги хмыкает, резко поворачиваясь к нему. Его кулаки сжимаются до побеления. — И ты считаешься себя свободным? Ты сидишь здесь взаперти, торгуешь своим телом, которое ебут в месяц десятки мужиков, у тебя даже глаза, как у шлюхи. Где ты тут нашел свободу, кусок ты дерьма? Чимин не моргая смотрит на него. — Но вы ещё более жалкий. Удар. Кровь. Боль. *** Юнги раскрывает глаза и сразу же кидает взгляд на Чонгука, лежащего на самом краю. Мин свешивает ноги, находя под кроватью свои тапки. Тело ломит. Парень опирается локтями на колени и трет лицо ладонями. Мысли в обратном порядке возвращаются в его памяти, начиная от ночи с Чонгуком, заканчивая на моменте в кабинке туалета. О нет, нет… Он сидит так несколько минут, тяжело дыша, и сам не замечает, как начинает медленно крутить сережку в правом ухе. У Юнги нет плана, нужно просто действовать. Мужчина наконец поднимается, накидывает на себя халат, натягивая капюшон на голову. Пересекает комнату, идя к рабочему столу. Сразу хватает пачку сигарет, запихивая в карман и, кинув еще один взгляд на Чонгука, понимает, что без этого не обойтись. Открывает первую полку, вторую, и выуживает оттуда наручники. Возвращается обратно к кровати и аккуратно вытягивает из-под одеяла чужую бледную руку. Чонгук в полной отключке и никак не реагирует. Мин ведет пальцем по его посиневшему запястью и, еще секунду помедлив, застегивает первую часть наручника, а вторую цепляет на железный прут изголовья кровати. Этого, конечно, не пришлось бы делать, если бы Юнги точно знал, что Чонгук не уйдет. Но это не так, поэтому ничего другого не остается. Главное не перестараться. *** Юнги, выйдя из комнаты, тихо прикрывает за собой дверь. Парень выходит в пустой коридор и по тишине понимает, что уже дело близится к утру. Клуб закрывается в шесть. На то, чтобы разойтись, понадобится ещё где-то полчаса, а потом до следующего вечера это место погружается в тишину. Мин смотрит себе под ноги, машинально поворачивая в многочисленных коридорах. Он достает из кармана халата телефон и набирает номер Намджуна. — Чего тебе надо, блять, так рано? — после долгих гудков сипит в трубку знакомый голос. — И тебе доброе утро, — без особого энтузиазма хрипит Мин в ответ. Он медленно поднимается по лестнице, выслушивая отборную и совершенно бессмысленную брань Намджуна, которому просто, как всегда, нужно дать выговориться. Потом он на несколько минут замолкает, а Юнги уже поднялся в основной зал и медленно плетется, шаркая своими черными тапками по полу, на котором виднеются пыльные отпечатки чужих ног после бурных ночных танцев. — Так чего тебе надо, кусок дерьма? — более сдержанно спрашивает он. Мина уже ничего не удивляет. Он проходит мимо бара, поворачивая к туалетам, и ненадолго останавливает перед дверью. — Мог бы и помягче быть, — нащупывает на всякий случай пачку сигарет в кармане и заходит внутрь. В трубке слышно злобное сипение Кима, который явно все ещё лежит в своей кровати, борясь с головной болью и похмельем, не догадываясь о том, какие потрясения ждут его сегодня. — Бери своих псов и приезжай сюда. — Что? — возмущенно ноет он. — Какого ты опять натворил? — уже без матов. Значит понял, что Мин не в настроении играть в доброго дядю. Юнги медленно идет к последней кабинке и без колебаний распахивает дверь. Кожа посинела. Теперь он не такой красивый. Он на секунду прикрывает глаза и разворачивается спиной к трупу. — Намджун, я убил человека. *** Опершись на умывальники, Юнги наблюдает, как Намджун аккуратно укладывают посиневшее тело на носилки. Лицо скрывается под черной клеенкой, и Ким выпрямляется, измученно вздыхая. Тяжелый взгляд устремляется на Юнги. — И что ты предлагаешь мне делать? Как я должен покрывать тебя? Сказать, что чувак сам избил себя до смерти? — в отличие от того Намджуна, который полчаса назад орал отборные матом, этот Намджун очень зол, разочарован, может быть даже в ужасе, поэтому говорит тихо и сдержанно. Мин молчит, доставая из кармана пачку сигарет. Он протягивает одну Киму. Тот, нахмурившись, принимает. — Если ты думаешь, что повезло один раз и повезет еще, то ты глубоко ошибаешься. И ведь это только верхушка айсберга, — Мин не поднимает глаз, исследуя каждую царапину на розовых кедах, торчащих из-под черной клеенки. Намджун опирается на раковину около него и тоже закуривает. — Ты уже идешь по статьям десяти, как минимум. Если бы ни я, давно гнил бы за решеткой. — Хочешь услышать, что я признателен тебе? Но ты и без того это знаешь. Моего лексикона не хватает, чтобы выразить благодарность. — Да к черту твою благодарность! Думаешь, я за твой счет пытаюсь самоутвердится? Нахрен надо, мы не в детском саду. Да лучше бы я сам был на этом месте, чем расхлебывать все это! — Намджун притихает, потирая переносицу. Юнги медленно пожирает чувство вины, но лицо его каменное, а в голосе ни намека на то, чтобы извиниться. — Это не может длиться вечно, — они оба это знают. На плечах Юнги действительно висит уже слишком много: убийство, наркоторговля, ущемление прав и свободы личности... — Ладно, хватит прохлаждаться. Были свидетели? Будут кто его искать или нет? В плане, родственники, близкие. — Его некому искать. Он работал на меня пять лет… — Намджун перебивает. — Хватит называть это работой! Ты их за рабов держишь, — Мин качает головой, принимая это почти как оскорбление. — Все они знают, на что идут, оказываясь здесь. Я лишь хорошо выполняю свои обязанности, а вот некоторое из них — не очень. — А что, если не знают? — повисает молчание. — Это всего лишь бордель, а они шлюхи. Не я заставлял их выбирать эту "профессию", — раздраженно и резко отвечает Мин. Это на него не похоже. Намджун знает, что если интонации переходят на повышенные, то это темы важны для Юнги, который обычно холодный, но тут он не может сдержаться. — Но это не обычный бардель, — специально эмоциональный Намджун наоборот говорит тихо и сдержанно. — Под этим зданием живут двадцать парней, не считая тебя. И не просто парней. Дрессированные и запуганные, будто дворовые собаки в приюте для бездомных. Ты стал слишком жестко к этому относиться, — Юнги цокает языком и затягивается. — Зачем преувеличивать? Им не так уж и плохо. Мои клиенты - не сброд. Это место для избранных. А моя задача оправдать ожидание людей, которые отваливают за это огромные бабки. Я просто требую соблюдения определенных правил. И не в плену они здесь! Взамен они всегда накормлены, спят чуть ли не в хоромах. Ничего так устроились, а? — теперь очередь Намджуна молчать. Он знает, что прежний Мин никогда бы такое не сказал. Раньше в нем была человечность, но сейчас совсем другой человек. Что его так поломало? Ким не знает. И не хочет он лезть в это болото еще глубже. Хватит уже и того, что он не один год покрывает преступника. Лучший друг начальника местной полиции, владелец барделя и клуба, и уже как три года убийца. Пусть неформальный. Не самолично, но Намджун знает, что если бы не Мин, вряд ли бы тот парень наложил на себя руки. Куда катится этот мир? Но, к сожалению или к счастью, Намджун не из тех, кто сдаст своего. Да, он тоже не образец нравственности и морали. Гей, выпивает, но даже ему теперь кажется, что Юнги перешел какую-то невидимую грань. Только как помочь ему? — Знаешь, я все пытался не думать о том, кто ты, ради всего, что между нами было и будет, но теперь это не кажется такой хорошей идеей. Не думаешь, что все зашло слишком далеко? — Юнги начинают злить эти попытки воспеть к его совести. Какой идиотизм говорить ему об этом сейчас. — Я не собирался его убивать, — рыкает он. — Лишь пытался наказать, но, видимо, надо было отпустить эту шлюху. Все равно рано или поздно он бы сдох где-нибудь от СПИДа, — в нем закипает болезненная злоба. Как же Юнги ненавидит, когда его не слушают. Как же его бесят подобные выходки. Этот парень сам решил уйти, так нахера было возвращаться? — Объясни мне теперь, зачем ты это сделал? — будет ли Намджун хорошим другом, выгородив Мина снова или это пойдет только на вред тому? Юнги неспешно докуривает сигарету и выкидывает бычок. Он включает воду и умывается. У него на душе непосильный груз, и он боится надорваться, если не уже. Лишь бы никто не заметил слабину. — Вообще-то, был один свидетель. Я знаю, что он заметил. Все было слишком очевидным. Все-таки, не каждый день я убиваю кого-то, — «Еще чего не хватало», — думает Намджун. — Но я разберусь с ним. Значит, самый важный вопрос останется без ответа. Возможно, Юнги сам не знает, что сказать. Возможно, он сходит с ума и тянет за собой Намджуна. — Ладно, просто заткнись уже, мудак. Видеть тебя не могу, — он стягивает клеенку, осматривая тело. Задирает майки и морщится, ощупывая. — Да ты ему ребро, бля, сломал. Видны следы побоев. Его никак нельзя вести в участок. — А смысл? Давай просто избавимся от тела, — пожимает плечами Мин. Намджун переводит на него шокированный взгляд. — Только один я не смогу. — Вот так просто? Думаешь, выкинул на мусорку и все? — Нет, — слабо тянет Юнги. — Я не знаю. Думал, ты в этом спец. — Уж извиняй, — Намджун снова резко поднимается на ноги, хватаясь за голову. Он ходит туда-сюда по маленькому помещению. — Тебе, что ли, вообще похуй? — подрывается он к Юнги, тыча ему пальцем в грудь. — Я поплачу, когда ты уйдешь, — Мин нервно смеется, отшатываясь. — Да ты…ты после его смерти сам сдох в тот день. И хватит молчать. Скажи хотя бы, что тебе жаль! — Мне жаль, — безэмоционально повторяет Мин. — Да пошел ты, — отмахивается Ким. И почему он до сих пор здесь? Почему до сих пор не вызвал наряд полиции, чтобы запекли за решетку этого аморального типа. Но они оба знают, что он этого никогда не сделает. Юнги слишком глубоко сидит в его душе. Общее детство, школа, общага, друзья, тусовки. Их дороги так и не разошлись, но тропинки выбрали они разные. Хотя, если Намджун снова собирается помочь, то не так уж и сильно они отличаются. — Юнги, это последний раз, — обернувшись, холодно говорит он, смотря прямо в глаза. — Больше и не нужно будет. Кажется, в прошлый раз он тоже сказал что-то подобное. *** Чонгук просыпается от тихого шебуршания и чужих шагов. Стоит ему попытаться подняться, как тянет неприятная боль в мышцах, а левую руку он и вовсе не чувствует. Чонгук разлепляет опухшие после рыданий веки и, задрав голову, смотрит на наручник, которым приковано его запястье к железным прутьям изголовья. — Доброе утро, — отвлекает его холодный голос, опережая все мысли. Юнги нависает над ним, появившись из ниоткуда. Обычно низкий, теперь он кажется угрожающе высоким. Мин, наклоня голову слегка набок, медленно ведет взглядом от головы до ног, буквально оставляя болезненные ожоги. Еле заметная улыбка искажает его лицо. Мужчина наклоняется к Чонгуку и, проведя носом по щеке, тихо шепчет на ухо. — Ты такой милый в своей беспомощности, — парень всем телом вжимается в кровать, отворачивая голову в сторону. Юнги хмыкает, уткнувшись в его волосы. — Вчера ты был более приветлив, — он берет его за подбородок, поворачивая на себя лицо. Эта злость и ненависть в глазах Чонгука. Забытое чувство нежеланной собственной боли. Мин пытается добиться чего-то другого от их всех, но не умеет использовать ничего, кроме жестокости. Он не знает, что можно с людьми по-хорошему. Точнее знал, но все они в итоге уходили, использовав его, как временную остановку на пути к кому-то другому. Поэтому он не знает другого способа привязать к себе людей. Чонгук хмурится и дергает прикованной рукой. — Отпусти меня! — он пытался крикнуть, но голос сорван, поэтому из горла вырывается только жалкое сипение. Юнги усмехается. — Нет, малыш, не притворяйся обиженным. Командую здесь я, — и он наклоняется к нему, впиваясь в губы. Чонгук мычит, брыкаясь, и кусает Мина. Но даже это было слишком ожидаемым. Тот отстраняется, шипя. — Ничего себе, какие мы злые, — он касается своей губы, смотря на кровь, а потом переводит снисходительный взгляд на Чонгука. — Ты еще просто не понимаешь, что происходит, — небольшая пауза. — А я даже думал позволить тебе размяться, принять душ, — Чон снова решается сказать что-нибудь резкое и гадкое, но что-то во взгляде Юнги сдерживает, предупреждает. Оно забирает желание бороться, оставляя только чувство бессмысленной пустоты. — Но нет, так нет. Оставляю этот ключик здесь, — Юнги кладет один на край тумбочки, смотря прямо в глаза Чонгуку. — Чтобы тебе не было скучно в мое отсутствие. Попробуй достать. Больше Мин ничего не говорит. Он еще несколько минут что-то ищет в шкафу, а потом выходит, оставляя наедине с самим собой. Наверное, это еще хуже. Чонгук кричит что-то ему в след, но никакой реакции. Он мечется по кровати, яростно дергая рукой. С каждой секундой этого ощущения замкнутости, лишения свободы, его начинает одолевать страшное отчаяние. Переворачивается на живот и орет в подушку, пока волна паники не отступает. Чон начинает судорожно думать: как выйти из этой ситуации и стоит ли. Сам факт произошедшего вчера ломает его волю и гордость. В том, что он сделал, не было никакого смысла. Просто хотелось, чтобы кто-нибудь пожалел его. Но нет, кого-нибудь уже никогда не будет достаточно. Нужно было просто покончить с собой и сдохнуть наконец, а не вот это вот все. Чонгук лежит, тяжело дыша, пока ярость снова заполняет до основания. Он кое-как садится, подтягивая к себе свои слабые ноги и больной зад, и несколько раз яростно дергает рукой, надеясь оторвать ее, даже если придется остаться без кисти. Но бесполезно. Впервые за все время он смотрит на ключ. Ему не хотелось играть по чужим правилам, но это действительно единственный путь. Вряд ли Юнги, посадив его на наручники, теперь так просто отпустит, но не попытаться Чонгук не может. Привычка бороться сидит глубоко у него внутри и не позволяет сдаться на произвол судьбы. Хотя он совершенно не знает, что будет дальше. Чонгук игнорирует боль в запястье, которое уже кровоточит. Он пытается отдышаться. Рукой тянуться бесполезно. Если только ногами. Но даже спустя какое-то время мучений с ноющим телом, ничего уже не получается. В конце концов он закрывает глаза и перестает двигаться. Вдруг слышит, как поворачивается защелка в двери, но никак не реагирует, думая, что это Юнги. — Чонгук? — знакомый взволнованный голос одергивает его. Над ним стоит Джин, испуганно зажимая рукой рот. Да уж, при виде лежащего полуголого парня, который прикован рукой к кровати, Чонгук тоже бы удивился. Но сейчас ему даже не стыдно, зато страх на лице Джина напоминает ему о собственном. — Пожалуйста, — единственное, о чем может он попросить, показывая пальцем на край тумбочки, где лежит ключ. *** — Что случилось? — Мин смотрит на хмурого больше обычного Чимина, который лениво ковыряется в своей тарелке. — Не вкусно? — спрашивает он, пытаясь заглянуть тому в глаза. Пак мотает головой, и у Юнги что-то щелкает: почему он так мягко спрашивает, как будто переживает о чужих чувствах? Ведь достаточно просто потребовать ответ. — Иди сюда, — в его голосе чувствуется сталь. Чимин никак не реагирует, но оба знают, что повторять не придется. Между ними повисает напряженное молчание. На фоне играет классическая музыка, потому что Юнги так легче себя контролировать, но в таких условиях это только раздражает. Он поднимается, чтобы выключить. Потом снова оборачивается к сидящему Чимину. — Можешь сваливать нахрен отсюда, если нет настроения, — Максимальная мягкость, на которую он сейчас способен. Злость от мгновенного разочарования накрывает Юнги. Как у него только могли промелькнуть мысли о том, что Пак все-таки будет идеальным вариантом, готовый стерпеть любую жестокость или даже излечить этот недуг, который черной тенью преследует Юнги с самой юности. Мин надеялся, что Чимин научит его другим способам наслаждения, но вдруг вся неустойчивая конструкция рушится. Парень не двигается с места, уткнувшись в свою тарелку. Он знает, что будет дальше. — Можешь, пожалуйста, снова сесть? — в другой раз Юнги бы не слушал. Эта единственная фраза, которая сама собой вырвалась у него изо рта, вдруг открыла ему глаза на происходящее: он ужинает с каким-то парнем. И, кажется, ему не безразличен он. Как же бесит… С Чимином все с самого начала пошло не по плану. Он уже немного знал, кем был Юнги, потому что какое-то время работал здесь, в этом «заведении», как бы там не называли остальные. И Чимин тоже человек, как бы его не называли другие или даже сам Юнги. Он много уже слышал о боссе, его жестокости, безразличии, строгих правилах, которые все соблюдают здесь, чтобы не жить на улице. Да, эти люди торгуют собой, но бывают моменты, когда ничего больше не остается. Пак научился никого не осуждать за их жизни не потому, что он такой хороший, а потому что тоже не хочет быть осужден другими. Но теперь в его жизни снова появился якорь, а ещё он прекрасно знает, что к Юнги нельзя привязаться, что он оборвет, но не попытаться нельзя. Чимин больше не может молчать. Пак резко поднимается из-за стола и обходит вокруг. Его действия настораживают. Мин привык, что люди действуют предсказуемо или вообще не действуют, ожидая указаний от него. Так, наверное, неплохо жить, когда все решают за тебя, но Чимин не такой. Он наравне с Юнги, и это именно то, что восхищает в нем и одновременно является поводом для ненависти. Почему он перестал бояться, хотя все остальные шарахаются в стороны. Юнги впервые за много лет почувствовал свою уязвимость перед кем-то. Вот он, его улыбающийся, кричащий от боли, причиняемой его руками, истекающей кровью, изнасилованный, но не убитый. Самый страшный палач. Чимин упирается руками в стол и отодвигает его подальше. Юнги все также не двигается, обезоруженный своей же собственной жертвой. По крайней мере, так должно было бы быть изначально. Пак решительно смотрит ему в глаза и, чуть помедлив, садится на колени. Он упирается лбом Юнги в плечо и тот чувствует, как он снова слабеет. Можно услышать тяжело дыхание. — Мне кажется, у меня проблемы, — шепчет он. До сих пор Юнги никогда сильно не волновали люди, их чувства. Точнее, только чувтво боли. Он просто владелец клуба и хорошего борделя. Часто имеет дело с наркотиками и алкоголем, оттого и вид у него не цветущий и молодой. Да, ему уже скоро тридцать. И Чимин один из таких людей, которые целыми роями вечно вьются вокруг него: на первый взгляд заурядный, обычный, определенно жалкий. — Что случилось? Говори или уходи, — он надавливает Чимину на бедра, как бы намекая слезть, но это все же не то. Если бы Юнги на самом деле этого хотел, он бы, конечно, столкнул его. Мин не любит, когда кто-то начинает его интересовать, когда в серых массах он все же замечает что-то более ценное. Не любит, потому что знает, что все это заканчивается. Мин хочет показать себя во всех своей отвратительности, хочет заставить их пожалеть о том, что влюбились и напомнить тем самым себе, что нельзя. Люди — его рабочий материал, а не способ отвести душу. Он сам специально дает шанс убежать, видимую свободу, но это лишь подогревает интерес и желание проявить свои силы. Как будто кто-то сможет вынести его, будто это проверка. Но нет, это его жизнь. Он тот, кто с самого начала все знал, наверное, поэтому они зашли так далеко. И именно сейчас, в этот самый момент, когда Чимин сидит вот так вот на его коленях, слабо обнимая и взволнованно дыша, Юнги вдруг понимает, что эти отношения не временное увлечение, ему не надоест вот так вот сидеть, даже спустя целую вечность. Не надоет его бить, как бы печально это не было для них обоих. На самом деле, он только начал входить во вкус, и не готов вот так вот прощаться. Чимин поселился у него в комнате, улыбается мило и мягко, и сам он мягкий и теплый, его вещи постоянно валяются где-то рядом и он далеко не отходит никуда. И кричит он особенно красиво, а кровавые следы на его коже особенно красные, также как и синяки от укусов, засосов. У Юнги впервые мелькают странные мысли: что, если Чимин не существует для секса, не существует для того, чтобы им владели? Тот, наконец, оживает в его руках. Парень отстраняется и аккуратно снимает одну сережки с уха, а потом снова тянется к Юнги. Мужчина не шевелится и смотрит на лицо Чимина, затаив дыхание. Кончики его пальцев слегка касаются кожи. Юнги слышит, как маленькая круглая сережка защелкивается. Чимин берет его лицо в свои ладони и прижимается лбом ко лбу, закрывая глаза. — Я люблю тебя, — Юнги пробивает дрожь и начинает накатывает паника. Это чувство, будто его только что окрестили, забрали себе, парализует. Как можно любить такого, как он? — Нет. Давай я дам тебе денег, и мы просто покончим со всем этим, — вдруг холодно говорит Мин, пытаясь спихнуть с себя Чимина, но тот неожиданно крепко хвастается за его пиджак. — Что? — тупо переспрашивает он. — Ничего. Уходи, говорю, — он толкает парня, так сильно, что тот чуть не падает, ударяясь о стол. Чимин и так уже слишком много отнял времени его жизни, а он отнял его. Пак качает головой и смотрит упрямо, и это окончательно выводит из себя. Юнги поднимает руку, замахиваясь, и смотрит в эти глаза. — Ты просто шлюха, а я покупатель. Я мучаю тебя и получаю от этого удовольствие. Просто неописуемое удовольствие! Никакие жертвы не стоят того. Беги, блять, от меня! Чимин сжимает кулаки, держась за край стола, и сквозь слезы выкрикивает. — Все равно, хоть убей! Мне нечего терять, кроме тебя. *** Лощеная рубашка приятно покрывает кожу тела. Чонгук поправляет пышные манжеты на рукавах, посматривая на свою белую повязку на запястье. За час, проведенный с Джином, который помог умыться, перевязать раны, почти насильно накормил и напоил, Чон успел вспомнить почти каждое касание вчерашней ночи. И теперь все его тело буквально светится, как если бы у него была раковая опухоль. Только умирает он медленнее. — Может, уже перестанешь рыдать? — Чонгук хотел сказать это с раздражением, а получилось как-то безразлично. Джин сидит в кресле перед огромным рабочим столом, заваленным бумагами, и уже несколько минут тупо смотрит в пол, нервно перебирая пальцы. Все то время, что он помогал Чонгуку, только и делал, что тихо плакал. Ни слова не проронил и все продолжает молчать. В комнате висит тяжелая тишина. — Ты же поможешь мне выбраться отсюда? — Нет! — неожиданно громко вскрикивает он, поднимая взгляд на Чонгука. Джин всегда казался ему веселым и беззаботным парнем, который без памяти был влюблен в себя и жил в свое удовольствие. Но, кажется, Чонгук ошибался. Так же, как ошибался на счет Юнги. Да и вообще его окружают двуличные люди. Такие же, как и он сам. — Понятно, боишься за свою шкуру, — это не осуждение. Скорее всего, Чонгук сам бы не помог несколько месяцев назад, если бы от этого зависела его работа. Джина можно понять. — Ты ничего не знаешь, — раздраженно выпаливает он, прожигая своими выплаканными, стеклянными глазами. — Зачем ты вообще сюда пришел, Чонгук? Неужели было непонятно, чего он от тебя добивался все это время? — Именно поэтому я и пришел, — немного помедлив, признается Чон. Вот сейчас ему не безразлично. Получается, он просто пришел и променял Тэхёна на него. Так легко предав все, что было живо в его памяти. На Юнги, который изнасиловал и приковал наручниками. Этого он хотел? Возможно. В качество наказания, потому что кишка тонка руки на себя наложить. Хуже всего то, что Чонгук до сих пор не простил Тэхёна за его смерть. И не может простить себя за эти мысли. — Не думал, что ты из этих, — брезгливо кидает Джин, поднимаясь на ноги. Чонгук молчит, потому что эти слова больно задевают его. Что он имеет в виду под «этими»? Слабак, гей, эгоист, мазохист-извращенец или все сразу? Джин нервно ходит туда-сюда по комнате и все же начинает говорить. — Раз сам пришел, останешься здесь на какое-то время, — решительно смотрит на Чонгука, задумываясь о чем-то на секунду. — Ты же понимал все это время, что это место не просто клуб? Юнги не распространяется об этом, поэтому и тебе сказал не рассказывать. Видно, ему было важно сохранить свой образ хорошего дяденьки в твоих глазах, — Ким подходит к тумбочке и, шмыгая носом, начинает что-то искать. — Где он хранит сигареты? — Ты же не куришь. — Уж не ты мне будешь говорить об этом, — усмехнувшись, отвечает мужчина, так ничего не найдя. — В этих комнатах находится настоящий элитный бордель. Но не такой, как в порнухе. Исключительно мальчики для мальчиков, — Джин присаживается рядом с Чонгуком на кровать и берет в руки его пораненное запястье, начиная поглаживать большими пальцами повязки. — Знаешь, я все это время молчал, потому что думал, что знаю Юнги. Думал, что все закончится, когда он наиграется. Что ему надоест и все. Но вчерашний день показал, что все зашло слишком далеко. Ещё и ты на голову свалился. Чонгук толком не въезжает, о чем речь, и продолжает внимательно ловить каждое слово. — Если ты сейчас уйдешь, то непонятно, что будет дальше. Раз пришел, придется остаться. Кажется мне, Юнги что-то нашел в тебе особенное, раз ты до сих пор здесь в его комнате. — Может, пока его здесь нет, я просто быстро свалю? Не надо меня прикрываться и выгораживать. Тебе ведь не нужны проблемы. Даже не важно, что здесь происходит. Я просто уйду. Только Джин, помоги. — Я же сказал, что это сейчас невозможно, — снова устало повторяет старший. — Или хочешь, чтобы я обратно приковал тебя наручниками для безопасности? — Юнги может просто убить тебя. Теперь он способен на это. В общем, — Джин нервно топает на месте, потом подходит к Чонгуку и берет его лицо в ладони, — плевать, что ты такой тупой явился сюда снова. Но уходить пока нельзя, понятно? — Чон не двигается. — Просто доверься нам. Нужно время, чтобы помочь тебе. *** Юнги слышит, как кто-то тихо подходит к нему сзади и становится прямо позади него. Он чуть поворачивает голову в сторону. — Иди уже домой, Намджун. — Я на всякий случай проверил информацию. Этого парня действительно некому искать. Может, есть какие-то друзья, но они вряд ли станут куда-то обращаться. В общем, никого, — Юнги знал это. Для многих, кого он знал, единственной родней становился он сам. Хотя «родня» не совсем подходящее слово. Оказанная им поддержка, по сравнению с остальным нанесенным уроном просто ничто. Мин немного медлит, обдумывая следующие слова. — Спасибо за помощь. — Ты хоть понимаешь, за что благодаришь? Из-за тебя меня уже можно посадить за причастие к преступлению, — Мина передергивает. — Ты не преступник, — твердо говорит он, снова переводя взгляд на медленно бегущую в реке воду. Швыряет туда окурок. — Ну, и что теперь собираешься делать? — Юнги тяжело выдыхает, опираясь лбом на руки. — Не знаю. — Не хочешь признаться? — Наверное, было бы неплохо, но тюрьма не для меня. Проще пулю пустить себе в череп. Ещё слишком рано, — Юнги выжат. Он опустошен и снова не знает, что делать. Всегда так. Это в его стиле: думать после того, как все случится. И зачем ему опять понадобилась очередная зверушка. Что же это за привычка такая мучить людей. Может, отпустить Чонгука? Вряд ли он что-то расскажет. Но так думает только одна часть Юнги. Остальная же остается верна себе и своим желаниям. — Джин сказал, что ты опять притащил какого-то парня, — Мин усмехается. Как же ему нравится эта формулировка. Ещё ни разу Юнги сам никого к себе силой не приводил. Все они сами почему-то находят его, а дальше уже не их право уходить. Нельзя ведь позволить использовать себя. И Юнги знал, что Чонгук придет. Потому что тот был сильным мальчиком, а в конце концов все они ломаются. С особым хрустом и большими потерями. Он знал, потому что сам не одного сломал. Разделяя их боль, Юнги наслаждался. А они все приходят к нему, потому что знают, что примет. Но даже не представляют, насколько сердечно. — И что? Он сам пришел. Я никого не тащу за собой на дно. — Надеюсь, ты и его не убьешь, — одна из лучших черт характера Намджна — его честность. — Нет, не хочу повторять старых ошибок. Если честно, уже ничего не хочу. Просто пусть это будет последним экспериментом. — Говоришь так, будто люди твоя собственность, — с неприязнью морщится Ким, но они оба знают, что друг друга стоят. Лишь Намджун не такой расчетливый, идет на поводу своих чувств и чаще всего играет по правилам. Он хороший полицейский. А Юнги плохой. Правила не для него. Сам их устанавливает и на себе же все тестирует. Падает жертвой собственной безжалостности и ещё неизвестно, сколько раз это придется сделать. Зато они отлично знают друг друга. Хотя Намджун в последнее время все больше и больше сомневается в этом. *** Юнги устало плетется в толпе, стараясь держаться ближе к стене, где не так много людей. У него сегодня невероятно тяжелый день, а в последние время на душе вообще паршиво. Не хочется признавать, что все из-за Чимина. Но мысли о нем, словно вирус, не дают Юнги покоя. Он спускается вниз по лестнице, наслаждаясь притихающей музыкой. Обычно здесь тихо. Идеальная звукоизоляция, чтобы никому не создавать проблем. Всегда чисто и мало людей. Только клиенты проходят мимо. Мин установил правило — во время работы не выходить из комнат. И создал все условия для комфортного проживания. Конечно, много денег ему пришлось вложить в это. Но это даже не работа. Хобби, которое доставляет ему удовольствие. Хорошо, что Юнги предварительно расположил свою комнату в самой глубине, чтобы никто там не шатался лишний раз. Но в это раз он замечает сразу несколько парней около дверей. Они шепчутся, а один вообще сидит на полу около входа и не перестает стучать в дверь. — Что здесь происходит? — спросил мужчина, обращая на себя внимание. — Просто, просто… — испуганно затрясся один их них, но его перебили. — Чимин сказал, что хочет набить татуировку. Он заперся у вас в комнате и не выходит, — Мин сразу же подрывается вперед, отталкивая обоих. Он захлопывает за собой дверь, оказываясь погруженным во тьму. — Чимин — строго зовет он, параллельно нащупывая на стене включатель. Слабая лампа над кроватью позволяет рассмотреть силуэт. Парень лежит спиной к Мину. Маленький и неприметный. Юнги раздражается. Он зовет еще несколько раз, но тот никак не реагирует. — Я же запретил тебе приходить сюда. Если все-таки решил уйти, то иди. Меня это не особо волнует, - он не смотрит в его сторону, подходя к своему рабочему столу, на котором лежит лично купленная им машинка для тату и разные ватки, иголки. Все сережки Чимина сняты и тоже аккуратно лежат на столе. Юнги хмыкает, беря в руки вторую, такую же, какую сам носит с того самого дня. Он оборачивается к Чимину, чтобы спросить, что случилось и замирает... Простынь под ним залита красным. Все мысли мгновенно покидают голову. Мин подбегает и начинает трясти неповижное тело, не зная, что делать в таких ситуациях. Пытается нащупать пульс, мажа все вокруг красным, хватается за его запястья и вдруг замечает корявую надпись чуть выше порезов. "Прости. Я все-таки сбежал". *** Юнги заходит в комнату, скидывая с головы капюшон. — Пистолет я храню в более надежном месте, если вдруг ты захотел меня убить, — сразу серьезно говорит он Чонгуку, который сидит за его столом, видимо, копаясь в вещах. — Все-таки достал ключ или кто-то помог? Хотя ты, конечно, мне не расскажешь, — Юнги стягивает с себя одежду, которая уже провоняла гарью, чтобы переодеться и выйти на работу. — Отлично выглядишь, — добавляет он, снова поворачиваясь к Чонгуку, который внимательно исследует взглядом его обнаженное тело. Мин на это только хмыкает. — Классную рубашку выбрал. Я ношу ее только на праздники, — ухмыльнувшись, продолжает он и начинает медленно подходить ближе. Мужчина направляется через стол к Чонгуку, который до сих пор ни вдоха, ни выдыха не сделал. И как же все-таки Юнги нравятся эти попытки скрытого протеста во взгляде, позе. — Надел первое, что попалось под руку. — Можешь оставить себе, — не думая, отвечает Мин. — Собирайся, мы пойдем на прогулку.