***
Элоиз тихо встает с постели, накидывая на плечи свой тонкий халат. Она пару секунд следит за Алфи Соломонс в ее постели. Расслабленный и спящий глава еврейской мафии не выглядел таковым. Сейчас он был просто Алфи, сжимающий в своих сильных руках ее подушку. Боун хочет ухватить момент, но рисовать она не умеет. И потому просто сохраняет его глубоко в памяти, сохраняет настоящее спокойствие на лице еврея. На двор спускается солнце и начинает греть камень и бетон. Оно замирает у порога чужих домов, но в кухне мисс Боун отражается солнечными зайчиками. Девушка улыбается, ставит чайник и садится на стул, запуская пальцы в волосы. Прошлая ночь была для нее сплошным сном, но таким приятным, что спать абсолютно не хотелось. Хотелось петь и смеяться, наслаждаться утром и вести себя, словно ей снова пятнадцать лет. Но в то же время что-то заставляет ее сидеть ровно, держа спину неестественно прямой, и сжимать пальцами волосы как можно сильнее, чтобы прогнать эту радость, неуместную и бесполезную. Ей хотелось скурить сигарету и насладиться крепостью кофе, но вместо этого она встала за плиту, разбивая пару яиц. Глядя на скорлупу, Элоиз замечает странное сходство с ее собственной жизнью. Все разбивается в один момент. В момент, когда ее семья уезжает в Америку. В момент, когда отец и брат ввязываются в местную мафию. В момент, когда остается только она и мать. В момент, когда она переступает порог гребанной пекарни. Элоиз вздрагивает и выбрасывает скорлупу в мусор. Закрывает глаза и скорее чувствует, нежели слышит. — Думала, ты уйдешь не попрощавшись. — Я не джентльмен, но и не дурак, так, да? — Соломонс садится за стол. Элоиз не оборачивается. Продолжает готовить, не спрашивая, не говоря о своем. Она замечает краем глаза, что Алфи полностью собран, остались пальто и шляпа. Он молчит так же, как и она, погруженный в утренние думы. Его отвлекает тарелка на столе и чашечка кофе рядом. Боун садится напротив, глядя строго в глаза. — Думаешь, я отравлю тебя? — с интересом спрашивает женщина, делая первый глоток кофе. — К чему такие сложности, когда можно просто пустить пулю в лоб, — искренне удивлен Соломонс. Боун улыбается. Ее не грызет совесть за содеянное, это другое. Выбор. Обычный выбор между чем-то и чем-то. И нужно сделать шаг, провалиться, утонуть, а потом либо упасть, либо выплыть. Не стать скорлупой, пустой и разбитой, никому не нужной. Стать лучше, стать сильнее, суметь защитить дорогое тебе. — Мой поезд в пять часов, — начинает Элоиз, расправляя плечи. Алфи кивает, пережевывая еду. Ждет, что будет дальше, чувствуя, как пальцы греет маленькая фарфоровая чашечка с горячим напитком. Совсем крохотная в его руках, отчего еврей кривится. Словно насмешка от цыганки. — Я могу уехать. Но могу остаться. — Это твой выбор, — кивает Соломонс, выставляя указательный палец. — Я не стану держать тебя на цепи, как собаку, и бегать за тобой я тоже не буду, как собака. — Если я останусь, назад пути для меня не будет, Алфи. Мне будет нужна твоя защита. — Ты ее получишь. И надбавку, раз на то пошло. Элоиз усмехается. Пытается выглядеть спокойно, расслаблено, но внутри нее звенят колокола. Она боится делать выбор, боится больше всего на свете. Но вот он, шаг, и девушка тяжело вздыхает. Словно набирает воздух для погружения в пучину. — Тебе надо кое-что знать, — вырывается шепотом из губ цыганки. Соломонс откладывает вилку и смотрит. Слушает, не перебивая, и когда ее голос затихает, ухмыляется совсем незаметно. Он знал об этом еще вчера и ждал, когда ему расскажет она. Да, Алфи знал, что она ему расскажет. Женщины доверяют больше мужчин. — Артур становится проблемой. Китайцы не простят ему погрома в их баре, так, да? И это станет проблемой уже для нас. — Не трогай его, пожалуйста. — Я не трону Шелби, девочка. А они не тронут тебя. — Но ты хочешь Артура к себе на праздник. Зачем? — А зачем дятел долбит дерево? Скажи мне, зачем он постоянно долбит эти проклятые деревья, а? — Это способ выжить, — тут же откликается Элоиз, зная, что Алфи захочет ответа. Воцаряется тишина. Она звенит между ними недоговоренностью, звякает утренней оживленностью и остывающим чайником. Звучит и шепчет громко, отчего Соломонс хмурится. — Жду к девяти на работе. Алфи Соломонс поднимается. Он замирает у порога, натягивая пальто, и оглядывается в поисках шляпы. В темноте он почти не видит, как Элоиз протягивает ему черный котелок. Ее пальцы немного подрагивают, когда Алфи касается ее. — Тебя никто не тронет, госпожа Боун, — говорит напоследок Алфи и закрывает за собой дверь. Элоиз остается одна. Она собирается быстро, натягивает чулки и красит губы в алый цвет. Шляпка забавно колыхается на ветру, когда Боун выходит на улицу. Туман густо укрывает асфальт, поднимаясь к крышам домов. Серость растворяется в потоке голосов людей, бьется об стены крепких особняков и заедает на руля проезжающих мимо машин. Серость уходит, оставляя за собой зябкую погоду. Когда Боун подходит к нужному зданию, на улице солнце нагревает асфальт. Становится легче дышать ровно до того момента, пока она не переступает порог и не вздрагивает от гремучей смеси запахов. Тут и порох, и вино, и аромат пота и угля, и речки. Элоиз даже замирает, чтобы привыкнуть. — Мисс Боун, мистер Шелби еще спит, — сообщает ей один из парней Артура Шелби. — Ты серьезно думаешь, что меня волнует его сон? Впусти меня или мои крики услышат даже в Вестминстере. Мужчина морщится. Элоиз видит, как он склоняется к крикам, потому уже набирает побольше воздуха в легкие. — Я не могу… Она кричит как банши. Громко, пронзительно, и мужчина вздрагивает и пытается заткнуть ее, но его останавливает пистолет в руке женщины, направленный в его сторону. — Артур! Со второго этажа слышится ругань. Артур Шелби выходит в одних трусах, потирая револьвером макушку. Вчера его ребята хорошо потрудились, вчера это заведение принадлежало узкоглазым засранцам, сегодня уже здесь правят Шелби. — Нахрена тебе чайная, Артур? Артур смотрит вниз, на Элоиз. Ухмыляется, расправляя руки в стороны, будто хочет обнять. — Тут был бордель. Неплохо, правда? Теперь у нас есть бордель. — И враги. — Ты про китайцев? Они разбежались, как крысы, — смеется Шелби и спускается к женщине. — Мы преподали им урок. — Какой урок, Артур? — Этот, — Шелби целится точно в лоб Боун. Девушка удивленно замирает, глядя то на идельно-черное дуло, то на опьяненного своей победой Артура. Боун не дышит, замирает, чтобы не вызвать реакцию, и когда видит, что Шелби расслабляется и опускает револьвер, выдыхает. — Чего ты орешь с утра пораньше? — вдруг спрашивает Артур, уже поворачиваясь спиной к женщине. — Даже не знаю, ужасное настроение. — Выпей, — советует Артур и достает бутылку и два стакана из-под дивана. — Нет, спасибо. — Я сказал — пей, — в руках Элоиз теплится стакан с ромом. Девушка пару минут разглядывает содержимое, затем Артура. Он исхудал, темные круги плотной тенью легли под его глазами, а сам он с каждым днем становится похожим на живой труп. — Мне нужно, чтобы ты затих. Артур оборачивается к девчонке, прикуривая сигарету. Делает шаг, затем еще один, наклоняясь к ней ближе. Пытается уловить испуганный рокот сердца, расширенные зрачки, в которых бы тонуло его отражение. Но Артур видит себя в ее глазах, наполненных самоуверенностью. Такой же, как у Томми. Непоколебимый айсберг, мать его. Истечешь кровью, и мимо тебя перешагнут. Принесешь золотую кость, а взамен тебе позволят облизать носок начищенной туфли. Артур не выдерживает. Его рука легко ложится ей на щеку в шлепке, голова девицы мотнулась в сторону единожды. Артур смотрит на след от удара, пришедшего на правую щеку. Алые капли скапливаются в уголке чужой губы, начиная стекать тонкой алой нитью к подбородку. А затем Артур слышит звук курка. — Почему никто не проверил ее? — рычит Шелби, замирая также в животном испуге. — Но, мистер Шелби… — начинает его охранник, но тут же замолкает. — Стреляй, девочка, — просит Артур, видя в глазах ее свое отражение. Там он не похож на загнанного в угол мальчишку, там он похож на монстра, в зрачках которого можно утонуть. — Ты прекратишь все, что начал. Оставишь ресторан Сабини и будешь сидеть там до особого распоряжения мистера Томми Шелби. В противном случае, он поручил мне пристрелить тебя. — Врешь, — выплевывает из себя Артур. — Семья для нас — превыше всего. — Для Томми понятие «семьи» свое. Элоиз достает из кармана тонкую записку. Томми говорит об этом сам, через письмо выражает одну простую мысль. Не навреди. А это Артур делает хуже всего. Он отходит от Боун, даже поворачивается спиной, чувствуя то ли раздражение, то ли усталость. — Прости, Элоиз. Я не должен был. Мне жаль Элоиз утирает уголок губы, удивляясь своей холодностью. С Артуром по-другому нельзя. — Мне тоже. Она разворачивается на пятках и уходит. Знает, что до конца недели не увидит Артура.***
Ада Соломонс загадочно улыбается, в ее глазах искрится почти нечеловеческое понимание. Она обнимает цыганку за плечи, смеется громко, танцующей походкой направляясь к бару. Наливает им виски, протягивает Элоиз один стакан и снова смеется. — Ты и мой брат… — Ада, — шикает на нее Элоиз. — И сколько дней длятся «рабочие отношения»? — мисс Соломонс устраивается на софе, щурясь то ли от удовольствия, то ли от алкоголя. — С его дня рождения, но ты об этом не знаешь. — Я — могила, боже ты мой. Элоиз тяжело выдыхает. Когда Ада приходит к ней вечером, Боун сразу чует неладное. И ладно если бы это было на следующий день после того, как ее брат не ночевал дома. Но она приходит на третий день, как посланец божий, и требует правды. — Так и думала, что он с тобой, — удовлетворенно кивает Ада. — Вы поженитесь? — Что? Нет! Забыла, я не еврейка. — И что же? Алфи никогда не чтил чистоту крови, впрочем, наша матушка одобрит тебя, и мы будет родственниками… — Я не собираюсь замуж за Алфи Соломонса, — Элоиз пьет залпом. Ада хмурится. — Мы просто проводим время вместе, — начинает оправдываться Боун, когда замирает у окна. — Просто читаете? — В том числе. — Налоговые декларации. — Да. — И иногда Шекспира. — Возможно. — И Алфи остается у тебя до утра. — Мы просто… — Спите вместе, да, — смеется Ада. — Я не волнуюсь за целомудрие своего брата. В конце концов, мы взрослые люди. Но рано или поздно он примет решение завести семью, а ты… — Я даже слышать не хочу, — хмыкает Элоиз. — Мы не станем заводить семью. Не сегодня, так завтра это все закончится. Не думаю, что глава еврейской мафии захочет какие-либо отношения с… — Алфи не умеет любить в том понимании, в котором мы привыкли, — Соломонс оказывается рядом, доверительно устраивая голову на плече цыганки. — Но если в его понимании он любит, то это может даже убить. Его или тебя. — Очень одухотворяющая речь. Элоиз ловит на себе взгляд Ады и смеется. Девушки выпиваются еще виски, и тогда Соломонс решается. — Обещай, что не расскажешь. — Я — могила, боже ты мой, — повторяет за Адой Элоиз, глядя на девушку. — Ты ведь знаешь, что скоро ночь Песах? Я решила последовать примеру своих предков. Элоиз в непонимание открывает рот, чтобы высыпать кучу новых вопросов, но Ада ее опережает. Всего одна фраза. Из рук Боун выскальзывает стакан. — Надо быть осторожнее, — сетует Соломонс, ища взглядом, чем можно вытереть пятно. — Что значит, ты и Билли уйдете? — Мы уедем, — радостно оглашает Ада, но, заметив смятение на лице цыганки, замолкает. Боун тяжело встает, наступая прямо на пятно. Не чувствует и не слышит приятный голос Ады, которая рассказывает об их серьезных отношениях с Билли Китченом. — Прямо дурной сон, — вслух произносит Боун, заставляя еврейку замолчать. — Для нас это большой праздник. И мы стараемся следовать его заповедям, хоть и не всем. Но ведь главный посыл в том, чтобы оставаться свободными. — Если твой брат тебя поймает, то убьет. — Именно поэтому я здесь, — голос Соломонс вдруг сделался серьезным и холодным. — Сдержи моего брата, сколько сможешь. Он ведь пригласил к себе Шелби? Билли тоже там будет, и как только закончится, постарайся помирить цыган и Алфи. А Билли тем временем будет у меня и… — Ты хотя бы понимаешь, о чем просишь меня? — Ты можешь не мирить… — Ада, — Боун резко оборачивается, сверля девушку взглядом, — он выследит вас. И убьет Билли. — Ты забываешь, кто я есть, — Ада оказывается на ногах, смотря гордо и властно. — Я дочь своего отца. Я знаю тайные тропы. И упаси Господь, чтобы Алфи перешел мне путь. Он об этом знает. Элоиз замирает. Она четко видит в Аде Соломонс ту фамильную черту, которая сделала Алфи королем еврейской мафии. Она видит это во взгляде его младшей сестры и в ее безумной улыбке. — Выбора у меня нет, верно? — усмехается цыганка, беря в руки новый стакан. — Забудь о пятне, нам нужно еще выпить.