Линия жизни

Химчан затянулся и закашлялся. Кажется, первый раз — это всегда неудачно, но светящая полная Луна, словно божественное явление, твердило: «попробуй ещё, затянись». И Химчан последовал совету то ли внутреннего голоса, то ли, он сошёл с ума, луны. Прошло несколько недель с тех пор, как он переехал в дом, где жил Ёнгук. Прошло ровно три дня, как Пан куда-то проебался вместе с компанией своих друзей из тусовки подпольного андеграунда, и не присылал ни весточки, ни письмеца. Банально, даже не отвечал на звонки и сообщения в мессенджере. Химчан звонил всем, кого знал из их общих знакомых, но никто не знал, где искать сожителя Кима. Кажется, прошло ровно три дня, как Химчан что-то готовил себе на ужин и вообще чувствовал хоть какой-то вкус. Когда Пан был в большом доме: они сидели вдвоём на диване, слушали радио, смотрели фильмы, даже играли в слова и много-много разговаривали на перебой друг с другом, словно это было необходимо им обоим. Пицца, чипсы, рамен, вкусная домашняя еда Кима, много всяких шоколадок и ни одного слова о том, что Пан Ёнгук может пропасть на три дня без связи. Ким был не готов. Ким чувствовал, что желудок крутит от боли, но есть ему совершенно не хотелось, а вот курить наоборот захотелось ещё больше и больше. Это причиняло отрезвляющую боль, заставляло вспомнить — он живой и имеет чувства, эмоции и право на знание, но рядом не было того, кому он должен был это высказать. Ким злился, его мир трещал по швам, а руки не было чем занять. Найденная пачка сигарет стала отличным способом хоть немного отвлечься, только вот неприятный никотиновый вкус жёг горло, заставляя давиться. Химчан не умел. Он втянул в рот немного дыма, и с философским характером заметил — в уничтожении своего организма есть нечто романтичное. Дым приятно растекся по комнате, устремляясь к открытому окну. Ким чувствовал, что сейчас выглядит как ванильная девочка-старшеклассница, не увидевшая своего возлюбленного парня на обеде в столовой, только вот Ким не был бабой и слюни ему не к лицу. Но тогда почему ему так хотелось напиться в стельку, накуриться до состояния «нет сил встать» и ввязаться в драки. Откуда взялось это чувство щемящей боли в груди, где билось сердце? Тянуло под ложечкой, крутило живот. Как вообще оказалось, что он влюбился в такое безответственное создание, как Пан Ёнгук. Казалось, он был другим несколько недель назад. Даже на той вечеринке, он улыбался и был… Ким искал внутри себя нужное слово. — Идеальным? — выдохнул он в пустоту ночного города, смотря как часть дыма оседает на оконном стекле, — он был идеальным. Первая сигарета закончилась быстрее, чем он думал и Ким даже не задумываясь, затянулся второй. Стало проще, хоть кашель пробирался сквозь лёгкие. Зажав сигарету между большим и указательными пальцами, он поджег её от зажигалки. Затяжка. Дым плыл по городу. Казалось, туман растекался по городу отсюда, из этого дома, и Киму это понравилось. Кажется, идеальный Ким Химчан нашёл себе новую привычку: она идеально вписывалась в его безупречный образ уставшего от жизни парня. Дым задержался во рту, прошелся вниз по горлу и ворвался в лёгкие, и Ким сделал всё возможное, чтобы не зайтись кашлем. В какой-то мере, Ким не понимал, когда успел проебаться до такой степени, где минусы меняются на нули, превращаются в плюсы совершенно случайно. Он отчаянно ищет в голове точку невозврата. Проклинает Чхве, Пана, Анну и всех остальных и ненавидит себя за слабость. Ким съехал обессиленно со стула на холодный пол, туша сигарету об плитку. Он подбирает свои длинные колени и горько, по-мужски, заплакал в острые чашечки, крепко обнимая ноги. Ему тяжело признавать свою слабость даже сейчас, когда нет сил даже подняться. Три дня на грани эмоционального фола без еды и желания что-либо сделать для себя — он ненавидел этот мир вокруг себя, и ему совершенно не хотелось ничего. Особенно, видеть наглое красивое лицо и слышать глубокий голос. Но божественное вмешательство — оно такое. И Ким не заметил, как на кухню кто-то зашёл. Чужое дыхание почти неслышное, зато руки ощутимо тяжёлые. Привычные прикосновения заставили парня подняться на ноги: плитка чуть не уплыла под босыми замерзшими ступнями. — Что ты тут делаешь? — знакомый низкий бас прорычал над ухом, а злой взгляд был брошен на нетронутую за три дня посуду и раскрытую пачку сигарет. От парня несло табаком, а по белоснежной коже можно было увидеть голубые впалости. Ёнгук злился. На себя. На него. На затянувшийся на три дня андеграундный фестиваль за городом. — Ким, — Химчана потрясли. — Ёнгук, — тихо произнёс он, крепко обнимая парня, насколько хватало сил в ослабевших руках. И от этого «Ёнгук» Пан хотел бы закопать себя где-то под собственным домом. Ёнгук тихо выругался, крепче прижимая к себе продрогшего парня. — Прости меня. Прости, — шепотом, на ухо выдохнул он, — всё, что угодно сделаю, Чан, — поклялся он, крепко обнимая мужчину. Чану уже не хотелось ненавидеть, и убивать ему так же не хотелось. Зато раствориться в этом большом медведе — да, сильно. Ёнгук дотащил парня до кровати в своей комнате, мягко роняя его на матрас. Не раздеваясь, он ныряет к нему вместе с пледом, укрывая. Не секс, банальное тепло и понимание, что рядом — Ёнгук понимал, что необходимо парню. — В театр пойдём, — предлагает он, — на любую твою любимую постановку. V.I.P. билеты для тебя возьму, только прости меня… — гладя чужую спину, Ёнгук искал себе оправдания. — Откупаешься, — в первый раз за три дня Ким наслаждался кроватью. Сон сам заходил из подсознания парня, даря ему успокоение. — Откупаюсь, — признался тихо Ёнгук, смотря на красивые черты лица парня напротив. — И как я только мог сделать больно?