алмт - мск - екб

Злой январский ветер бил в красно-рыжий огонек сигареты, искорками проносясь куда-то за его плечо при каждой затяжке. Колючий мелкий снег, словно россыпь блесток на поделке третьеклассницы, остро резал лицо, заставляя морщиться и натягивать капюшон ниже на лоб. Стоять у бара, когда внутри вовсю веселилась толпа знакомых и не очень товарищей, было, ну практически, любимым занятием Никиты в последнее время. Пальцы от холода сводило, будто ему и в правду за сорок, и суставы отдавали старческой ломотой при попытке согнуться. Противные колючие снежинки незваными гостьями забивались во все щели, холодя шею подтаявшими ледяными каплями. Никотин комом вставал в горле, вызывая знакомое до полутонов чувство тошноты и неизбежности, удушающей лапой схватившейся за горло чуть ниже кадыка и не позволяющей даже сиплого вздоха. Как же он влип. Дверь за спиной скрипнула, выпуская на морозный воздух его личный кошмар. Как всегда, с блестящими глазами хуй-пойми-какого цвета, не сползающим с щек румянцем и в красной куртке, которую Гена, в прочем, тоже, как и всегда, поленился застегнуть. — Ты чего тут стоишь, братан? — на судорожном выдохе, а в чуть кривоватых пальцах, истончающихся к кончикам, исходящая паром кружка черного чая, с извечным пакетиком, ниточка которого намотана на ручку. Полы его куртки тут же раздуло ветром в стороны, и бледно-оранжевые под светом ночных фонарей снежинки, с утроенной силой потянулись к храброй смерти в клубах чайного пара. Пахнуло бергамотом и мятой, шампунем для волос известной марки и чем-то таким тонко-тоскливым, родным и таким Гениным, вызывающим тупую тянущую боль за ребрами. Никита лениво затянулся, прищурив глаз, в который навязчиво щипался дым, и свободной рукой мягко дернул за край красной куртки: — Застегнись, — что-то среднее между советом и приказом, но Фарафонов, не возмущаясь, вжикнул язычком молнии до подбородка, прикладываясь с громким хлюпом к кружке, из которой, Курскеев только сейчас заметил, торчала ложка, — Чужим дымом пришел подышать? Гена облизнул вишневые губы, выглядящие непривычно темными в сизом полусумраке, одновременно сжимая и растягивая их с своем собственном аналоге еле сдерживаемой улыбки. — С каких пор твой дым — чужой? — взгляд исподлобья хитрый, как и эта ебанутая полуулыбка, от которой у Никиты внутри все перетряхивает, словно при девятибалльном землетрясении. С тех пор, как мой дым выветрился окончательно из твоей кухни и выстирался из всех твоих толстовок?.. С тех пор, как у нас обоих есть дела поинтереснее, чем часами лежать на твоем неудобном кожаном диване и пялить в потолок, рассказывая взахлеб какую-то чушь из детства?.. С тех пор, как два одиноких сообщения в контакте висят непрочитанными по несколько суток?.. Алфи безжалостно вдавил сигаретный огонек в стену, размазывая медные искорки до состояния черного пепла. На корне языка горчило неясное чувство потери, которое он и рад бы заглушить, только вот… Гена со своими долгими взглядами и темно-вишневыми губами. Со своим вечным крепким чаем, из которого он не вытаскивает ложку. С этими невыносимо долгими и глупыми шутками, которые он готов душно объяснять еще по полчаса. С бешенной, изводящей работоспособностью, когда меняется не ритм написания альбома, а место его написания. Гена тянул к себе магнитом, ебанным огоньком свечи. И Никита, как самый наглый и жирный мотылек, умудрялся два года греться, не обжигаясь. Никита был сумасбродным Икаром, резвящимся в небесах, с каждым кругом заходя все выше и выше, в крутом пике под жаркие лучи солнца. И воск, скрепляющий перья, уже таял, первыми каплями шлепаясь на загорелые плечи. Икар-Икар, слезай с карниза… Гена выжидающе поднял аккуратную бровь, будто действительно ждал ответа. И Никита рад бы самовоспламеняющимся фениксом загореться и осыпаться кучей пепла к его ногам, да только вряд ли из этого пепла что-то потом восстанет. Истеричный голосок внутри, когда-то отвечающий за сущность альфа-самца, ехидно выдавил, что тупые признания непонятно в чем нельзя сравнивать с актами самосожжения. Нервно измятый внезапно влажными пальцами фильтр полетел в мусорный бак. Никита глубоко вздохнул и улыбнулся в бороду. Очередное крутое пике, в этот раз слишком высоко. — Что записываете сейчас? Гена расслабленно опустил плечи и пустился в разъяснения, попутно зазывая на концерты и фиты, заглядывая в глаза и чуть ли не прыгая вокруг. Завтра, или послезавтра, или через пару дней Гене опять станет душно, и опять будут не отвеченные сообщения, фотографии в инстаграме общих друзей из какой-то очередной страны Евросоюза и недели, недели, недели молчания. А сейчас Никита кивал, сглатывая горечь на языке и делая вид, что не чувствует едва уловимый запах жженых перьев.

***