алмт - мск - екб

Гена вздрогнул и улыбнулся сам себе. Господи, ну какой же бред. Холодный бортик ванны под задницей не самое удобное место в мире, да и сама ванная комната до ужаса крохотная для того, чтобы вместить двух великовозрастных дебилов, особенно их габаритов. Его колено упирается куда-то Никите в бедро, скрытое под тонкой тканью домашних треников, и все это до ужаса смешно и неправильно, как ебанутые ситкомы на тысячу серий, которые упорно крутят по федеральным каналам в прайм-тайм. Гена никогда раньше не замечал, что Никита н а с т о л ь к о волосатый. Казахская кровь и вечные шуточки «на тему» ото всех, кому не лень, только сейчас поднялись мутной волной в голове, вспыхивая то тут, то там какими-то неясными флэшбеками. Алфавит стоит слишком прямо, упираясь загорелой ладонью в чашу раковины, и Фарафонов, подаваясь какому-то глупому внутреннему толчку, прикладывает свое бледно-бронзовое предплечье к его, сравнивая. Никита даже не поворачивается, продолжая упорно сверлить темными глазами свое отражение в мутном зеркале, пока из скрипящего крана тонкой струйкой льется едва теплая вода. Гена никогда не отличался обильной растительностью. Это факт. Факт, который никогда его не беспокоил, как и необходимость проходиться по лицу бритвой раз в две недели. Его руки кажутся необыкновенно белыми и чистыми, по сравнению с руками Никиты, который яростно встряхивает баллончик с пеной для бритья, пышно выдавливая огромный белый шар на ладонь. За тонкой дверью Багира изображает верного боевого коня, выдавая «тыгыдык-тыгыдык» по линолеуму и протяжно мяукая в сочащуюся из-под разделяющей их преграды полоску синевато-белого света. Как же, наглый хозяин заперся с ее самым любимым человеком на Земле. Гена фыркает себе под нос, отвлекаясь на мысли о кошке и ее нездоровой любви к внезапно обосновавшемуся в их квартире мужчине, а когда поворачивается, у Никиты уже весь ебальник жирно измазан в пене, от шеи до крыльев носа, и он до ужаса напоминает самодельного Деда Мороза с бородой из ваты, спизженной из маминой косметички. Фарафонову хочется расшибить себе лоб о голубоватый кафель у полотенце-сушилки, заставить Никиту смыть весь этот позор и объяснить, как маленькому ребенку, что сбритая борода — нихрена не путь к «новой жизни», да вот только толку от этого. Курскеев, все еще до ужаса серьезный, смывает остатки пены с длинных ровных пальцев, чуть сдвигаясь ближе к нему и прижимаясь плотнее к круглой гладкой коленке. Бритва в его руках выглядит как какой-то дешевый трэшовый сюр, и лезвия скользят от высокой скулы к подбородку будто бы в слоумо, оставляя после себя гладкую дорожку девственно-чистой кожи. И Гена, почти, очарован происходящим до невозможности вдохнуть. — Ты уверен? — невпопад ляпает он, пока Никита смывает грязную пену с рыжеватыми волосками в слив раковины. — Нет, Геннадий, — Алф чуть ли не хрипит, вновь проводя очередную дорожку и задирая подбородок. Его пухлые губы сжимаются в тонкую линию, натягивая кожу на шее, с которой стремительно исчезает вся растительность, — сейчас все смою и буду ходить с половиной бороды, как кот плешивый. Гену хватает на нервную кривую усмешку, а внутри что-то истошно бьется в неровном ритме, где-то под солнечным плетением, как у школьника, ожидающего отца с родительского собрания. Потому что «гладковыбритый Алфавит» — это ебанный оксюморон, и мысль о том, что вся вселенная перевернется с ног на голову, стоит только Никите закончить этот бессмысленный акт протеста против хуй-пойми-чего, не желает покидать Генину черепную коробку. Никита смывает пену и врубает воду помощнее, отпуская тугие краны. Три плеска на лицо, нежное вафельное полотенце красного цвета и бальзам после бритья, отдающий спиртом и, самую капельку, морем. — Ну как? — Курскеев давит лыбу и поворачивается к нему, устраиваясь плотнее между его разведенных ног. Наклоняется ближе, обдавая химозным «мужским» ароматом олдспайса, и прижимается невероятно, до дрожи в коленях, гладкой щекой к его скуле, — Непривычно? Его шепот влажно оседает на мочке уха, и Гена, впервые с момента их знакомства, не знает куда деть не к месту длинные руки и свое умение шутить шутки, пусть даже затянутые и несмешные. Слова застревают в горле под кадыком, превращаясь в беспомощное бульканье, когда Никита заглядывает своими невозможно искренними глазами ему в глаза. У Курскеева, внезапно, острый подбородок, когда он улыбается во все тридцать два, и Гена осторожно касается нежной, чуть раздраженной кожи кончиками пальцев, плавно скользя костяшками по щеке вверх. Никита дергается и смеется, «щекотно, Ген», и у Фарафонова чуть-чуть, самую капельку, ломается мозг. Потому что и смех — его, и искрящиеся темные серо-зеленые глаза — его. Но… — Непривычно, — слова вылетают вынужденно и со скрипом, когда Гена находит в себе силы кивнуть, — Выглядишь как школьник. Никита улыбается и смотрит на него развеселенно исподлобья, как на соучастника в лучшей афере века. И все бы замечательно, только Гена до сих пор не в курсе, в чем соль этой затянувшейся шутки (как раз в его стиле: долго, вымученно, никто не понимает, что, блять, происходит, и абсолютно, нахуй, несмешно). — Это еще что, — Алфавит выпрямляется, поворачиваясь к зеркалу и проходясь в привычном жесте ладонью по подбородку, — Вот завтра раздражение пойдет и я покроюсь прыщами, буду прям вылитый восьмиклассник в пубертате, который впервые сбрил свои усики девственника. Зато за твоего деда меня больше никто не примет. Гене до жути хочется затянуть «о-о-о, восьмиклассница» или все-таки разбить ебальник в фейспалме. Лучше бы свою волосатую грудь побрил, ей-богу. От ключиц вверх разбирает жаркий неконтролируемый смех, похожий на ощущение подступающей истерики, и Фарафонов, подхихикивая, поднимает отсиженную пятую точку с бортика ванны, с наслаждением выпрямляясь. Ванная комната слишком крохотная, чтобы вместить двух великовозрастных дебилов, особенно их габаритов, поэтому он стоит к Никите вплотную, тяжело дыша в гладковыбритый подбородок. Курскеев продолжает давить довольную лыбу (знает же, что и так хорош, говнюк), оглядывая его лениво сквозь ресницы, и Гена шумно выдыхает через нос, смиряясь и подставляя доверчиво губы под поцелуй. В конце концов, казахская кровь, думает он про себя, а борода отрастет обратно.

***