Из-за тонкого прозрачного стекла голубой взгляд уставлен на десяток маленьких королевских грамм, чьи селёдочные и глупые глаза-бусинки на секунды останавливаются посмотреть на неведомую расплывчатую фигуру за стенкой аквариума. Там, в этом крошечном мире, почти кукольном, микроскопическом кусочке морских глубин, потихоньку покачивались разноцветные водоросли, переливались разными цветами камешки, коими было устлано искусственное дно, за королевскими граммами плавали три цихлиды фловер хорн, а где-то за декоративными ракушками, очень напоминающими настоящие, прятались тигровые оскары. Элегантные, крохотные, красивые, совсем как в своей дикой среде обитания. Казалось, опусти Чуя руку вниз, в эту искусственную воду, и чудесные рыбки потрутся о его кисть, признавая некогда своего. Это зрелище одновременно завораживает и угнетает. Хвалёный репутацией Принц пару часов назад уверенно затирал о борьбе своего небольшого государства против издевательств над морскими существами, а теперь странник из чужих земель — так его окрестил наспех, но весьма убедительно Дазай, представляя страже и сбавляя их излишнюю настороженность — может лицезреть несчастных рыб в четырёх стеклянных стенах его роскошной и даже вычурной обители. Длинный коридор, на полу которого — ещё длиннее алый ковёр, уходящий в большое помещение впереди, десятки открытых дверей в комнаты, большие двери прямо в конце в то самое большое помещение, именуемое, очевидно, чем-то вроде главной трапезной — сто… ло… вая?.. это так читается? Коридор был светлым, освещённым желтыми лампами на стенах, в котором и обнаружил Чуя это чудо природы в не очень хорошем смысле, именуемое аквариумом, и, подходя к нему, прихожанин мельком обратил внимание на внутреннее убранство тех маленьких комнат, которые скрывали двери по периметру коридора, — то были, как оказалось, совсем не маленькие комнаты, а входы в один просторный зал в золотых и белых оттенках с б… бе… бель… бельэ…? ..бель-э-та-жем, входы в который располагались этажом выше, с резными и витыми белоснежными колоннами. Он, юноша, сначала на несколько минут останавливается, разглядывая такую красоту, а потом опирается руками на колени, чуть наклонившись, внимательно рассматривая эту своеобразную стеклянную темницу с десятками рыбок. Для него это дико и совершенно не естественно. Выловить несчастных и столь нежных созданий из им родных прибрежных и рифовых вод и рассадить по вот таким декорированным банкам, а главное — для чего? Чтобы радовать взгляд странных людей? А своих сородичей они тоже сажают в большие стеклянные колбы и аквариумы, чтобы смеяться и глазеть? Но, с другой стороны, люди их кормят, да и никакая голодная пиранья вдруг не захочет перекусить красивенькой цихлидой. Полное обеспечение и идеальный уход до самой смерти взамен на послушание и неволю. Какой-то нецелесообразный обмен, если честно. Чуе уже доводилось видеть, что люди могут как и заботиться о беспомощных созданиях, сажая их в аквариумы и увозя в подарок, так и вылавливать, всаживая крюки под жабры, а потом оставлять умирать на воздухе, освежёвывая и вытаскивая внутренности наружу, не дождавшись их смерти. Жестокие венцы творения, и Чуя ведь один из них. Полное обеспечение и идеальный уход до самой смерти взамен на послушание… Юноша отшатнулся от стекла, осознавая, что он доверился поганому утопленнику примерно по такой же схеме. Расчётливый гад.
Дазая встретили более чем радушно. Он, Принц, не отличался, видимо, хорошим поведением и разумными действиями, потому что стража была очень взволнованна, глухо выкрикивая имя господина и хмурясь, подбегая к приближающейся фигуре. Служанки, как можно было понять, уже сбились с ног, ища ушедшего с раннего утра Принца, ведь тот
как в воду канул — скажи хоть одна слуга это выражение, Чуя бы или недовольно цыкнул, закатив глаза, или громко рассмеялся, вытирая слёзы, ведь то самая что ни на есть правда. Очень жаль, что всё-таки явился, а не в воду канул. Плавал бы сейчас с его цихлидами и королевскими граммами, и маленький угорь мило бы показывался из впавшей глазницы. Юноша взаправду отвлёкся на представление этого, пока Дазай через несколько минут не схватил его за плечи и не представил своим «очаровательным спасителем, не давшим Принцу погибнуть от несчастного случая на обрывистом утёсе», и тут уж у Чуи всё веселье пропало, а появилось двоякое чувство: Осаму врёт и не краснеет, но как прекрасно и без зазрения совести он это делает! Несчастный случай, как же. Спасителя от утопления самого Принца чествуют во дворце едва ли не больше самого Принца, и в честь такого события определённо необходим королевский стол с неплохим таким размахом. Чуя, услышав это, только вздохнул: ему казалось, что все эти яства не придутся по вкусу истинно морскому существу, вышедшему из-под водной глади.
Здесь светло и шумно. Люди Принца снуют туда-сюда, носятся с подносами под круглыми серыми выпуклыми крышками — серыми, как чешуя чёрного помаканта, и выпуклыми, как располовиненная рыба-шар, — всё с новой силой чувствуется в тёплом и приятно нагревшемся от огня в лампах воздухе миллион незнакомых запахов: как вкусных и манящих, так и очень дурных. Странный, но ужасно красивый рыжеволосый юноша в глазах прислуги Принца выглядит диковатым мальчишкой, не так уж и давно приученным не реагировать на столь бурную и крикливую цивилизацию, его можно сравнить даже с насильно притащенным из леса диким зверем, озирающимся по сторонам, стоящим за его сюда привёдшим человеком, медленно поворачивающим головой и принюхивающимся к окружающей атмосфере. Многие заметили, как его взгляд и внимание полностью приковал длинный аквариум, расположенный вдоль стены, он будто отвлёкся на него, испуганный обстановкой, — совсем как ребёнок, которого нужно чем-то занять, вот только вид у спасителя утопающих весьма опрятный и не сказать, что хуже королевского. Хуже, потому что на одежде Принца всё ещё видны мокрые пятна от воды, кое-где на тёмных брюках искрится крупицами набережный песок, его волосы несколько взъерошены и лежат так, как лежат тогда, когда их не причёсывают. Благо, что водорослей на одежду Его Сиятельство не нацеплял, иначе уж совсем клоунский вид бы принял. Юноша с волосами цвета огня ни разу не проронил ни слова, ничего у Принца не спросил, и пускай у него на лице были написаны все негативные и удивлённые эмоции, — он всё равно казался диковатым мальчишкой, не умеющим говорить, но прекрасно понимающим человеческую речь. Если приписать его к сыну какого-нибудь рыбака, то его одежда должна была быть беднее и гораздо поношеннее, а о родстве с бедняками и речи быть не может; спаситель утопающих выглядит иностранцем тёплых земель, если взять в расчёт его яркие волосы и цвета чистой морской глади глаза, прибывшим из долгого мореплавания вместе с отцом, имеющим большое состояние. Незадача в одном: корабли уже несколько недель не прибывали ни в один из портов. Стало быть, иностранец обосновался в городе и очень удачно прогуливался по берегу именно в тот момент, когда гулящий Принц решил экстраординарно искупаться. Что ж, Принц всегда был тем ещё выдумщиком по части своего собственного досуга, зацепившись порой ногами за подвешенную под потолком покоев петлю и раскачиваясь из стороны в сторону настолько долго, что кровь приливала к голове, а порой надолго задерживаясь в ванных комнатах — очень надолго, — испытывая размер своих лёгких посредством посиделок под водой с головой. Возможно, его эксперименты зашли на новый уровень и немного не совпали с ожиданиями, зато совпали со временем, когда отважный молчаливый юноша захотел геройствовать.
В голове некоторых молодых служанок сразу рисуется вся картина подвига, когда те по приказу вышестоящих слуг носили на подносах блюда позднего, но богатого ужина в честь такого события: несчастный Принц, сорвавшийся с крутого обрыва в бушующую, чёрную, голодную воду, норовящую поглотить всё живое и перемолоть через каменные зубья в мелкий корм для прибрежных акул, Принц, в последний раз взмахнувший рукой над рычащим морем, скалящимся белой пеной, Принц, теряющий воздух и надежду на спасение, и мелькнувший над берегом силуэт храброго Героя, ни минуты не сомневающегося в своих силах, вмиг согласного погибнуть в обмен на жизнь Его Величества, прыгающего головой вниз в проклятую самим разгневанным Посейдоном агиасму, тотчас вылавливающего несчастного утопающего и через силу, не выпуская Принца из рук, вытаскивая на хмурый и серый берег, холодный и мокрый, как камень; и вот Принц уж без сознания, наглотался мёрзлой воды, лежит неприкаянным трупом выброшенного на землю человека, и Герой не медлит, игнорируя промозглую дрожь всего тела от ледяных капель под одеждой, бьёт рукой по груди, качает сердце, ожидая, когда же спасённый начнёт откашливать забивающую лёгкие воду. Какая прекрасная картина! Благодарный Принц берёт его руки в свои, заглядывая своими глубокими глазами цвета тёмного шоколада в глаза, сравнимые лишь со штилем моря в ясную погоду, и приглашает в свою роскошную обитель, чтобы отплатить скромным приёмом и балом взамен на спасение его жалкой жизни… Красивы слова, но, взглянув на молчаливого и до сих пор задумчиво рассматривающего рыб в аквариуме рыжеволосого юношу, будто умеющего читать мысли морских обитателей, подвиг несколько расплывается, когда отважный лев становится домашней кошкой, а одичалый волк — сбежавшим с привязи щенком с выпирающими рёбрами и лающим на дёрнувшуюся от ветра ветку. Чуя бы громко рассмеялся снова, услышав такие переговоры и героические додумки: конечно, никому ведь не расскажешь, что проклятый утопленник больше пяти раз пытался утопиться, а русалу со скрытым неведомой простолюдинам
просторыбинам магией хвостом приходилось вытаскивать его тушу на сушу, чтобы тот не изображал из себя несчастного утопца.
Чуя хмурится. Коридор широк, слуг много, но его обходят стороной и совсем не задевают. Прекрасно слышит, как о нём шепчутся, но не реагирует слишком остро. Афалины вообще млекопитающие сами по себе спокойные… Он поворачивается спиной к аквариуму и складывает руки на груди, оглядев помещение. Дазай неспешно, но весьма быстро ходил из комнаты в комнату и перекидывался парой фраз с прислугой, это не заняло больше пяти минут, — Принц резво и в хорошем расположении духа подошёл к своему спасителю, взяв за плечи и мило улыбнувшись. Чуя только плечом дёрнул, отойдя на шаг и гневно глянув на спасённого: «Что, бинтованная водоросль, и меня посадить в стеклянную банку захотел? Для того привёл?» Но Осаму продолжает выглядеть ни в чём не повинным. Он удивляется, взглянув на аквариум, взглянув на Чую и снова переведя взгляд на аквариум с рыбками, и усмехается:
— Что, нравится? — юноша презрительно фыркает: «Да не об этом я…» — Я подумал, что тебе будет забавно посмотреть на такую вещицу. О… или… — Принц вдруг несколько спохватился: — Ох. Не бойся, у меня нет в подвалах огромной стеклянной склянки, чтобы посадить тебя туда, — он говорит это полушёпотом, снова взяв за плечи и куда-то уводя, при этом легко усмехнувшись. — Разве тебя не устраивает такая маленькая обитель твоих чешуйчатых приятелей? Им там хорошо, а ты, на суше и так далеко от своего любимого залива, встречаешь их даже здесь. Не переживай. Всё для тебя! Видишь, как стараюсь?
«Живодё-ёр, — Чуя по-прежнему недоволен, но уже не смотрит на него, а шагает с ним рядом, рассматривая интерьер открывающихся видов. — Всё заливал про запрет на издевательства, а сам держит несчастных созданий в банке. Ну, да, они абсолютно безмозглы, и им вообще всё равно, но всё же… Хитрый».
Дворец снаружи беловато-сер, с двумя башнями поменьше и одной самой высокой, расположенной посередине, как успел заметить Чуя, а внутри к общей белизне добавлялся приятный желтовато-золотой, грациозно вкраплённый в пол, резные колонны, стены и вообще во всё убранство, — как крошечная жёлтая моллинезия, и так называемый цвет восхода солнца, мягкий и приятный глазу, как чешуя маленького гиринохейлуса. Поистине королевская обитель, вот только её самое главное сердце совсем не соответствует атмосфере — длинноногое и с желанием утопиться везде, где только можно и не можно. Умное, правда, и ужасно обаятельное, умеющее расположить к себе парой слов, но всё равно не соответствующее. Ему бы шутом быть или королевским советчиком, а не самим королём — король подразумевает целую кипу свиты, писарей, канцлеров, лакеев и простых слуг позади себя, а этот сам сможет всем заправлять, везде успеет, всё исправит и помощи ещё не попросит. Возмутительное и слишком самостоятельное поведение. Кажется, Чуя внезапно понял, почему Дазай ведёт себя так своенравно: ему не дают в полной мере вкусить ответственность. Сторону покровителей понять можно тоже: своенравный правитель со своими причудами в голове может собственноручно уничтожить королевство, попытавшись подстроить под себя, ведь такой человек, как Принц Осаму, ни за что под других не подстроится. Сложная схема, конечно. Вытворяет невесть что от отсутствия тяжёлой ноши на плечах. Не дают водрузить над собой груз ответственности? Не беда! Лучше на дурачка утопиться в ближайшем заливе, найти себе живую игрушку и притащить с собой, чтобы тратить время на неё. Гениально.
Длинный обеденный зал с не менее длинным столом заканчивается двухсторонней лестницей, ведущей на очередной короткий бель… бельэ… бельэтаж наверху (Чуя дважды проклял непонятное слово: «Аутригеры, брандскугели, раксклоты и старн-тимберсы с их старн-кницами и ахтерштевнями легче запомнить, чем эти выдумки двуногих на суше!»), из которого куда-то вела резная дверь. Принц, попутно переговариваясь с подающими на стол слугами, ходящими туда-сюда, вёл именно туда, и у юноши появилось нехорошее предчувствие: а вдруг там большой и круглый аквариум с десятками пленённых русалов?.. Под бельэтажем была ещё одна дверь, раскрытая сейчас, и, видно, там располагалось место, где готовили блюда с абсолютно различными запахами, от кислых до солёных, солонее морской воды, и жутко приторных. Дурманит голову. Ступенек больше тридцати, но зато на высоте бельэтажа не так шумно от снующих без конца людей. Витая и гладкая перегородка, позволяющая опереться на неё руками и наблюдать, что происходит внизу, вот только прихожанин-спаситель ни капли не сомневается в том, что Принц до этого мог запросто сидеть на этой самой перегородке ногами наружу и болтать ими, а мог и зацепиться за неё ногами, повиснув вверх ногами. В голове такая картина очень яркая, особенно если учитывать пристрастия утопленника голубой крови. Не спас бы русал-афалина, у него была бы ещё и кожа голубая. Чуя тянется к ручке двери, но Дазай опережает, открывая дверь вовнутрь и чуть поклонившись, запуская гостя первым.
— Прекрасные юноши вперёд.
Чуя возмущён настолько, что даже рука не поднимается схватить за ворот и встряхнуть. Он стоит несколько секунд в неприятном изумлении, а потом щёлкает пальцами по бледному лбу под тёмной пушистой чёлкой, фыркнув, поморщившись, и проходит вперёд, едва не взявшись за ручку двери изнутри и не закрыв её перед носом обходительного Принца, чтоб неповадно было. Гость оказывается в небольшом, пустом и почему-то тёмном коридоре, в разы отличающимся по интерьеру и цветовой гамме от всего внутреннего убранства — он не белый и не золочёный, стены здесь скромного тёмно-синего цвета, и по правую руку до двери в незнакомую большую комнату расположены три высоких окна, через которые если бы не проникал вечерний передполуночный свет с теневой стороны дворца, в проходе было бы совсем темно. Как ни странно, но вычурность и грациозность, королевская лёгкость и роскошность пропали, как только Принц тихо вошёл за гостем и закрыл дверь. По левую сторону напротив окон висели три большие, даже гигантские картины: изображения весьма красивых людей, исключая серединный портрет самого Принца, более юного, чем сейчас. Между портретами размером в рост юноши по стенам, как замёрзшие жидкости, стекали тяжёлые тёмно-синие с тёмно-зелёным и лёгкими каплями выцветшего золота гобелены, заострённые к низу и обрамлённые такого же цвета потухшей охры кистями — эти кисти напоминали плавники светлых вуалехвостов. Чуя, сделав несколько медленных шагов, рассматривая портреты в тяжёлых бурых рамах — бурых, как дерево давно затонувших кораблей, — отметил про себя, что, верно, это были родители Дазая — в изящных чертах их серьёзных и одновременно спокойных лиц и полном отсутствии блеска глаз виднелись и те черты, которые передались Принцу. В этом коротком коридоре длиной в двадцать или чуть больше шагов было тихо, звуки доносились досюда глухо и даже с эхом, словно русал заплыл в глубинную пещеру без единого живого существа в ней. Здесь было… гораздо комфортнее без присутствия прислуги. Осаму стоял рядом, заложив руки за спину, и Чуя, глянув на него, смог заметить, что улыбка и расслабленность исчезли с его лица. На то упала тень какой-то печали, того оттенка, который по-настоящему отражает внутреннее состояние души утопленника. Он был таким, когда уверенно и не жалея сорвался с обрыва в первый раз.
— Предупреждая твои вопросы о том, куда я тебя привёл, — его голос не потерял былой звонкости, но не режет слух. К нему приятно прислушиваться. — Это мои покои, — Дазай качнул головой в сторону прохода без двери. Видимо, та самая большая комната и есть его спальня. Чуя с минуту всматривался в его лицо, а потом развернулся, медленно проходя дальше и продолжая смотреть на картины. Очевидно, этот мужчина и эта женщина были его отцом и матерью. — Я не позволяю никому сюда заходить, поэтому чувствуй себя спокойно.
Юноше действительно здесь было спокойнее. Скоро солнце совсем исчезнет в пучине темноты на горизонте, погаснет, как охваченное пальцами пламя свечи или золотая рыбка, сгинувшая в пасти удильщика, и на чернила неба взойдёт светлая луна. Русал-афалина некогда мог так выгнуть свой сероватый и гладкий, поблёскивающий от капель воды хвост, и на секунду в лунном свете он сверкнёт так же, как и обглоданная краюха месяца, зависшая над умершим морем. Чуя так ушёл в себя, внимательно и даже с интересом разглядывая интерьер коридора, вглядываясь в портреты, что на какое-то мгновение совсем перестал слышать шум за стенами. Он бы так и продолжил стоять, медленно всё ближе и ближе подходя ко входу в личную комнату Принца, если бы Дазай, не похлопав по плечу, не повёл за собой. Погружённое во мрак помещение с таким же высоким окном, завешанным тёмно-синими раздвижными портьерами, бархатными и тяжёлыми, было в четыре раза меньше тех залов, которые гость видел внизу; стены здесь были из тёмного камня, а мебель узнавалась — узнавалась, потому что Чуя не раз от скуки заплывал в разрушенные внутренности погибших фрегатов и разглядывал интерьер: прямо напротив входа располагалась большая постель с тёмно-бурой спинкой, округлой, гладкой и блестящей, у левой стены — этот… ну же… ко-мод с тремя выдвижными ящиками такого же цвета, как спинка и корпус постели, и большим зеркалом; перед постелью посередине покоев расстилался тёмный ковёр, по углам стояли позолоченные канделябры с тремя подставками под свечи на каждом трезубце, у самой двери — внушающих размеров шкаф, больше напоминающий гренландскую полярную акулу, если сравнивать с цветом её спины, и больше ничего в этой комнате не было. Скромно, строго, Чуя не может сказать, есть тут вкус или нет. В зеркале напротив окна отражается тонкая полоска серебряного света, вытекшая из-под портьер. Чуя всё ещё стоял на входе, когда Дазай зажёг первую свечу.
— Чувствуй себя спокойно, — повторяет Принц снова, неспешно отходя к другому канделябру и зажигая свечи на нём. — Ужин организован для нас двоих… Ты ведь примешь мой скромный подарок за моё спасение в виде моего чрезмерного гостеприимства? Я ничего для тебя не жалею.
«Очень жаль, что я тебя тогда пожалел, когда увидел, как ты храбро вошёл в воду камнем», — Чуя немного щурится от пляшущего на стенах света маленьких огоньков, проходя к окну и отодвигая рукой одну из портьер. Это не просто окно — это выход на бал… балк… балкон — так это называется? — со стеклянной дверью, принятой за стекло окна. Ограждение выполнено тонкими, лёгкими, золотыми и чуть выпуклыми вперёд стержнями. Изящно. Внешний вид балкона значительно отличается от внутреннего убранства этих покоев, загороженных от мира вне стен тяжкой тканью. Интересно, там высоко? Это не должен быть второй этаж. Или должен, но уж больно земля не видна из-за стеклянной двери — возможно, эти покои находятся в башне, а вид из башни выходит на какой-нибудь незастроенный пустырь.
Юноша долго смотрит на небо, луну, видя лишь бескрайний травяной простор бесконечной суши, смотрит, как заворожённый, пока не оглядывается на Принца… и замирает. Если бы у Чуи был голос, он бы недовольно вскрикнул нечто наподобие: «Что ты вытворяешь?!», но в силах лишь немо возмущаться от вида переодевающегося Дазая. Он снял только рубашку, когда заметил, что гость на него обернулся, но ни капли стыда на его лице не отразилось. Он мило улыбнулся, убирая чёлку за ухо. Чуе неловко.
— Ах, я, верно, вынужден извиниться за неподобающее поведение, но я шёл сюда с целью сменить одежду, — Принц невинно усмехается, и гость чувствует, как краснь от негодования нахлынула на лицо. Нижнее веко глаза дёргается, и он крепче сжимает пальцами ткань портьер, стоя истуканом. — И я искренне надеюсь, что ты не против. Наверняка моему гостю будет гораздо приятнее видеть его спасённое величество в приличном виде и сухой одежде, нежели в облике мокрой скумбрии.
«Вот… ведь… га-ад», — у Чуи от возмущения губы кривятся, он хрипит, заливаясь краской, и резко отворачивается. Взгляд его теперь направлен в абсолютно непонятную точку в углу стеклянной двери, а пальцы рук нервно сжимают грубоватую ткань шторы. Сминает и теребит, очень жалея, что не может сейчас, размахнувшись, поднять волну ледяных брызг и зарядить хвостовым плавником прямо по наглому лицу. Это возмутительно! Они знакомы пару дней, причём это только Чуя в глазах Осаму выглядит чем-то прекрасным и идеальным, когда как Осаму в глазах Чуи — льстивый и охмуряющий с пары слов и взгляда мерзавец, помесь камня с морским чертом, чтоб его. Какие вещи смеет вытворять в присутствии спасителя от утопления! Переодеться при нём не считает ничем постыдным, хитрый ублюдок. Рыбок в аквариуме при морском существе ему не стыдно держать, а раздеваться так и подавно. Надо было оставить его бороздить просторы океана синим лицом вниз. Юноша слышит лёгкий скрип дверей шкафа и шорох вынимаемой оттуда другой одежды и борется с любопытством посмотреть, что он там надевает. Вздохнув, пересилив себя, глянул мельком через плечо, чтобы ублюдок не подумал, что он подглядывает за ним и вообще интересуется, мало ли, подумает ещё, что юноше понравилось его тело. Дазай сидит на краю постели спиной к нему, чуть влажная кожа поблёскивает в проникающем из окна свете, и Чуя подозрительно щурится, видя полосы гораздо более белые, чем его бледная кожа: полосы рваные, длинные, где-то широкие, где-то короткие, в разных направлениях, будто на юношу когда-то натравили кучу зубастых пираний, оцарапавших его спину от поясницы до лопаток такими шрамами. Принц немного сгорбился. Рядом с ним лежит грязно-светлым свернувшимся угрём кипа его бин… бинт… бинтов — повязок, — снятых с тела и, скорее всего, даже просто упавших, ибо намокли. Его тело действительно испещрено шрамами. «Это… из-за этого ты носишь свои повязки второй кожей?» — Чуя приподнимает бровь. Гнев сходит на нет, появляется чувство колющей жалости. Лицо у Осаму прекрасно и без единого пятна, царапины, ушиба и вообще намёка на неидеальность, на нём не отражается ни одной эмоции, а тело изуродовано. Его… били? Он часто падал? На него напали? Гость был в курсе жестокости людей, когда слышал и даже немного видел, лёжа на высоких камнях, как флибустьеры на своих «Чёрных Жемчужинах» пытали и истязали себе подобных, чем-то им не угодивших, — истязали кнутами, длинными и рассекающими воздух со свистом, бьющими по живому с поистине ужасным звуком, режущим слух почти физически, жгли факелами и просто избивали ногами и другими тяжёлыми предметами. Дазай, он… Он тоже из-за этого всего получил столько шрамов? Или всё немного радужнее, его никто не бил, а однажды просто случилось что-то плохое? Чуя нервно сглатывает. Бедный парень. Его грудь тоже в таких шрамах? Принц сидит, слегка расставив ноги в стороны, опираясь локтем на колено и мотая на предплечье с плечом новые бинты. Его лицо спокойно. Видимо, он уже далеко не первый и даже не второй, не третий раз перебинтовывает сам себя, пряча уроки жизни под второй кожей шершавых повязок. Левая рука полностью покрыта перевязью, как вдруг карие глаза смотрят на гостя. Чуя не сразу соображает, что Осаму смотрит на него, улыбаясь уголками губ, а сообразив, вздрагивает, тушуется и отворачивается к окну. Неловко. Становится ещё более неловко, когда Дазай встаёт и, судя по звуку шагов, подходит ближе. Шагает к нему, остановившись рядом и заматывая теперь правую руку, согнув её в локте.
— Нравится вид из окна? — усмехается он, с упоением наблюдая, как у гостя взгляд мечется с одного места в другое, пытаясь смотреть куда угодно, но только не на подошедшую фигуру. Юноша хмурится и отступает на шаг, встряхнув головой, и его рыжие пряди спадают на лицо, частично скрывая глаза. Чуя прекрасно понимает, что будет невольно глазеть на его шрамы, а это, знаете ли, не очень приятно хотя бы визуально, даже если глазеющий не озвучивает своих мыслей и вопросов. Дазай прекрасно понимает это тоже. Не затрагивает темы, начиная со своего привычного: «Предупреждая твой вопрос…» — Мы можем выйти наружу, если хочешь, — Осаму кивает в сторону стеклянной двери, говоря про балкон, но юноша отрицательно качает головой и отходит к одному из горящих подсвечников. Его лицо освещено теперь мягкими оранжевыми огнями, бросающими на него тени. Осаму внимательно смотрит, скрыв под перевязью вторую руку, и уголки его губ дёргаются в ухмылке. — Знаешь, Чу-уя, мне немного несподручно перебинтовывать свои грудь и спину…
Юноша резко посмотрел на него, выглядя возмущённо-удивлённым. В его глазах ясно читалось изумлённое: «Чего?» В его мыслях было: «А что тебе ещё не сподручно?!»
— Не поможешь мне, своему приятелю? — Принц протянул последнее слово, держа в левой руке моток повязок. У него их, наверное, целая куча лежит в шкафу или откуда он их там достал, но не суть важно. «Да в каком месте ты мне приятель, дохлая водоросль?» — Чуя отворачивается, многозначительно фыркнув, и махнул рукой, мол, отцепись. У Дазая, видимо, с восприятием внешнего мира что-то не так, оно у него перевёрнуто или наподобие, как у собак — перекрёст зрительных нервов, потому что на молчаливое «отстань от меня» он подошёл ещё ближе. Юноша-спаситель хмурится, оскалившись, и без тени стеснения не только не отходит, а шагает вплотную, почти прижавшись грудью к его груди, толкая, встав на носки и злобно смотря в глаза: «Ты только язык кулака в лицо и пинка под твою задницу понимаешь? Мало на берегу досталось?» Жалость к шрамам пропала. С такой его настойчивостью Чуя сам не против оставить на его теле парочку отметин от носка сапога, например. Только Принц не дрогнул, продолжая лыбиться. — Прошу тебя. Я буду очень благодарен за твою помощь. Мне действительно несколько сложно день через день перебинтовывать свой корпус…
«Лжёшь и не краснеешь. Тц. При-ду-рок, — Чуя, смерив Дазая презрительным взглядом и сощурившись, демонстративно закатил глаза, опуская руки и вырывая моток из чужой руки. У Осаму сразу лицо какого-то победителя становится, победителя, который прошёл через все тернии и всё равно добился своего своей наглостью. — Как же ты раньше без меня жил, беспомощный?» Юноша не верит, что Принц не умеет заматывать себя. Спорол чушь, лишь бы продолжать эксплуатировать своего спасителя и невероятно бесить. Ему, Чуе, кажется, что он вот-вот пожалеет о своём спонтанном желании обменять залежи своего жемчуга на эти проклятые ноги, чтобы наподдать раздражающему утопленнику, ведь именно этими ногами он самостоятельно пришёл на самое дно. Прибежал просто. Дазай наверняка привык мотать свои грудь и торс в бинты, на крайний случай прося об этом слуг — у него их целая орава, как морских коньков на дне кораллового рифа, — а сейчас просто выделывается и строит из себя немощного. Возможно, конечно, он таким способом добивается внимания Чуи, но, на самом деле, просто бесит. Зря ему не дают правление в руки, присмирел бы, может быть.
Принц поднимает руки вверх, стоя боком к окну с немного больше отодвинутыми портьерами, чем были до их прихода сюда, и поворачивается спиной. Так он выглядит ещё выше, юноша не дотянется до его ладоней сейчас даже при том условии, что снова встанет на самые носки и будет держаться одной рукой за чужое плечо. Чуя уже успел заметить, что на его груди лишь немного меньше шрамов, чем сзади, будто Дазай когда-то давно — шрамы ведь белые — принимал все удары на спину. Что с ним было? От правого плеча до правой лопатки тянулся достаточно свежий шрам, совсем не много времени назад затянувшийся, готовый кровоточить при давлении, и гость догадывается, откуда он: наверное, когда утопленник падал, он всё-таки зацепил камень или что-то острое этим местом. Наверное, жутко больно. Принц весьма правильно отказался от комментариев помощи, чувствуя, как гость из пучин морских глубин неуклюже пытается закрепить концы перевязи, по итогу заправив их за тугой бинт чуть выше. Затянул, конечно, хорошо. Осаму на мгновение подумалось, что тот хочет его задушить или перерезать пополам, но Чуя всего лишь хорошо постарался. Демонстративно громко отряхнул руки, едва сдержавшись стукнуть Принца между лопаток или в спину, но стукнуть так, легко, мол, готово, можешь идти. Дазай разминает плечи, хрустнув шейными позвонками, зевает и, обернувшись, одаривает гостя прекрасной, невинной улыбкой.
«Я благодарен».
Чуя отмахнётся, снова отвернувшись к окну: «Обращайся. Или лучше нет».
— Ты мог устать ходить, — Принц отходит к шкафу с одеждой, поставив руки в боки и рассматривая гардероб. Махнул рукой позади себя на постель: — Присаживайся.
«Какой же ты слащавый, тц», — Чуе уже показалось, что за эти несколько часов он настолько привык разговаривать сам с собой и отвечать на вопросы других в своей голове, что появилось ощущение, словно он был нем всю жизнь. Стоит ещё немного у окна, а потом всё же проходит к кровати и садится, закинув ногу на ногу и опёршись рукой на мягкую про… прос… простынь, глядя теперь на Осаму совершенно спокойно. Принц вынимает из гардероба одежду, подобную белой рубашке Чуи, такого же цвета и с жёлтой окантовкой воздушных рукавов и высокого ворота — это пур… пурп… пурпр… пурпуэн… ужасное название, — и его изуродованная спина наконец скрывается под плотной тканью. Его низ — такие же светлые штаны, белые, тёмная обувь. Очевидно, эта одежда более подходит для выхода перед гостями, но как-то нецелесообразно одеваться в неё прямо перед гостем. Сверху пурпр… пурпуэна — ду-б-ле-т, уже чёрный. Дублет без рукавов, кажущийся тяжёлым. Теперь перед Чуей действительно стоит сам Принц, а не ободранный бедняк с отсутствием желания жизни: статный, солидный, с прямой спиной и острым взглядом. Дазай повернулся к нему, немного разведя руки в стороны, видя, как гость приподнимает бровь и слегка кривит губы:
— Как я тебе?
«Да так себе, если честно», — Чуя окидывает его с ног до головы оценивающим взглядом, хмыкает, пожав плечами, и коротко взмахивает кистью: «Сойдёт». Дазай легко смеётся, отходя к выходу и оставляя огоньки свеч гореть, освещая пляшущим светом мрачные стены и добавляя хоть немного живого в этот склеп.
— Идём. Слуги наверняка уже накрыли стол для моего достопочтенного гостя, — Чуя встаёт будто нехотя, делая одолжение. В конце концов, он весьма не против посмотреть на щедрость утопленника, на то, на что он способен ради
рыжего юноши.
— И что это такое?
— Рыба…
Чуя сморщил нос, кинув гневный взгляд на Принца. Дазай, настоятельно предложив сесть гостю на его место во главе стола — на обитый бархатом стул с высокой спинкой и вычурными подлокотниками, сидел рядом и, поняв абсурдность ситуации, неловко усмехнулся, на секунду посмотрев в сторону. Он не учёл реакции морского существа на кусочки варёной рыбы под лимоном или чем-то таким — красная, форель, хек. Гость не обратил внимания ни на пулярды с трюфелями, ни на напичканных начинкой рябчиков, ни на компьенский гато, ни на кучу салатов или закусок, он сверлил взглядом запечённую
скумбрию и презрительно косился на блюда из крабов — крабовый суп и просто варёных крабов, красных и блестящих, посверкивающих кроваво-коралловыми панцирями в свете жёлтого света роскошных люстр. Его Величество имел лишь одно вкусовое пристрастие — крабы, и без мёртвой тушки несчастной зверушки не обходилось практически ни одно застолье; придворный лекарь говорил, что Осаму не может питаться одними крабами всю жизнь, что тот посадит себе желудок или когда-нибудь объестся ими так, что его стошнит, но Дазай, кивая наставлениям, продолжал грызть одну из его клешней. Вид таких природных крабьих резаков ничуть не пугал Принца и не вызывал отвращения, крабовое мясо было для него верхом идеального вкуса, а в какой-то момент он даже задумывался над вкусом дельфиньего мяса… Он боялся, что сейчас этот самый дельфин-афалина с тонкими и изящными ногами вместо хвоста — очень больно пинающими, между прочим — сам Принца попробует на зуб и не подавится, если заглотит целиком. Дазай продолжает обворожительно улыбаться, пытаясь не показывать своё «неудобненько получилось».
Они одни в зале. Слуги предусмотрительно закрыли входные двери, чтобы не мешать Принцу и его достопочтенному гостю, которому он теперь обязан жизнью, — у прислуги есть множество своих комнат и кухонь, чтобы обедать там и не вторгаться в покои Его Сиятельства. Дазай прекрасно знал, что они опасаются за то, что однажды увлечения их господина доведут до какой-нибудь трагедии, потому, когда Принц оставался наедине с самим с собой, обязательно что-нибудь случалось такое, из-за чего ему нужно было показаться со своей «территории», или кто-нибудь сам случайно появлялся в поле его зрения, чтобы убедиться и успокоить остальных в целости и сохранности Его Величества. Это самое Величество не раз заставали сидящим на окне ногами наружу, придворный врач нередко не мог досчитаться какого-нибудь препарата вроде сильнодействующего успокоительного или снотворного или вообще яда, принимаемого в крайне малых количествах для уничтожения паразитов в желудке, к примеру. Передозировка ядом или в принципе принятие этого своеобразного лекарства просто так грозили кровавой рвотой, галлюцинациями, невыносимыми болями, кровоизлиянием в мозг и, в конце концов, летальным исходом, но пока никаких симптомов за Принцем замечено не было: или лекарь действительно положил куда-то свои запасы и забыл, или Дазай предусмотрительно копил честно взятое, чтобы потом наверняка, быстро и сразу, если сильно захочется. Но сейчас слуги не волновались: в обеденном зале вместе со склонным к нанесению себе увечий Принцем сидел его спаситель, вытащивший того из воды, и вряд ли действительно уважаемый гость даст Принцу сделать с собой что-нибудь ещё раз, — он что, зря спасал его королевскую шкуру?
На столе в шикарной стеклянной вазе лежат несколько видов фруктов, которые Чуя и в глаза раньше не видел. Яблоко знает, апельсин тоже узнаваем, и от этого воспоминания во рту становится кисло, те самые маленькие и сладкие, мягкие сине-фиолетовые штучки с большими костями внутри, об которые русал когда-то чуть зубы не обломал, а остальные выглядят очень странно: что-то продолговатое и жёлтое, закруглённое и больше напоминающее крошечный и чересчур яркий месяц; что-то большое на вид с маленькими зелёными я-год-ка-ми, обвешанное ими целиком и похожее на выпуклую чешую треугольной рыбы; совсем забавная штуковина, выглядящая настоящей рыбой без плавников, только коричневой, с твёрдыми и крупными чешуйками и грубым зелёным хвостом, немного колючим и распустившимся, подобно растению. Последняя штуковина была немного разрезана, и «внутренности рыбы» были вырвиглазно жёлтыми, как длиннорылая рыбка-бабочка. Гнетущее молчание воцарилось в обеденном зале, ведь Чуя укоризненно смотрел на Принца, а Дазай не знал, что ему делать и как бы выкрутиться.
— Знаешь, ты ведь ел только сырую рыбу раньше, — начинает говорить он, видя, как юноша теперь садится на его стуле вальяжно, закинув ноги на один подлокотник, уперев локоть в другой и подпирая ладонью подбородок, вторую руку складывая на живот. «Ну давай, попробуй меня заинтересовать», — читалось в насмешливом его взгляде. — Не хочешь попробовать что-нибудь новенькое? Там не трудно убрать кости.
Чуя приподнимает бровь. «Да неужели? Что ещё нового расскажешь?» Зубы у юноши сохранились немного более острыми, чем человеческие, от своего прежнего облика русала-афалины. Это не было излишне заметно, но о них можно было легко поцарапаться языком — ими весьма удобно разрывать любое мясо и перемалывать мелкие кости, которые лень вынимать изо рта. Пока Осаму выжидает, смотря на него и придвинув блюдо со скумбрией, юноша со спокойным лицом берёт несчастную рыбу зачем-то в руку за хвост, осматривая. Ладонь и пальцы пачкаются, но Чую это не особо волнует, — Дазай смотрит на него блестящими глазами, подперев голову руками, улыбается уголками губ, будто
любуется прекрасным изваянием великого скульптора, и Чуя не сводит глаз с него, взяв второй рукой рыбу за голову и разрывая скумбрию на две части одним лёгким движением, положив на место. Тщательно вытирает руки салфеткой.
У Принца меняется выражение лица.
У Чуи оно по-прежнему: «У тебя ещё есть шанс удивить меня».
— Ох, я… — он в неловкости оттягивает пальцем ворот. Интересный способ показать своё настроение без слов с абсолютно каменным и одновременно расслабленным лицом. Чуя умеет, Дазай в этом уже сполна убедился. Он отчаянно смотрит на стол, пытаясь найти среди блюд хоть что-то, что может ему понравиться, как вдруг взгляд падает именно на вазу фруктов. Тень неловкости с лица спадает. — Я знаю, что может тебе прийтись по вкусу.
Осаму привстаёт, тонкие его пальцы ловко подцепляют одну из тех маленьких светло-зелёных ягод, на которые Чуя смотрел и не мог даже предположить, какой у
этого вкус. Они немного вытянуты и напоминают увеличенную раз в двадцать рыбью икринку, только совершенно иного цвета. Ему удивительно наблюдать, как Принц протягивает в пальцах эту ягодку к его, Чуи, губам, подпирая свободной ладонью подбородок: «Попробуй». В мыслях за секунду проносится идея, что сейчас юношу отравят, а потом, когда он очнётся, то обнаружит себя заточённым в гигантском аквариуме в подвале со своим серебряным хвостом, увидит ухмыляющееся лицо хитрого Принца… Но нет. Это бред. Чуя пробует, взяв прямо из пальцев, и ему даже нравится необычный сладкий вкус с кислинкой. «Зелёный виноград», — говорит Дазай, видя, что гость не поморщился и выглядит довольным. Хоть что-то. Осаму делает так ещё раз, и Чуя даже не утруждается брать ягоды винограда своими руками, довольствуясь обходительностью Принца — если уж тот собрался искуплять свою вину за истраченные нервы и жемчуг, то пусть делает это именно так. Виноград вкусный и не приторный, из разряда тех съедобных штучек, которые не заметишь, как съешь все. Юноша прикрывает глаза, только чуть приоткрывая губы, когда очередная ягода касается губ.
Когда его окликают, он смотрит нехотя, слегка щурясь от света. Немного пугается, когда, повернув голову на голос, видит прямо перед своим лицом лицо Осаму. Он держит светло-зелёную ягоду в зубах и ухмыляется, предлагая взять так. «Слабо?» — читается в карих глазах. «Твоя совесть, видимо, утонула ещё в самый первый раз, лишь тело всплыло», — читается в голубых в ответ, и Чуя, сев на стуле поудобнее, опираясь теперь двумя локтями на подлокотник, касается губами его губ. Прикосновение лёгкое, у Дазая губы сухие и немного шершавые, пусть и выглядят гладкими. Виноград сладок. Юноша прикрывает глаза, ненадолго задержав прикосновение своих губ к чужим, коснувшись ладонью щеки Принца и чуть огладив большим пальцем, и вот Принц уже предвкушает…
Чуя откусывает ягоду и вальяжно отстраняется, приняв своё прежнее положение. Глянув одним глазом, целует указательный и средний свои пальцы и касается их подушечками чужих губ, ненадолго прижимает, внимательно глядя на выражение лица Осаму. «Пытай счастье в другой раз, — юноша спокойно наблюдает, как Дазай берёт его руку в свою и целует тыльную сторону ладони. — Виноград нравится мне больше, чем ты».
