***
хочу власти к моим ногам. хочу или весь мир, или ничего. ни удовольствий, ни желаний — только привилегии.
Юноше было странно спать на чём-то мягком и не влажном. Вода и песок раньше казались приятными, а постель теперь — непривычной. Он долго возился, когда Дазай, отодвинувшись на один край, любезно пригласил лечь на другой: «Всё для дорогого гостя!» Хорошо, что Принц заблаговременно напомнил, что, вообще-то, юноша может раздеться для своего же удобства, а в особенности снять обувь, но для Чуи и в жилете в сапогах, и без жилета — всё неудобно. Долго пытался понять, почему людям удобно спать на подушке, как они терпят эти складки простыни и жару одеяла вместе с его тяжестью, поэтому на утро, когда Дазай, лохматый и сонный, с отпечатком смятой подушки на лице, поднялся и сел на кровати, он обернулся через плечо и увидел, как гость спит на животе, обнимая подушку руками и положив на неё сверху подбородок. И удобно же ему, однако. Спящий Чуя казался ужасно невинным и просто трогательным, хотелось погладить мягкие рыжие волосы и что-нибудь прошептать на ухо, слушая сонное ворчание, но Принц прекрасно понимает, что получит рукой по лицу и совсем не «доброе утро, ваше величество», а полный-пошёл-к-чёрту-отсюда-взгляд. На сегодня назначена важная встреча в резиденции Принца с одним графом, имеющим сильное влияние во многих кругах общества и известный своей холодностью и беспощадностью. Известный, потому что по его лицу совсем не скажешь, что столь молодой граф вырезал целые полки, отдавая приказы отдалённо, и с одного раза заключал все договоры, мирные в том числе: равнодушное, спокойное лицо, чистое и бледное, безразличный ко всему тон голоса и устрашающий, презрительный взгляд красно-карих глаз. Чёрные и прямые волосы, немного не достающие до плеч, и злая усмешка, в которой изредка были изломлены губы. Принц не боялся его. Они были почти на равных, несмотря на разные статусы, и даже если граф и мог поклониться Его Превосходительству, то Дазай знал, что всё лишь ложь и привычка знака уважения, пускающая пыль в глаза слугам. Принц не очень любил графа, как и граф Принца, но обстоятельства государства были не располагающими к вражде. В конце концов, если уж Дазаю захотелось бы, он бы мог отослать графа с его приспешниками куда подальше, но, во-первых, для того нужна веская причина, пускай её и можно отыскать при большом желании, а во-вторых, наживать себе заклятого врага в виде просчётливого, хитрого, не любящего людей и уставшего от всего Крысиного короля Принцу не хотелось. Это пагубно скажется не только на жизни королевской четы, но и на всём остальном, просто потому что граф Достоевский мог. Осаму не вникал в основные аспекты, зная, что графу нужно разрешение на какие-то действия свыше. Зачем вникать, если всё равно потом узнаешь? После встречи с графом остаётся одно лишь разочарование и безразличие ко всему. И у Принца бы оставалось, если бы он уже давным-давно не был ко всему чёрств и сух. Маска шута спасала мнение окружающих. Ополоснуть лицо в приготовленной воде и пригладить рукой волосы, чтобы стать красивым. Чёрная блуза, белоснежный дублет и такого же цвета длинная мантия. Дазай терпеть не мог традицию, приписанную всем королевским семьям без исключения, когда обязан носить корону везде и всегда. Символ власти, как-никак. Принц доставал шапку Мономаха из пыльного сундучка в шкафу только тогда, когда во дворец назначен визит любых гостей, и надевал её из соображений, что его без мантии и венца могут не узнать и посчитать за слугу. Оставалось представить вытягивающиеся в удивлении лица с открытыми ртами, когда дерзновенный слуга, бодро прошагав по красной с золотыми кистями дорожке в зале, легко перепрыгивает пару ступеней и садится на пустующий трон, подпирая кулаком щёку и закидывая ногу на ногу. Щенок на престоле, которому просто повезло остаться в живых при бунте против тирании власти десять лет назад и которого взял под крыло некий Огай Мори, представившийся мальчику регентом до его совершеннолетия — регент знал все потайные ходы и катакомбы под дворцом и увёл юного Принца именно туда, спасая от родительской участи. Страже тогда удалось подавить восстание, но уже после вышвырнутых к воротам дворца отрезанных голов короля и королевы, и долгие пять лет власть держалась на самопровозглашённом временном правительстве из народа. Годы растерянной тишины, когда народ даже не знает, против кого им воевать. Дворец убитой, но не до конца королевской семьи молчал и не подавал никаких признаков жизни, продолжая охраняться стражей и не допуская никого на свою территорию, пока регент, установив с Принцем дружеские отношения, обучал его. Весь опустевший за несколько лет дворец, чьи стены не видали никаких гостей целое десятилетие, был в распоряжении нескольких слуг, стражи, регента и будущего Принца; Мори был предусмотрительным хитрым лисом и буквально выгонял подопечного в люди через тёмные проёмы потайных ходов под замком и преображая посредством длинных тёмных мантий с капюшоном. Маленький Дазай казался странным: он ни разу не заикнулся о смерти своих родителей, чему совсем не удивился Мори, ведь отрезанные головы не оставили никакой психологической травмы на душе ребёнка. Принц-сирота был развит не по годам, слишком жесток для его возраста, строил уважение к регенту только из-за разницы в возрасте, но никакой благодарности за спасение не высказывал. Регент очень устал подхватывать мальчика под руками, когда тот, влезший горлом в петлю, норовил спрыгнуть со стола, или отбирать у юнца ножи, которыми Осаму пытался резать свои руки. Мальчик всегда холодно рассуждал, не нуждался в чрезмерной заботе и был даже излишне самостоятельным и памятливым, но после каждой неудачной попытки уйти из жизни закатывал грандиозные истерики — регенту приходилось или запирать его в абсолютно безопасной комнате (Дазай, как он выяснил, не любил боль, а биться головой о стены — больно), или самому закрываться на замок, слушая оглушительные крики и ноющие просьбы дать ему шанс. Огаю просто повезло по совместительству быть ещё и лекарем, потому что лечить легко простывающего от любой прохлады Принца, давать ему успокаивающие настойки трав и обрабатывать нанесённые самим же Осаму раны на его молочную кожу приходилось довольно часто. Несчастный ребёнок с поломанной психикой от жестоких родителей, скрывающий под бинтами на спине шрамы от чрезмерно строгого воспитания. Именно поэтому Мори не был удивлён отсутствию слёз и горя по королю и королеве. Может, оно и было к лучшему. Дазай никогда не хотел править чем-то. Власть не нужна была ему. В семнадцатилетнем возрасте Осаму по собственному желанию подписал бумагу, заявляющую, что полноправным Королём становится его регент, но Мори не собирался постоянно сидеть во дворце — обидно, если все вложенные в Принца знания канули бы в лету, потому заблаговременно покинул пределы страны, не сказав о сроке возвращения, но предупредив Принца, что пусть он сам со всем разбирается. Регент не зря потратил на него чуть больше пяти лет, и почему-то Осаму не был удивлён внезапному исчезновению предусмотрительного хитрого лиса. Он даже предполагал, что где-то в другой стране регент уже является представителем какой-либо власти, потому не сильно протестовал. Многочисленная стража к восемнадцатилетию Принца собрала народ на главной площади перед дворцом и поставила перед фактом, что временное правительство свержено — и Дазай даже знает, чем занимался его регент прошлыми ночами, — а Принцем становится прямой наследник престола. Недовольство росло волной. Осаму же не волновался. Усилиями вновь воссоединившихся лордов и графов он умудрился за два года и восстановить внутреннюю экономику, и наладить внешние связи, и установить дружественные отношения с ближайшими государствами, и распределить подчинённых по областям, определив в самоуправленческие органы, и отправиться свободно узнавать окрестности, совершенно не боясь и не прячась под тёмными мантиями с капюшонами. Он понимал, что регент поступил хитро — упавшая на плечи ответственность за громадный кусок человеческой обители не позволит эгоистично и с такой завидной частотой шагать с табурета в петле. Дазай просто порой не успевал. Люди вокруг казались не такими уж злобными тварями, устроившими революцию десять лет назад, а вполне улыбчивыми и разговорчивыми. Появление Принца на публике обозначалось приветствованиями и чествованием — восстановлен оборот валюты, поднят курс, разработано множество планов в руках графов, герцогов, лордов и прочих, направленных на улучшение общественной жизни, пока Принц косвенно контролировал казну и пресекал любые попытки мошенничества. Не особо старался, но если и начинал, то вырезал всех хитрых подлецов. Вот почему десять лет назад регент выжил — сумел пустить пыль в глаза королю и королеве, земля им адом. С возможностью дружить с подчинённым ему народом Дазай стал даже более общительным, но не переставал считать людей беспросветными тупицами. Людей, потому что регент не принадлежал к человеческому роду, учитывая его интеллект, хитрость и холодный расчёт, да и Осаму тоже не был просто человеком. Какой-то неполноценный, видящий в людях всю правду сразу и в упор не замечающий напускную ложь, оттого и становилось ему скучно. Он даже… Заскучал по наставнику. С ним можно было поговорить на равных и не чувствовать себя идиотом, беседующим с однообразными камнями. За четыре года самостоятельного правления Мори возвращался восемь раз, и всё ненадолго, будто проверял, как тут поживает лично им взрощенная псарня с приручённым волком во главе. Граф Достоевский тоже не был человеком. Крысиный король с камнем вместо сердца. И Чуя, естественно, тоже не совсем человек. Стрелки часов дрожали на десяти утра. Дазай может догадаться, почему его достопочтенный до сих пор не проснулся: портьеры из плотной ткани почти не пропускают солнечный свет, и внутренний будильник у Чуи сбит, полагая, что сейчас совсем раннее утро. Принц, зашедши в главный зал с колоннами, заранее отдал приказ готовить завтрак лишь на двоих и оставить его до ухода графа со своей свитой на кухне — сколько раз уже он из вежливости и из этикета приёма гостей ни приглашал Крысиного короля за стол, тот постоянно отказывался и даже ничего не пил: неудивительно, почему его ноги были такие худые, а руки и подавно костлявые. Питается только горем и страхом окружающих его людей, граф-головорез, прибывший когда-то из заснеженных долин — холодного севера, — но уже тогда ни разу не запачкавший и пальца своего чьей-то кровью, контролируя процессы казни, пыток и наказаний за малейшее воровство в своих кругах отдалённо. Совершая правосудие, его руки остаются чистыми: все его люди — марионетки, нанизанные на нитки на его пальцах. Преступления под маской правосудия, тянущие за собой юридическую подоплеку, и к ним нельзя было прикопаться ни суду, ни властям. Принц не любил графа за это, но понимал, что Достоевский ему ровня, просто совсем заскучавший на своей северной стороне — ледяные воды и холодные ветра, резко контрастирующие с тёплым морем со стороны дворца Принца, омывали берег, на котором стояло поместье Крысиного короля; дорога же к поместью пролегала через ту самую полоску тёмного леса, видную на горизонте, если стоять на балконе покоев Его Превосходительства. Дазаю пока есть чем заняться, чем контролировать чёрные заплаты и нелегальные течения денег — этим давным-давно занимался регент, иначе не сумел бы поставить юного сироту на ноги и отдать под ответственность целое государство. Осаму талантливо закрывал на это глаза, делая вид, что ни о чём не знает и ничего не замечает. Это ведь не вредит его стране, его политике и экономике, а влиятельный граф и так не заходит за рамки. Под страхом расправы снизилось количество преступлений за раз: ещё бы им не снизиться, когда преступления без наказания вершит отдалённая от сердцевины государства власть. Стража распахивает главные двери, и на пороге стоит Крысиный король со своими подданными: один высок, с чересчур длинными светлыми волосами, лёгкой улыбкой на лице, в жилете и белой рубашке, второй — низкий, круглый, с неприятным лицом и пучком тёмных волос на лысой голове. Сам граф практически никогда не меняется, будто бессмертный и застыл во времени: всё то же устало-безразличное лицо и тусклые глаза, подобные испорченным вишням, пушистая белая шапка-ушанка — в заснеженных долинах без неё отмёрзнет мозг, — мантия с мохнатой окантовкой и таким же воротником (и Принц готов поклясться, что когда-то весь этот мех был жив-здоров и мог бегать, пока случайно не перешёл дорогу Крысиному королю), лишь на одежде под мантией виднеется сиреневый узор вдоль линии пуговиц, светло-коричневые высокие сапоги. Граф выглядел белоснежным, и это не только выдавало в нём правителя северных земель, но и пускало в глаза образ чистоты и невинности: «Всё, что я делаю, бело и законно». Дазай снова готов спорить, что, если Достоевский захочет замаскироваться и упадёт лицом в снег своей обители, его никто не увидит. В абсолютной тишине граф тихой поступью проходит в главный зал, устремив ничего не выражающий взгляд на хозяина дворца: конечно, как тут не устремить, когда королевская особь сидит на троне в своей привычной манере — закинув скрещённые ноги на один подлокотник, упёршись локтем в другой и подпирая щёку кулаком. На его голове поблёскивает в проникающих сюда солнечных лучах небольшая золотая корона с красными драгоценными камнями. Взгляд карих глаз одновременно и спокоен, и насмешлив. Если у Дазая граф Достоевский обозначался Крысиным королём, то у графа Принц слыл избалованным, в меру капризным, но жутко умным — тем, к которому не прикопаешься ни с одной стороны, ведь тот, делая, что ему вздумается, продумывал каждое своё действие на десять шагов вперёд. Крысиный король не сомневается, что даже диалог с ним его величество тщательно продумал и знает наперёд. Встреча лишь формальность, и оба прекрасно это понимают. Щелчок пальцами — гостю любезно и быстро предоставлен обитый красным бархатом стул с резными подлокотниками. Достоевский кланяется, приложив руку к груди, и садится, также бесцеремонно закидывая ногу на ногу и смотря на Принца снизу вверх. Дазай никогда не стоял при своих слугах, приказывая тем покинуть помещение, но граф всё ещё помнил, как несколько лет назад он пару-тройку раз видел юного и абсолютно асоциального наследника-мизантропа в сопровождении высокого и черноволосого мужчины — регента, стало быть. Этот старый стервятник выпустил из-под своего крыла ещё одного, только этот выросший не ест мёртвую пищу, а дожидается смерти, наблюдая конвульсии павших под его когтями, выклёвывает глаза и улетает восвояси питаться первым сортом при царском дворе. — Предлагаю не затягивать столь долгожданную встречу, — избалованный Принц говорит это надменно, выдерживая тонкую границу перед пренебрежением, и продолжает легко улыбаться. Граф в ответ ничуть не разгневался, также усмехнувшись и на секунду прикрыв глаза, скрестив пальцы своих рук и опираясь локтями на подлокотники. — Чем я обязан визиту достопочтенного графа? Неужели зелёные земли стали угодны для обитателей северных столиц? — Не поверите, ваше величество, впервые понадобилось Ваше персональное разрешение на одно интересующее в первую очередь меня дело, — голос спокоен, глух и слегка с хрипотцой. Оба выдерживают взгляды друг друга с некими насмешками в глазах. — Мне льстит моя значимость в Ваших словах, граф, — Дазай чуть наклоняет голову и теперь подпирающей щёку ладонью слегка касается губ. — Может, Вам сразу мою корону отдать, чтобы больше не мучить мучительными поездками в мой дворец? С короной и моё решение не понадобится, — и с этими словами Принц, довольно жмурясь, снимает символ власти с головы, крутя в одной руке, повесив на запястье, как большой браслет. Полцарства готов отдать, если взгляд графа, говорящий, что Принц — избалованный ребёнок, не таков. Достоевский уже хотел было выложить всё как есть, но мысль перебивают отдалённые шаги где-то за дверьми. Принц тоже обратил на них внимание — видно, не просто слуги. Двери с негромким, но резким стуком распахиваются, и на пороге появляется странный рыжеволосый юноша со злыми синими глазами и совершенно непохожий на прислугу. Кинув взгляд на гостя с его двумя приспешниками, повернувшими головы в сторону появившегося, юноша тихо откашлялся, поправил воротник рубашки и скрестил руки на груди, с вызовом смотря теперь на Принца. Принц, ни капли не удивлённый, только улыбается, но улыбается гораздо теплее и более искренне, чем сдержанно давил ухмылку с собеседником. Сейчас будут пропущены две колкие фразы из странного диалога, когда Его Сиятельство спрашивает у гостя, не неудобно ли ему уделить пару минут Принцу и пришедшему, а гость молча кивает, не высказывая никакого неудовольствия, а лишь с удивлением наблюдая. Тот высокий и длинноволосый, стоящий по правую руку от графа, мельком смотрит на господина, подмечая, что граф действительно ни с того ни с сего заинтересован в дерзком юноше, опустив руки на подлокотники и выпрямившись, пристально следя за каждым движением, когда незнакомец, закатив глаза, стоило Принцу сесть нормально и поманить его к себе рукой, уверенным шагом, перепрыгивая ступени, тотчас оказался возле трона. Никаких поклонов, никаких обращений, а главное — ни одного звука с уст дерзновенного юноши, лицо коего прекрасно и чисто, глаза светлы и пленяющи — в них фрегаты, клипера, сокровища и сталь лежат на дне морском, — волосы огненны, как пожар солнечного марева на закате, а одежда далеко не простая или плебейская, вполне себе парадный вид какого-нибудь титула. Граф Достоевский, пожалуй, впервые видит, как нелюдимый Принц, как радостный щенок, едва хвостом не виляет, растянув губы в искренней и такой детской улыбке на лице отвратного стервятника, подперев голову теперь двумя ладонями и блестящими глазами смотря на пришедшего снизу вверх. Он вполголоса спрашивает у юноши, хорошо ли ему спалось на королевский постели и не помешал ли он ему утром, на что рыжеволосый скривился и пренебрежительно приподнял бровь в немом, но, очевидно, дерзком вопросе. И Принц терпит? Судя по его лицу, ему чуть ли не в радость такое отношение незнакомца. Граф молчаливо замер, когда Принц Дазай вытягивает руку вверх и нахлобучивает на голову юноши свою корону, на что рыжеволосый фыркает, придержав символ власти, чтоб не спала, чуть-чуть поправив. Это немыслимо. Что позволяет себе этот избалованный Принц? Кто этот юноша такой? Подчинённые графа себе такое позволить могут только через собственный труп. Но подчинённый ли этот юноша у Принца? Пока прислуга Крысиного короля наблюдает за тем, как его превосходительство, подобно влюблённому в хозяина псу, провожает юношу блестящим взглядом до дверей, совершенно не жалея отданной ему короны, Достоевский тихо щёлкает пальцами, вынуждая низкого слугу пригнуться к нему, и что-то коротко шепчет на ухо. Во взгляде маленьких мышиных глаз читается сначала непонимание, потом — неподдельное удивление, а затем слуга кивает, выпрямившись. Граф не беспокоится за осуждение Принцем его переговоров с подчинёнными не на своей территории — его высочество слишком увлечён вошедшим гостем и не обращает внимания на шёпот графа. Высокий и длинноволосый прислужник скептически глянул на господина и собрата, вопросительно вскинув бровь, но спрашивать уже нельзя. Как только рыжеволосый юноша покинул зал, Дазай мгновенно перестаёт напоминать счастливого щеночка: улыбка спадает с лица, снова преобразовываясь в тень сдержанной ухмылки при разговорах с гостями, Принц откидывается спиной на спинку высокого трона и, вытянув руки по подлокотникам, снова безразлично смотрит вперёд себя. Достоевский секунду смотрит на те двери, в которые вышел рыжий юноша, и, прочистив горло, встаёт, скрывая руки под своей белой мантией. Выдерживает минуту молчаливого взгляда и оседает на колено, преклонив голову и положив на колено руку. По лицам слуг ясно читается мысль о том, что господин никогда прежде не вставал ни перед кем в такую раболепную позу. Смятение. Сначала, повторяя за графом, перед Принцем склоняется высокий слуга, касаясь концами длинных прядей пола, а затем, замешкавшись, на колени встаёт и второй, касаясь ковровой дорожки обеими ладонями. Принц жалеет, что не знает никакой поучительной сказки для детей о мыши, палке и камне. — Ваше величество, — вкрадчиво и всё тем же голосом начинает граф, — пока Вы ненадолго… отвлеклись, — Достоевскому достаточно на полсекунды незаметно глянуть вверх, чтобы уловить, как Принц нахмурился и неслышно фыркнул, — я пришёл к выводу, что моя просьба и Ваше разрешение будут неуместны без Вашего присутствия в моём дворце. Вы должны видеть всё собственными глазами непосредственно. — Неужели твой богатый лексикон не вмещает тех слов, коими можно было бы описать то, в чём ты нуждаешься? — Принц резко встаёт, и его мантия на мгновение зависает в воздухе, мягко опускаясь слоями на пол. — Я так сожалею об упущенной возможности послушать. — Я огорчён не меньше, — по мере того как Принц медленно спускается, граф ловит момент, когда Дазай останавливается на последних ступенях, чтобы встать. — Но тем не менее тех минут, которые вы заняли сами у себя на увлечение Вашим гостем, мне хватило с лихвой, чтобы осознать бесполезность визита сюда. — Мне жаль, что тебе понадобилось время, чтобы понять это, — Принц стоит на последней маленькой ступени, и Достоевский смотрит ему прямо в глаза. Его слуги выпрямились позади него длинными от света тенями и молчаливо замерли. — Так что же, граф, выходит, приглашаешь в свои холодные хоромы? — Именно так, — граф скупо улыбается уголком губ и, отведя руку в сторону, а другую приложив к груди, кланяется снова в пригласительном жесте, отбросив мантию назад. — И, чтобы Вам не было скучно в длительной дороге, я совсем не против, чтобы Вы взяли с собой своего спутника, — на этих словах Принц прищурил глаза и перестал улыбаться. — Я ведь правильно понимаю, что юноша не местный? Я буду польщён Вашим и его визитом в мои зимние долины. — А ты проницателен, граф, — Дазай хмыкает, и его лицо становится расслабленно-отрешённым. Он уже устал от этого разговора, да и Достоевский не горит желанием продолжать. — Я буду ждать Вас в любое время, которое, надеюсь, Вы уделите моей скромной персоне сквозь череды ласки к своему прекрасному гостю. Быть может, после следующего рассвета? — Странно. Я полагал, крысы активизируются к ночи, — Принца не интересуют чувства графа на этот счёт, и он взмахнул рукой, указывая на двери. Снова щелчок пальцев — они распахиваются слугами, впуская в зал свежий воздух с улицы из длинного коридора и выпуская гостей. Если слуги Крысиного короля и нахмурились, на секунды вперив взгляды злых глаз в фигуру его превосходительства, то Достоевский не среагировал. После соглашения Принца его всё устраивает. — Прощайте, граф. — Я буду ждать Вашего приезда к полудню, — он улыбается, но не оборачивается на Принца, уверенным шагом удаляясь. Как хорошо, что всё закончено. Дазая ничуть не гложет любопытство о нужде графа. По крайней мере, у него есть предлог вырваться из своих тёплых земель в совершенно другое место, пускай холодное и неприветливое. Принц сбрасывает мантию в руки слугам и с чистой душой направляется в обеденный зал, надеясь увидеть там достопочтенного гостя. Чуя наверняка не заплывал в холодные воды, а если и заплывал, то ненадолго — насколько ему известно, афалины не приспособлены к ледяному морю. Русал любил греться на солнце и в принципе любил свет, раз утопленнику повезло найти его в жемчужном заливе со стороны восхода солнца. Интересно, если бы юноша имел чешуйчатый хвост, а не гладкую дельфинью кожу плавников, были бы видны золотые чешуйки на его руках или щеках? Это выглядело бы крайне забавно и красиво, особенно в сочетании с его волосами. Но Чуи в столовой нет. Юноша стоял на балконе в покоях Его Величества, подперев подбородок ладонью и смотря вдаль. Светлое небо, голубое, как спокойная вода в штиль, и посреди зависло бельмо солнца, как белоснежный блик света на волнах. Щебет птиц громок и заливист, ветер проносится мимо с характерным шелестом и растворяется, оставляя воздух нагреваться. Ярче солнца, пожалуй, сверкает только золото короны на голове гостя, которую Чуя так и не снял. Он даже не вздрогнул, когда сзади ему внезапно, но мягко закрыли глаза, и от долгого взгляда на солнце в темноте плавают жёлтые и розовые круги. — Эй, Чу-уя, — звучит знакомый весёлый голос, и юноша часто-часто моргает, когда темнота рассеивается, а сбоку появляется знакомая королевская морда. Гость кривится и снова смотрит вперёд. — Ты ведь не обижен на меня за то, что я уделил некоторое время этому графу, правда? «О святой Посейдон, он действительно полагает, что я буду рвать и метать из-за его встреч? — Чуя вздыхает, приложив руку к лицу. — Он действительно думает, что настолько важен мне? А с виду умным казался». — Знаешь, Чуя, у меня сюрприз для тебя. Ты ведь мой гость с дальних земель! — Принц довольно щурится и касается пальцами короны на рыжей голове, чуть поправив, и теперь она сидит не прямо, а слегка криво. Так красивее. — Граф в извинение за то, что забрал моё время, приглашает тебя вместе со мной в свои границы. По сути, они в большинстве своём и мои тоже… Но всё-таки! — юноша бросает на Дазая подозрительный взгляд. — Я не знаю, как ты относишься к холодным водам, но Крысиный король обитает в северной столице. Во-он там, — Принц, опираясь теперь на перегородку спиной и локтями, кивнул головой куда-то позади себя, намекая на ту самую тонкую и чёрную полоску леса, виднеющегося отсюда. — Высокие сосны и ели не пропускают ледяной ветер в земли моего дворца, но резкий переход от нашего лета к той зиме просто сказочный. Тебе понравится. Остаётся подыскать тебе подходящую одежду, чтобы не замёрзнуть. Или ты приученная к снегам нерпа? Дазай смеётся, когда Чуя, оскалившись, легко стукает локтем по его локтю. Нашёл себе нерпу. Если бы русал и обитал в холодных водах, то был бы морским львом, рвущим тела пингвинов и нерп на части.я список кораблей не раз перечитал, по верфям и портам не раз меня влекло, ведь вся моя любовь — расплавленный металл, — она в воде морской застыла, как стекло.