The Water Rising

«Ма-атушка твоя северная косатка! — Чуя с неподдельным ужасом в глазах смотрит на то, что Осаму предлагает ему надеть для поездки в снежные долины. — Отец твой… переваренная касатка в косатке… Что это за чертовщина?» Если бы морские существа умели менять по собственному желанию свою окраску, свой вид, свою чешую или кожу, то Чуя, может быть, никогда бы и не подумал тащиться с жемчугами на самое дно, чтобы получить ноги. Обратился бы белой или тигровой акулой, причём такой тигровой, чтобы и хвост рыжий, и чёрные на нём полосы, и брюхо белое, и плавники зазубренные, со шрамами от крюков или чьих-нибудь зубов с когтями, и знай себе нападал на всех, кто не нравится и глазу не угоден: того покусал, того изодрал, тому хвостовой плавник оторвал, тому и вовсе по линии хребта спину вспорол, а потом бы на людей переключился, пиратов взять к примеру — самовольно поудобнее лёг в браконьерскую сеть, подёргал за цепи, чтоб поднимали, а там бы, наверху, оскалом сверкнул и утащил с собой флибустьеров по одному в воду, хватая когтистыми руками за плечи и вышвыривая за борт, как-нибудь необычно и по-акробатски ныряя следом. Так бы, глядишь, совсем отучил мерзких двуногих промышлять незаконной ловлей не только рыбы, но и своих собратьев, а как забьют тревогу по кровожадной тигровой акуле в окраске настоящего тигра, так принимает образ милого серенького дельфина и скачет по волнам, спасает утопающих, улыбается и жонглирует пойманными чайками. Чем не идеальная жизнь? Для всех ты милый дельфинчик, жизнерадостный и позволяющий потрогать свой хвост, когда в то же самое время вдали от всех ты выгрызаешь потроха незадавшегося рыбака, о крючок чьей удочки ты случайно поцарапал свой бок. И не сказать, что Чуя был недоволен тем, что он рождён русалом-афалиной, нет. Он был более чем удовлетворён размеренной жизнью морского млекопитающего, который не должен бороздить просторы океанов в поисках пропитания, держать ухо востро и отчаянно кричать, когда потенциальный хищник преследует тебя, но иногда, конечно, когда, сытый и сонный, лежишь грудью и животом на береговом песке, а из-под морской глади выглядывает только спинной плавник, поблёскивающий на солнце, можно было на сон грядущий помечтать, что было бы, если б родился всё-таки не спокойной и равнодушной ко всему афалиной, а агрессивной и ненавидящей всех и вся акулой. И не просто акулой, а… а… мегалодоном. Последним выжившим представителем вида, которого все хотят заполучить, но вместе с тем и все жутко боятся. Скидывают сети в океан, и не простые сети, а какие-нибудь металлические или шипастые, чтобы жертва не дёргалась; опускают клетки с приманкой, чтоб глупая рыба попалась, но русала-мегалодона не проведёшь, ой не проведёшь. Ради своего же развлечения сделает вид, что сам по неопытности попался в клетку, а потом раскусит прутья или вообще раскурочит железную неволю на жестянки и металлолом, чтоб неповадно было. О, о, или даже позволит себя поймать, а на палубе, когда затащат хищную и злую громадину наверх, сначала поделать вид, что весь из себя такой спокойный и незаинтересованный в происходящем, не реагирующий на попытки прикосновения к хвосту и коже выше него, к голове, а потом схватить когтистыми пальцами за запястья и вырвать руку по плечо. «Зря, думали, у меня огромный шрам на плавнике от китового гарпуна? — загромыхать рычащим голосом, приподнимаясь и сужая зрачки до узких щёлочек. — Вот и выпустившие этот гарпун несколько лет назад тоже пожалели об этом, когда он оказался в чьей-то глотке, а кровавая из-за моего ранения вода поглотила всё чёртово китобойное судно!» Так и дойдёт фрегат совершенно пустой, прибьётся к какому-нибудь берегу с одним несчастным сумасшедшим, но выжившим, который всё твердит о кровожадном чудовище с хвостом акулы, но телом человека, пожравшем всю команду и выпрыгнувшем в море вон. Такая жизнь и такие мечты казались забавными ровно до этого момента, прямо оборвались все мысли о том, что дельфин-афалина, если захочет, может стать и тигровой акулой, и мегалодоном, учитывая характер и неумение — совсем маленькое — сдерживать гнев и едкие комментарии, когда Принц, смотря чистыми и невинными карими глазами Чуе в глаза, предлагает ему песцовую шубу. Чуя нервно вздыхает, приложив руку к лицу. Он издевается? Просыпается древний инстинкт — инстинкт, когда хищники реагируют на движение и норовят оттяпать если не руку по локоть, то с головы по ноги, потому что Дазай явно ничего не потеряет. Его величество трижды хлопает в ладоши, стоя за спинкой собственного трона, положив на спинку руки, а на руки — голову, когда как сам усадил своего драгоценного гостя прямо на престол, позволив сесть так, как ему только будет удобно, а перед ступенями, ведущими к трону наверх, Принц выставил половину своих слуг с разными нарядами, подходящими для заснеженных земель: мохнатые и пушистые воротники, про которые Чуя думает, что и они когда-то не очень давно бегали, счастливые, в лесу… или всё-таки искусственные, а Дазай не такой уж и лжец, заливающий в глаза и за глаза? обитые мягким мехом длинные рукава плащей и тяжёлых мантий с различными вышитыми узорами на спинах; короткие, но такие же мохнатые накидки на плечи до локтей, покрывающие шею. Принц с улыбкой смотрит то вперёд, на прислугу, то склоняет голову и смотрит на Чую, сидящего, закинув ногу на ногу и положив руки на подлокотники. Изящен. Элегантен. Эстетичен. Красив. Выточен из прозрачного алмаза вплоть до всякой тончайшей детали вроде ресницы самым искусным мастером. Ожившее произведение искусства: если не выкрашенная в настоящие цвета прекрасная статуя, то лорд, принадлежащий древнему знатному роду и сошедший с картины великого художника. У Принца впервые за всю жизнь играет красками повседневность, он готов сам таскать всевозможные одежды для дорогого гостя, сам примерять их на него и сам оценивать, хотя оценка будет сильно завышенной и необъективной: в любом костюме, пожалуй, Чуя покажется ему великолепным. В Чуе Осаму видит что-то такое, чего нет в других, и это отсутствие пресмыкания перед ним, перед Принцем, владеющим этими землями, и совершенное, возведённое в абсолют, блестяще отточенное неуважение к человеку и тем более к его титулу и статусу на социальной лестнице. Дазаю, с одной стороны, хочется получить это уважение, что вполне естественно, хочется увидеть, как юноша встаёт перед ним на колено или хотя бы кланяется — Чую хочется приручить, ведь он напоминает дикую кошку, просто однажды пришедшую к человеческой обители и без спросу обосновавшуюся здесь, в тепле, заботе и сытости, но не позволяющую гладить себя и уж тем более помыкать собою: слишком прекрасна и богемна, слишком не низшее неразумное существо, а стоящее рядом с тобою и смотрящее тебе в глаза так, что ты понимаешь, что никогда не сможешь не только не поднять руку на этого зверя, но и заставить пресмыкаться пред собою, как лижущую носки ботинок собаку и виляющую хвостом от кипятка в бок; с другой стороны, юноша потеряет весь свой таинственный шарм и это необъяснимое к нему влечение, стремление прикоснуться к нему, как к чему-то запретному и настолько прекрасному, будто к этому существу можно прикасаться только королям, ведь именно нестандартное, отличающее выходца моря ото всех поведение ужасно манит и влечёт, а ещё эта внезапно яркая и такая чарующая внешность, к которой прикоснёшься — или разобьётся, рассыплется в гелиодоровую пыль, или сам обожжёшься о языки жгучего пламени. Принц прекрасно понимает эту дилемму, ходит по острию ножа, чудесно выверенно балансирует и не намеревается падать. «А жаль, — думает Чуя, равнодушно смотря на очередной из десятка и более нарядов, уже прошедших перед ним и уже проводимых скучающим до дверей взглядом. — Я бы смог наконец-то понять, какой ты на самом деле. Не поверю, что такой простой дурак, готовый устлаться предо мной, но которого так боятся все остальные. Разгадка близка… — юноша поднимает глаза вверх и встречается со взглядом карих глаз, хитро и по-лисьему, сверкая альмандином, смотрящих на него. — Вот только не могу пока догадаться, куда в этой непроглядной тьме шагнуть, чтоб разгадать тебя». — Не думаешь ли ты, что эта прекрасная накидка из искусственной, — Принц делает акцент на последнем слове, прямо, спокойно и спиной вперёд, разведя руки в стороны, спускаясь со ступеней вниз и выхватывая один из предложенных нарядов у порядком уставшего угождать привередливому гостю слуги, — но так искусно сделанной под лисью шерсти чудесно подойдёт к твоим волосам? Но Чуя, скривившись, прикрывает глаза, отвернув голову, и отмахивается рукой: «Безвкусно». — Быть может, — Дазай откидывает накидку одной рукой себе за спину, оставляя её слугам поймать и не реагируя на то, как двое из прислуги столкнулись лбами, рванув словить вещь, и выхватывает у третьего из рук относительно лёгкую, но не пропускающую холод и с мягким светлым воротником, похожим на овечью шерсть, мантию с рукавами: — Она подчеркнёт твоё величие и чудесную фигуру, когда ляжет на твои плечи! Чуя, ставя правую, ранее закинутую на колено второй ноги, ногу на пол, закидывает теперь левую на правую и хмурится. Не понравилось замечание о фигуре, и Принц тут же и мантию откидывает в сторону, накрывая ею одного из слуг с головой и оставляя в полной темноте. В его руках теперь другая мантия, но уже потяжелее, с тёмным объёмным воротником и такой же пушистой окантовкой, с пушистыми рукавами. — Так укрывает шею, что никакие ветра не страшны. А как прекрасно смотрится! Чуя презрительно морщит нос и снова взмахивает рукой, намекая, что и это не по нраву. Принц и эту мантию вскидывает вверх, начиная ходить туда-сюда и прикидывать, что гостю может понравиться. Слуги, за всем этим наблюдающие, вопросительно и даже осуждающе смотрят на Его Мудрейшество, такого озабоченного выбором одежды для непонятно откуда взявшегося вельможи непонятно какого титула и из непонятно каких земель. Как такое возможно? Они были раньше знакомы? Рыжеволосый юноша так легко помыкает Его Превосходительством, что хочется возмутиться, резко оказаться возле трона, согнать дерзновенного с места Принца и пригнуть за шею на колени — да где это видано, чтобы с прекрасным Принцем так обходились, а он на это не только глаза закрывал, но и вообще будто не видел вызывающего поведения вторженца? Уму непостижимо. Господин Дазай так неожиданно менялся в присутствии юноши, причём в странную, но хорошую сторону: улыбался, находился в крайне приподнятом настроении, имел блеск в глазах и был бесконечно милосерден ко всему происходящему. Всё было бы забавно, если б не было так грустно. Откуда этот рыжий вообще такой взялся? Уж не демон ли какой-нибудь, очаровавший гуляющего Принца в тот злополучный вечер и хитростью вынудивший так себя вести? Другого логичного объяснения не находилось, но и доказательств никаких не было. Такие яркие волосы, глаза и дерзость… Не ведьмак ли? Или сын ведьмы, которому наскучило жить в лесу и пугать странников. Ну не бывает такого, чтобы высокомерный, самовлюблённый, эгоистичный и постоянно желающий покончить с собою Принц так легко преобразился в услужливого кутюрье на приёме у капризного лорда. Быть может, обхват талии ещё измерит? Неожиданно Принц щёлкает пальцами, и нарушенная резким звуком тишина, разбавляемая лишь размеренным стуком каблуков вельможеских сапог, заставила вздрогнуть отвлёкшихся слуг. Дазай круто разворачивается на каблуках, приманивает светловолосую служанку пальцем, склонившись к ней и что-то прошептав, и наблюдает за тем, как девушка выбегает из тронного зала, в котором Принц не очень предусмотрительно решил устроить примерочную и ателье для драгоценного гостя. Для него, Осаму, это всё лишь игра. Забава на несколько дней или чуть больше, когда из обыкновенной повседневности его вырвало пламя из морских глубин, вытолкнуло на поверхность и не сумело от утопленника избавиться. Принц развлекается, только и всего, но и не видит в этом ничего плохого: прекрасное морское существо, ставшее человеком, подарило ему стимул, ведь он уже как раз эти самые несколько дней о самоубийстве даже не помышляет (регент Мори устало вздохнёт и приложит руку ко лбу, удивляясь, что хоть кто-то остановил юного висельника на пути к виселице, а потом пожмёт Чуе руку, пожелав не вытаскивать больше утопленников из воды). Юноша видит довольное лицо Принца со своего места на троне и понимает, что сейчас увидит что-то сногсшибательное и в прямом, и в переносном смысле: от принесённого или загорятся глаза, потому что принесённое чересчур великолепно, или ноги сами подкосятся и уронят на пол, не в силах от шока держаться прямо. От Дазая можно ждать чего угодно, это Чуя уже понял. Но ожидал он, признать, чего-то более ужасного, судя по довольной физиономии его величества. Служанка, очевидно, бегала в один из многих закромов королевской одежды, чтобы принести желаемое её господином, и Принц, мило улыбнувшись и поблагодарив «миледи за столь скорое возвращение», взял у неё из рук длинную, тёмно-красную, с белым пушистым воротником из овечьей, наверное, шерсти и несколькими декоративными золотыми цепочками на алой ткани очередную мантию. Она выглядела… очень даже ничего, или это в госте взыграла любовь к яркому и кровавому — этому русалу-афалине не впервой видеть расплывающийся перед глазами красный цвет, когда в плечо вцепился удильщик или сам вцепился в удильщика когтями, разрывая напополам этого агрессивного чёрта. Дазай ничего не говорит, подняв одежду на уровень своей головы, чтобы полы не касались истоптанной красной дорожки к трону, и уже по сверкнувшим голубым глазам видит, что Чуя наконец-то заинтересован. Не стоит ждать просьбы подойти или того, что юноша спустится, — это невежливо, особенно когда заинтересованность не скрыта, потому Принц резвыми шагами взбирается по десяти ступеням вверх и встаёт рядом с собственным престолом. — Для меня будет честью, — Дазай отводит руку с мантией на ней в сторону, а другую прикладывает к груди и кланяется, — если ты примеришь один из самых дорогих нарядов моей коллекции. Чистый шёлк цвета красного танго и шерсть викуньи на воротник. Я сам ни разу не надевал это, а ты первый, кто достоин носить такую мантию на своих плечах. «Как стелется, — Чуя хмыкает, осторожно огладив приятную на ощупь ткань. Мантия тяжеловата, но, если судить по словам Осаму, будет в самый раз на холоде. Русалу уже доводилось бывать в мёрзлых водах, но всего несколько раз за все двадцать два года своей жизни — афалины не любят лёд и предпочитают тёплый песок, на котором можно погреть бока и живот, когда как от холода последний чуть ли не содрогался в судорогах из-за дискомфорта. — Знать бы, что такое викунья и с чем это едят… или чем стригут». Дазай накидывает мантию на плечи гостя, оправив на спине и похлопав шерсть мягкого ворота. Чуя сам сжимает пальцами светлый ворот, пощупав и невольно прикоснувшись к нему щекой, прикрыв глаза, — именно в этот самый момент Принц окликает уставших слуг просьбой принести сюда зеркало. Уставших слуг, потому что они и сами не знают, кому угождают конкретно — Принцу или рыжему красавцу, — иностранцу? — ведь по ощущениям они пытаются подобрать наряд для строптивой и жутко капризной принцессы. Зеркало трёхстворчатое и явно сделано под рост Принца, зато Чую в нём видно замечательно: в мантии он выглядит благороднее всякого представителя голубой крови, красивее всякого эталона красоты и просто прелестно, ну или так полагает только Осаму. Его глаза, хитро щурясь у Чуи за спиной, блестят, а рука снова водружает на рыжую голову венец всевластия — корону, рубины в которой засверкали от солнечных лучей, падающих с верхних окон. Юноша и впрямь выглядит очень хорошо, он даже сам это подметил, приподняв голову и встав к зеркалу немного боком, ведь, в конце концов, раньше он мог смотреться только на своё отражение в кристально чистой воде заливов и бухт или гораздо реже — в потрескавшихся зеркальных стёклах в трюмах затонувших кораблей, в которые вели разломы древесных корпусов. На секунду голубые глаза гордо горят, и Принц, замечая это, понимает, что Чуя, во-первых, не страдает низкой самооценкой, а во-вторых, имеет все основания не страдать ею. Принц улыбается, положив руки Чуе на плечи и чуть склонившись к его уху, вызывая тем самым незамедлительные перегляды и шёпот прислуги между собой: «А нужна ли Принцу принцесса?» — Кажется, я нашёл нечто идеальное для тебя, верно? Гость самодовольно хмыкает, прикрыв глаза и поставив одну руку на свой бок: «А ты хорош».

***

Утро выдалось холодным. Прошлым днём Принц вытащил своего драгоценного гостя из плена собственных хором снова в город, рассказывая буквально обо всём, что приходило в голову. Его голос был приятен слуху, интонация заставляла с интересом прислушиваться, но Чуя и виду не подавал: с абсолютно спокойным взглядом смотрел по сторонам, положив одну из рук в карман брюк и немного из-за этого задрав жилет. Люди на улицах расступались, видя фигуру их правителя, и долго ещё провожали глазами уходящих дальше Принца и его иностранного гостя. Юноша прекрасно чувствовал на себе взгляды, но зрительный контакт устанавливал чисто из любопытства — все горожане такие разные, но такие одинаковые, когда приветствуют Принца и машут ему руками, кланяются, желают хорошего дня. Сплошное лицемерие и лизоблюдство, или же Чуя просто не верит в чужую искренность; что уж говорить, он в намерениях Принца Осаму до сих пор ищет подвох, ждёт, что кусок его дельфиньего хвоста окажется на чьей-нибудь вилке — той самой штуковине, столовом приборе из серебра и с четырьмя маленькими зубчиками, что есть на столе при каждом приёме пищи. О том, что будет прохладно, Дазай понял ещё глубокой ночью, когда внезапно проснулся жутко замёрзшим и с онемевшими пальцами на ногах, ведь одеяло на себя перетянул сжавшийся в клубок гость, спящий на другом краю, скрывший голову под покрывалом и поджавший к животу ноги. Вечером Принц силком заставил гостя расстаться со своей повседневной одеждой, быстро отдавая её слугам на стирку и чистку, клятвенно заверив, что к утру одеяние будет свежим, а этой ночью юноша может поспать и в ночной рубашке Принца, что была Чуе чуть выше колен. С одной стороны, зрелище было достаточно милым, Принц даже засмотрелся, а с другой — в таком холоде спать невозможно. Чуя не чувствовал прижавшегося спиной к спине Дазая ещё некоторое время, и Осаму уже успел задремать — попытка вырвать из мёртвой хватки русала-афалины хотя бы кусочек одеяла и перетянуть немного на себя, чтобы накрыться, не обвенчалась успехом, — но тотчас проснулся от удара локтём в позвоночник и севшего на кровати гостя, злобно сверкнувшего в темноте голубыми, как глубокое море, глазами и, кажется, готового вцепиться в плечо Принца зубами из-за нарушения личного пространства. Чуя не отрицает, что так сделать хотелось, и хотелось более чем ужасно, но Дазай выглядел таким лохматым, сонным и замёрзшим, покрытым мурашками, замотанным наполовину в бинты (на удивление не уходящими под нижнее бельё), что юноша только презрительно фыркнул и снова улёгся спиной к нему, отбросив половину одеяла назад. Русалы тёплые. Русалки в принципе любят тепло. Температура тела должна выдерживать низкие температуры глубин и северных потоков, потому Чуя вынужден терпеть до самого утра то, что Принц всё равно к нему жмётся, — сначала спиной к спине, потом, перевернувшись во сне, тот уткнулся лбом с пушистой чёлкой гостю между лопаток, а ближе к рассвету и вовсе закинул руку на чужой тёплый бок, но после этого Чуя уже не спал, а ждал, когда этот чёртов утопленник проснётся. Не менее поразительно было преображение беззаботно спящего, со взъерошенными волосами и с отпечатком складок подушки на щеке Принца в статного, в приличной парадной одежде и с заправленной за ухо прядью монарха с холодным, ничего не выражающим взглядом ни разу не блеснувших глаз. Ногам было холодно касаться каменного пола, и Принц, приведя себя в порядок, с какой-то щенячьей радостью подозвал слуг принести его драгоценному и сидящему на кровати, укрывшему ноги одеялом, гостю одеяние обратно. Расстроился, когда юноша настоятельно потребовал выйти и не прикасаться к нему, пока он одевается, и, наверное, если бы у утренней сцены были наблюдатели, они бы подивились, что Принц так легко сдался, повиновавшись. Белая рубашка Чуи слегка пахнет мылом, и мурашки ползут по коже, когда прохладная одежда касается плеч — прохладная, потому что высыхала вне дворцовых стен. Со стороны поведение Дазая смотрится детским ребячеством. Привязанностью ребёнка к своей новой игрушке, которую он одевает и таскает с собой, но скоро может забросить в дальний ящик и больше не вспомнить о её существовании. Чуя, конечно, не в этой формулировке себе это трактовал, но прекрасно понимал и ждал, когда же Принц наиграется. Правителя завлекла новая игрушка. Живая игрушка. На выходе из дворца Чуя невольно остановился, глядя на нечто вычурное на колёсах, но не это его поразило больше, а большие, четвероногие, мощные животные, запряжённые в ка… каре… карету. Или экипаж, или повозка, потому что Дазай в объяснении своём называл эту причуду на четырёх круглых колёсах с позолочёнными спицами и так, и так. Два зверя с длинной чёрной шерстью вдоль шейных позвонков, именуемой… как же… гривой? Золотые с красным шёлком ремни обвивали такие же чёрные, как грива, тела и головы, а чёрные блестящие глаза, казалось, смотрели только на появившегося у выхода из дворца рыжего юношу в алой мантии. Продолговатые головы животных тотчас повернулись в сторону Чуи, как вдруг один из зверей фыркнул. Гость-иностранец уже видел этих существ несколько раз на берегу, когда люди проезжали, восседая на них, по песку, оставляя полукруглые следы. Эти звери казались Чуе гордыми, величественными животными, но почему-то в то же время ужасно глупыми: как можно подчиниться чьей-то воле, имея такие мощные ноги, природную красоту и свободу, когда ветер развевает гриву на бегу? Пока Дазай приветствует ку… куч… кучера, управляющего, видно, этими животными, юноша абсолютно без страха подходит к мордам зверей. Это лошади. Он вспомнил. Одна дёргает ухом и тянется носом к бледным рукам, пыхтит, когда ладонь касается головы и слегка оглаживает по шерсти от носа до лба. Слуги, вышедшие проводить Принца в его визит во дворец графа, с широко распахнутыми глазами смотрят за тем, что делает странный гость. Эти два вороных коня славились не только своей выносливостью и быстроногостью, но и тем, что терпеть не могли ласковых прикосновений и понимали лишь удар кнута, а Принц, не так уж часто контактирующий с конюхом и самой конюшней королевского дворца, не отдавал приказа продать строптивых животных только по причине их скорости. Никогда ещё эти два коня не подводили в перевозках, а руками к ним Дазай и не думал лезть, просто потому что не желал. В чём секрет? Что за странное поведение? Без раскрытия тайны появления Чуи во дворце никому этого не понять, а Осаму, замолкнув после также замолкнувшего от удивления кучера, глядя на Чую, только улыбнулся. Он постепенно понимает, в чём тут дело — животные прекрасно чувствуют необычных созданий, чувствуют кого-то сильнее их, подчиняются и тянутся к ним, если только то, конечно, не дьявол и не сатана. Чуя спокойно треплет чёрные гривы обоих коней и реагирует на негромкий оклик Принца о том, что пора бы и выдвигаться: «Я буду тронут, если прекрасный юноша позволит сопровождать его на рассмотрение новых для него земель, — вполголоса произнёс Дазай, прикладывая руку к груди. — Мне только в радость одно нахождение рядом, и неподдельный интерес в глазах будет лучшей наградой». Принц был прав насчёт того, что по мере приближения к имению графа Достоевского будет становиться всё холоднее и холоднее. Белая с золотым карета катилась не спеша, через какое-то время удивительно начиная похрустывать колёсами по скрипучему белоснежному, но казавшемуся таким пушистым и мягким снегу, которого не было видно с балкона дворца. Зелень и яркие краски южной долины с побережьем медленно и незаметно гасли, потухали, исчезали по одному оттенку и становились серее, тускнее, грустнее: не было тёмно-зелёной травы и вымощенных жёлтым камнем дорог, остались далеко позади невысокие двух- и трёхэтажные деревянные, белые с коричневыми перекладинами дома, затерялись в темнеющей зелени цветы и пропали совсем, стоило всему знакомому Чуе оказаться за его спиной, когда как перед ним, если смотреть в окно, вырастала и чернела густая полоса леса. Стук колёс сначала по дорожному камню, а потом скрип — по снегу изредка разбавлялся взмахами кнута и ржанием коней впереди, несущихся достаточно быстро, несущихся странной, но элегантной иноходью, ни разу не сбившись со своего темпа. Раньше казалось, что чёрное пятно этих прекрасных животных совсем не вписывалось в благородный и королевский вид дворца, в красочный и наполненный жизнью город, в пей… пейзаж, верно? в пейзаж природы, открывающийся с высокого балкона и окон; чернеющая шерсть скакунов совсем не подходила к лёгкой, воздушной карете Принца с кожаными бурыми сиденьями, расставленными по направлению движения и против, а теперь же, наоборот, прекрасно вливалась в пришедший на смену красочной картинке фон холодного, неуютного и тёмного, но одновременно чарующего своей неприступностью леса. Это, несомненно, был лес, ведь Чуя прекрасно знал, что скопление деревьев, не приветствующих в своём царстве чёрных стволов и зеленеющих тёмным изумрудным их лиственных верхушек, покрытых белой шапкой, человеческую поступь, но с радостью скрывающих любой след дикого зверя, называлось именно так. Юноша даже невольно прижался к окну дверцы эки… экип… экипажа, точно, ладонью в чёрной перчатке, пытаясь увидеть конец высоченных деревьев, но не мог. Пока он, поворачивая голову и так же с интересом поглядывая и в окно дверцы со стороны спутника голубой крови, высматривая белое и никем не тронутое покрывало даже отсюда чувствующегося холодным снега между стволами и зарослями непроходимого кустарника вдалеке, Дазай, ехавший всю дорогу практически молча, опиравшийся локтем на дверцу, подпирая тыльной стороной ладони подбородок, думал, подняв глаза кверху, что белоснежная шапка тёмных верхушек этих сосен жутко напоминает ему излюбленный меховой головной убор Крысиного короля на его чёрной голове. Это удивительное преображение чудесного острова, когда тёплая южная сторона, с солнцем и согретой водой, горячим и золотым от песка побережьем, всего через чуть больше мили — Принц называл милю километром — переходит в холодную, продуваемую ледяными ветрами северную часть, укрытую от южной половины полосой высокого леса с одной-единственной проезжей тропой и расположившуюся аккурат на обрыве, поражало. Чуя знал, что с той стороны земля круто обрывается в бушующее холодное море, пенящееся и скалящееся острыми зубами каменных пик, ревущее под неприветливым серым небом — угрюмый небосвод режут крыльями буревестники и альбатросы. С северной стороны всегда обитали создания, приспособленные к холодным течениям, а русал всегда начинал мёрзнуть ещё задолго до того, как пересечь границу. Он к тому же не хотел сталкиваться с теми хищниками, что патрулируют там свою территорию, да и останки разбившихся там когда-то кораблей в бухте не привлекали ранящими нежную кожу старыми обломками. Юноша не интересовался, за каким интересом граф Достоевский контролирует это нелюдимое, но всё же живое место. Ёжился, невольно кутаясь в тёплую мантию, чтобы прохладная карета не заставила его окоченеть. Привык к тряске от колёс и к шуму лошадиных копыт. Принц же прекрасно знал, зачем граф так зацепился за выделенную ему под контроль землю: она, северная, была довольно большой, но мало обитаемой территорией, не очень желаемой людьми из-за сурового климата. Достоевский, не любящий частых гостей и шума, предпочитал уединяться в своём поместье и совсем не боялся холода, хоть и выглядел достаточно болезненным и нуждающимся в тепле. Дазай может догадываться, что у Крысиного короля на уме, и тот пойдёт на всё, лишь бы иметь свой угол и чувствовать власть в своих испачканных в чужой крови руках. Ему, Дазаю, хочется побыстрее разделаться с делами графа и уехать отсюда, и только присутствие рыжеволосого юноши действительно скрашивает отдающую ответственностью реальность и греет душу. Душонку. Чёрную, свернувшуюся больной крысой где-то внутри, воспитанную когда-то регентом. Чую совершенно не интересует граф Достоевский. В первую очередь потому, что этот странный граф не отводит от него своих холодных и сверкающих красным глаз. Таким красным, которым вода окрашивается после попадания острия гарпуна прямо в грудь или живот. Юноша держится отстранённо и старается не останавливать взгляда на графе, покуда двое расторопных его слуг имеют честь снять верхнюю одежду с приезжих. По взгляду тёмных глаз Дазая Чуя мимолётно улавливает некое пренебрежение ко всему тому, на что этот взгляд падает, и при малейшем прикосновении чужой руки графской прислуги к своему плечу Принц прикрывает глаза и секундно морщится — морщится так, скривив губы, как подобает настоящему королю, знающему себе цену и не терпящему касаний жалких бастардов. Тяжёлые мантии с пушистыми воротниками слуги почему-то уносят из поля зрения, как будто так и надо, но Чуя не может судить, надо или не надо, он наблюдает за тем, как на него поглядывает Принц, словно следя, чтобы с его драгоценным гостем, подобным хрупкой фарфоровой кукле или ещё чему-то очень нежному и дорогому, обошлись точно так же, как и с ним. В поместье графа теплее, чем снаружи, и юноша согревается. Крысиный король, появившись очень скоро, поклонился Принцу, приложив руку в чёрной перчатке к груди, и своим тягучим, низковатым, с хрипотцой голосом произнёс, что весьма почтён посещением его скромных заледенелых хором гостем Принца не меньше, чем визитом самого Дазая. «Не будем затягивать такую желанную встречу, — сказал он следом, переведя колючий кровавый взгляд на Принца. — Пройдёмте в главный зал, хотелось бы побыстрее всё с Вами обсудить». От взгляда Достоевского было не по себе. Длинный, но не такой длины, как во дворце южной части острова, коридор поместья, устланный тёмно-красным ковром, вёл в нужный зал и был увешан на стенах тусклыми и тёмными гобеленами, будто выцветшими, но не потерявшими от этого своё ледяное величие, спускавшимися своими полами до самого низа и плотно прилегающими к стенам; между гобеленами с не совсем заметным изображением мышиной головы стояли сероватые… мм… статуи людей по плечи? Кажется, это… называлось бюстами. Безжизненные, строгие, они дополняли некую одинокую атмосферу этого места. Дазай шёл рядом с графом, заложив руки за спину, и молча слушал то, что негромко вещал ему граф, а Чуя, шедший за спиной Принца, рассматривал обстановку, хмурясь и не проронив ни слова. Те самые слуги, что были на приёме у Принца вместе со своим господином, шли по обе стороны от крохотной процессии и через плечо наблюдали за юношей. Было во взгляде голубых глаз что-то удивлённое, будто нечасто такое видел. Во взгляде читалось ещё что-то… Смятение и сомнение. Чуя постоянно, но не резко оборачивался, словно что-то неприятное чувствовалось в этом кусающемся своей обстановкой месте. Вроде и ничего примечательного, всё как во дворце, только потерявшее краски, но и закрадывалось ощущение присутствия чего-то непонятного. Чего-то такого, что Чую непреодолимо манило, вот только он не знал, куда именно. Всё это и выражалось неподдельным удивлением в глазах, но слуги не смели задерживаться: граф Достоевский, остановившись, прервался и заметил, что «достопочтенный гость его величества во многом заинтересован, не хочет ли он рассмотреть всё в одиночку, без стеснения посторонними взглядами прислуги?» Принц тотчас глянул на замершего в двух шагах от него Чую, и юноша не выглядел растерянным, скорее, немного недоверчивым ко всему тому, что граф сказал. «Мне будет лестно, если приятный сердцу его превосходительства прекрасный юноша примет моё скромное предложение», — и красные глаза иглами впились в фигуру Принца. Они стояли перед раскрытыми дверьми в главный зал, а Дазай глядел на Чую каким-то очень странным взглядом: не то умоляющим, не то беспомощным, но нахмуренным. Он как бы немо просил этого не делать, но убеждения как такового в глазах не было. Чуя, выпрямившись, кивнул. «Вот и славно, — граф улыбнулся, прикрыв глаза и снова слегка кланяясь Принцу. — Пройдёмте, господин, позвольте Вашему молчаливому компаньону отвлечься от столь заядлого интерьера убранства дворца». По Принцу было видно, что оставлять Чую в этом логове ему не хотелось, но колебаться не пришлось — если юноша решил, значит юноша уверен в своих силах, это Дазай уже понял. Тем более как минимум неуважительно говорить, что он не доверяет поганому Крысиному королю, в присутствии его прислуги. Последний взгляд карих глаз, брошенный через плечо, был обращён к Чуе с немой мольбой быть осторожнее. Дазай тешил себя тем, что юноше будет совсем не интересно слушать их разговор, так пускай уж лучше прогуляется по новому месту, чем будет скучать. Для Чуи же это было прекрасной возможностью понять, что не так в этой обители холода и куда тянет его внутреннее чувство крайнего любопытства, хоть и не покидало ощущение некой обманутости хитрыми словами хозяина этого места. Он будет осторожным. Как только двери закрылись, юноша остался в главном коридоре совершенно один. Стало гораздо полегче от отсутствия пристальных взглядов на него, он даже спокойно выдохнул. Отойдя спиной назад, он прикоснулся рукой к одному из каменных бюстов, но так, с опаской, будто каменный человек оживёт и укусит его, как акула. Немного шершавая поверхность. За стенами изредка завывает вьюга, чем-то скребёт о крепкое стекло окон, и поместье это кажется не таким большим, как дворец Принца Дазая, ведь Чуя только с этим и может сравнивать. Из коридора были ещё закрытые двери вправо, в какую-то комнату, но туда юношу не вело. Какой-то инстинкт, издревле подсказывающий морским существам, куда мигрировать, где искать пищу и где искать своих сородичей, инстинкт необъяснимый и неугасимый даже в облике человека, как Чуя и смог понять, забился внутри живым ручьём. С перекрытым входом в главный зал здесь стало немного холоднее, но юношу это не волновало: он прошёлся по коридору до главного выхода, к которому привезла их королевская карета, вернулся обратно, медленно повертел головой, разглядывая стены, но не понимал, что с ним не так. Как слепой пытается найти что-то в помещении, так и он пытается отыскать то, что вызвало это непонятное чувство внутри. Оно не болит и не колет, не вызывает дискомфорта, но от него невозможно присесть и остановиться, поэтому Чуя беспрестанно, но очень тихо ходит из стороны в сторону, разглядывает гобелены и слышит ну совсем отдалённый диалог графа и Принца. Если он прислушается, то разберёт даже слова, но ему это не надо. Крутится в несчастном светлом из-за окна над главным входом коридоре и готов биться о стены, словно чувствуя невидимые двери. Ему кажется, что голова начинает болеть. Что же это такое? Что-то, что ему нужно — но Чуя даже не предполагает, что это, — где-то здесь, где-то очень рядом, чтобы усмирить любопытство, но… Когда юноша в бессилии и плохом расположении духа подходит к очередному, самому большому серединному гобелену с наиболее видимым изображением крысиной головы на нём, он от злости скалится и бьёт кулаком в стену. Каково же его непомерное удивление, когда от удара в стене за гобеленом словно её кусок выпал, а из-за ткани с двух сторон пахнуло не уличным, но каким-то другим холодным воздухом. Когда морские существа не видят выхода, они начинают беспомощно биться обо всё, что вокруг, пока не обнаружат то, что терзает их внутреннее чувство. Сначала Чуе снова немного не по себе, но затем он осмеливается отогнуть гобелен с одной его стороны, стараясь не задеть тяжёлый каменный бюст плечом, и видит чёрную зияющую дыру в стене. Дверной проём без двери прямо в тёмном камне. Вот куда юношу так тянуло. Под рёбрами покалывает от страха и одновременного ещё более острого любопытства, и Чуя, оглядевшись по сторонам, как загнанное животное в поисках выхода или преследователей, протискивается между гобеленом и стеной в тайный проход, чувствуя в темноте под ногами пол, а чуть подальше, если провести по полу ногой, — обрыв. Но обрыв оказался всего лишь ступенью. Это лестница. Единственное, за что Чуя благодарит сейчас своё нечеловеческое начало, так это за хорошее зрение в кромешной тьме. Он ведёт рукой по стене и медленно спускается вниз, не чувствуя конца-края спуску — а это именно спуск вниз, — но ощущая, что чем дальше заходит в неизвестном и пугающем поместье, тем больше его подгоняет внутреннее странное чувство. От разгорающегося внутри любопытства, что вот-вот он обнаружит что-то сейчас, мурашки ползут по рукам, но это, наверное, ещё из-за сухого холода. Наверное, это спуск под землю. Вроде впадины или грота на морском дне. Вроде… как же его… входа в подвал. Да, у людей это называется подвалом. Здесь пахнет чем-то свежим, и по мере спуска вниз Чуя начинает различать очертания ступеней, чёрного кирпича стен и короткие, будто оборванные, фиолетовые гобелены на стенах гораздо выше рук — начинает различать, потому как становится всё светлее. На самом деле, спускался он довольно долго и ступал так осторожно, словно от любого звука на него может обрушиться потолок. Светло становилось не так, как если бы спуск вёл наружу или в освещённое помещение, светло становилось от одного небольшого источника, но не от оранжевого огня, а от чего-то светло-синего и даже белого. Чуя, не глядя под ноги, а глядя на блики на стенах, постепенно понимал, почему вдруг его так сильно каким-то внутренним чувством сюда потянуло — это были блики от воды. От большого, нет, даже огромного количества воды, застилающего колеблющимися бликами всю не такую уж теперь и тёмную стену. Юноша видит ниже гобеленов с отпечатками-орнаментом крысиных, видимо, лап чёрные подсвечники из чугуна, которые горели не так уж и давно. Спускаясь ещё ниже, он видит, что водное мерцание светлой воды проникает сюда из большого проёма, опять же без дверей, к которому ведут последние ступени лестницы, а ещё вместе с этим Чуя вынужден затаить дыхание, ведь до слуха доносятся голоса. Нет, нет, не голоса… Голос. Один. Пробравшийся в чужой тайник юноша, давно уже определивший в лестнице винтовочную, словно спускался с самой выси какой-нибудь башни, тише любой мыши ступил наконец-то на пол, осторожно, касаясь руками стены и прижимаясь к ней плечом, заглядывая в светлый и мерцающий водяными бликами проём. И увиденное, мягко говоря, заставило его едва не превратиться в статую от шока, а сердце остановилось на мгновение.

Перед его глазами предстал огромный, размером с полтора этажа дворца Принца, настоящий аквариум.

Стеклянный, без углов, занимающий бóльшую часть округлого помещения, прозрачный гигантский сосуд располагал натуральной частицей моря, в котором Чуя в своём первом облике обитал изначально: на дне, которое Чуе, если подойти вплотную к стене, до бёдер, лежал золотой песок, и в нём действительно росли водоросли и даже кораллы, лежали всевозможные камни, между которых можно спокойно спрятаться, и вообще создавалось ощущение, что в это чудо природы просто-напросто поместили кусок вырванного со дна моря кораллового рифа. Пузырьки воздуха бежали по стенам кверху, а Чуе, чтобы достать до верха, нужно, наверное, самому себе раз шесть или семь встать на плечи. Он даже выглянул из-под проёма, чтобы увидеть высоченный аквариум, и в душе его трепетала не та злость, с которой он смотрел на маленький аквариум во дворце Принца, внутри болезненно сплелись между собой чистое удивление и… страх. Страх быть раскрытым, страх осознания увиденного, страх вообще всего, что здесь происходит. Чуя бы так и продолжил стоять на месте, если бы из транса его не вывел вновь раздавшийся чужой голос, звонкий и мягкий, где-то далеко наверху, и юноша вынужденно весь обратился во слух: — Не брызгайся, прошу тебя, мы ведь уже говорили об этом! — раздаётся негромкий смех после тихого всплеска воды. — Хватит. Ну пожалуйста, я буду весь мокрый, как ты. Эй, подожди, куда ты? Что случилось? Чуя напрягся. Воцарилась тишина, как вдруг он увидел, что прямо с высоты аквариума, замирая и будто всматриваясь, к нему приближается фигура человека с рыбьим хвостом. Чёрный, как смоль и как гривы лошадей королевской кареты, хвост с белоснежным брюхом, белоснежным, как снег наверху, на земле, а плавник хвоста ужасно длинный, едва не повторяет длину половины тела и возвышается над плавником на спине. Без сомнения, это русал вида лисьих акул. Ого, редкая штучка. Предпочитают прохладные воды, поэтому Чуя знал о них только понаслышке. К сожалению, удивление резко сменяется страхом того, что его заметили, и юноша хочет скрыться за стеной, но просто остолбенел. Обжигающие мурашки рассыпаются по всему телу. Внутреннее чувство согревает — страшно, но не опасно. До стенки аквариума от входа шага три, и теперь Чуя слегка вздрагивает от припавшего к стеклу бледного и черноволосого русала с серыми и хмурыми, но немного удивлёнными глазами. Его волосы не так длинны, как у Чуи, но лицо с двух сторон обрамляют пушистые пряди с белыми кончиками, повторяющие цвет акульего хвоста. На теле заточённого в этом аквариуме русала виднеются ещё более светлые шрамы, но это лишь приковывает взгляд. Кажется, незнакомец чувствует своего собрата. Вот что Чую всё-таки сюда вело. Он делает несмелый шаг вперёд, боязно сразу смотря вверх и ожидая крика и обстрела, но ничего не происходит, и юноша быстрыми тихими шагами подходит и касается ладонью стекла с противоположной стороны. Почти вжался лбом в стенку аквариума, и чёрная лисья акула немного отплывает, рассматривая пришельца. В глазах читается поражение от увиденного. Оба не понимают, что происходит, пока сверху снова не доносится встревоженный голос, а Чуя поднимает голову и со страхом замечает, что его увидел некто беловолосый, свесившийся с небольшой площадки над аквариумом, построенной, чтобы, видимо, беспрепятственно ходить сверху и, вероятно, поддерживать контакт с акулой. — К-кто ты такой? — неуверенно спрашивает незнакомый юноша, и Чуя нервно сглатывает, отойдя на шаг. Вот чёрт. Теперь ему снова жутко. Светловолосого отсюда видно плохо, но гость Принца различает неаккуратно отросшую прядь белых волос с правой стороны лица и, кажется, желтоватые глаза. Юноша одет в одежду прислуги этого поместья, чёрную одежду дворецкого или кого-то наподобие. Он суетится и хмурится, вставая и, видимо, намереваясь сбежать с платформы к вторженцу, но неожиданно лисья акула дёргается от стекла и резко машет юноше одной рукой, продолжая хмуриться. Незнакомец это видит и в нерешительности останавливается, ведь, по крайней мере, Чуя перестал слышать шаги, хотя уже успел отскочить обратно в каменный проход, в темноту лестницы. Опасливо выглянув, как интересующийся обстановкой зверь, рыжий вторженец снова слышит звонкий голос, принадлежащий светлому слуге графа: — Как ты попал сюда? Тебе нужно уходить! Чуя бы ответил, но не может, только открыл рот, а потом вспомнил о договоре на ноги в обмен на голос. Он сначала долго смотрит вверх, прислушиваясь к спускающимся с высоты шагам с другой стороны аквариума, но не видит из-за камней; мельком глядит на черноволосого русала, наблюдающего за подходящим к незнакомцу слугой, и теперь юноша сполна может разглядеть слугу, который, как оказалось, по-прежнему слегка выше Чуи. Это не радует. Гость Принца в недоверчивости отступает на два шага назад, но уже не туда, откуда пришёл, как только светловолосый слуга приближается к нему ближе пяти шагов, а в сторону. Оба останавливаются. — Кто ты такой? Что ты тут делаешь? — сходу неуверенным и будто даже извиняющимся голосом снова спрашивает дворецкий, но Чуя упорно молчит. Он бы отошёл ещё дальше, если бы не подплывшая к стеклу ближе к слуге графа лисья акула, стукнувшая по стенке со своей стороны и привлёкшая внимание юноши. Черноволосый русал сначала показывает на себя, а потом — на рыжего вторженца. Юноша хмурится, встряхивает головой и взглядом словно спрашивает, что тот имеет в виду, на что русал кивает и скрещивает руки на груди. Только, кажется, теперь и русал не понимает, как это так: его собрат — и с ногами без хвоста. Внутреннее чутьё никогда не подводит, а тут такое. Кто кому ещё больше удивился, называется, ведь лисья акула повернулся в сторону Чуи и смотрит на него. Его качающийся хвост длинным хвостовым плавником заставляет песок взлетать со дна и медленно и незаметно опускаться обратно. — Подожди, ты действительно думаешь, что этот… Русал скептически смотрит на дворецкого и приподнимает бровь, всем своим видом спрашивая того, мол, ты сомневаешься в моих словах? Юноша вздыхает, отводя взгляд и неловко потирая затылок. Чуя уже по этому поведению понимает, что конкретно этого слугу бояться нечего. Не веет от него ничем таким опасным и кусающимся, как от графа и его прежней прислуги. — Значит, ты не говоришь? — светлый слуга обводит глазами всё помещение, пахнущее морской свежестью, глядит на лисью акулу и снова останавливает взгляд на незнакомце. Чуя скрестил руки на груди в некоем защитном жесте и фыркнул, чуть покачивая головой и ясно давая понять, что «может быть, может быть, есть такое». От общения с акулой дворецкий явно осведомлён о подобных тонкостях, как отсутствие голоса. — Я не знаю, как ты сумел попасть сюда… Слуга Принца? Я слышал, он сегодня удостоил нас визитом. Сначала Чуя хотел кивнуть, но на словах «слуга Принца» резко отрицательно повертел головой и нахмурился, пронзая ледяным взглядом фигурку юноши, прислонившегося плечом к аквариуму и практически прикасавшегося к самому русалу за стенкой, если бы не стекло аквариума. — Ах, ясно, — юноша неловко усмехается, словно всё понимая. — Приближённый, да? Ну или что-то вроде того. Интересные, конечно, у Его Величества знакомства… — но внезапно слуга как спохватывается и вздрагивает, выпрямившись, а затем оглядывается по сторонам, смотрит вверх: — Послушай, тебе нужно уходить отсюда. Возвращайся к Его Сиятельству как можно скорее. Тебе нельзя здесь находиться! Чуя зачем-то оглядывается тоже, периодически смотря на русала, и, пригнувшись, как притаившийся зверь под слепо наставленным на него ружьём, понимает, что это, чёрт возьми, так просто оставить не может. Его собрат — и вот в этой проклятой банке?! Граф занимается кое-чем запрещённым, если помнить слова Принца. Кое-чем о-очень запрещённым, и так нагло, прямо под носом его чёртового сиятельства. Сначала Чуе хочется топнуть ногой, нахмуриться, попытаться ощетиниться и всем своим видом показать, что он, недовольный приближённый Принца, никуда отсюда и не подумает уйти, оставляя сородича взаперти для неизвестно каких целей поганого Крысиного короля, а потом до Чуи доходит очень простая истина, одним звонким и оглушительным ударом возникшая в голове и продолжающая бить в ней набатом в такт далёким, но спускающимся сюда чужим шагам сверху.

Если граф так тщательно скрывает свой промысел и до сих пор остаётся незамеченным, он уже разгадал натуру гостя-иностранца Принца, специально позволяя найти это место. Позволяя, чтобы облегчить себе труд в затаскивании сопротивляющегося получеловека в сосуд, из которого он никуда не денется.

Юноша-слуга в чёрном костюме втягивает голову в плечи и оглядывается на проход в эту тайную комнату, лисья акула мгновенной стрелой скрывается в темноте камней своего заточения, а Чуя вынужден в ступоре отшагнуть, слушая, как загнанно бьётся под рёбрами его сердце. Те самые прислужники Крысиного короля во главе с незнакомым третьим — в плаще, шляпе-цилиндре, светлыми волосами, заплетёнными в неаккуратную косу, и миловидной улыбкой на лице — появляются в проходе и застают всех, кто здесь был, пока незнакомый третий, указывая рукой в перчатке точно на Чую, приказывает насмешливым голосом: — Взять его.