The Water Rising

King's Bounty — Song of the Fildwind

— Ай, — Чуя поморщился, нахмурившись, когда его руку перебинтовали слишком крепко. — Вам больно? — Нет, просто… немного неприятно. Он снова во дворце. Снова эта роскошь белого золота, снова эта воздушность и элегантность от рококо, снова приятный, но немного странный для морского обитателя аромат пряностей и духов, снова люди вокруг. Юноша и предположить не мог, что вновь окажется в этом месте, ведь, если подумать, какое-то время назад он даже не мечтал и Принца встретить. Спорный вопрос, конечно, кто кого хотел увидеть больше, но Дазай действительно воодушевился и был на седьмом небе от счастья, а Чуя только разговорился. Принц не ожидал, что его красавец-русал из морских глубин вдруг заговорит, потому услышать его прекрасный голос было удивительно и приятно — это его «Поставь меня на место!», когда Осаму подхватил Чую на руки, сухого и в королевской одежде, хотя только вышел из воды. Чудеса, другого не дано! Чуя даже не сопротивлялся первое время, когда Дазай прижал его к себе, как потерянную, но горячо любимую игрушку, и сначала окинул удивлённую стражу взглядом, подоспевшую посмотреть, за какой надобностью Его Величество вдруг ни с того ни с сего приказал нести сундук драгоценностей и дорогих камней к берегу, а потом всё же задрыгал ногами, стукнув в плечо и встав на землю, отряхнувшись. Было очень непривычно говорить, когда вместо хвоста — ноги в высоких сапогах, но Дазай в этот раз не трещал без умолку, он просто просил рассказывать, говорить, напевать, просил делать всё, лишь бы Чуя не замолкал — голос был великолепен. «Или кому-то просто голову от… от этого-самого снесло», — подумал он, зажимая рану на руке другой рукой. Русал был силён, но с одной здоровой рукой, держащей тяжеленный сундук с золотом, он просто моментально пошёл с ним ко дну. Принц почему-то не спросил, зачем Чуе драгоценности, чтобы, по его словам, вернуть себе ноги (вполне естественно, что русал запротестовал против ношения его с хвостом на руках, спрыгнув обратно на мель и высказав всё, что думает о безалаберности его чёртового величества), но Чуя очень упорно отказывался и от второго сундука, который Дазай очень яро предлагал взамен. «Мне полцарства для тебя не жалко!» — заверил он, приложив руку к груди и свистнув стражу на берегу. «Мне жалко будет, если ты полцарства на меня потратишь, дурак», — подумал тогда полурыба, смиренно ожидая в воде. Пропал страх быть раскрытым. Дазай представал в виде какой-никакой, но защиты от внешнего мира. …Зато, когда Чуя еле-еле придвинул сундук по морскому дну к краю пропасти, ведущей к китовому и акульему кладбищу глубоко под уровнем моря, русал просто столкнул полную драгоценностей тару вниз, держась рукой за ручку и стремительно падая вниз. Удачно сократил расстояние до зловещей впадины. Много тайн таит в себе море, особенно когда полулюди-полурыбы выходят из-под воды прекрасными юношами прямиком к принцессам и принцам. То ли количество золота в царском сундуке было невообразимым, то ли редко за одной и той же просьбой обращались к _нему_, отринув страх перед голодными акулами и барракудами, но теперь вместе с человеческими ногами ниже пояса, как только русала выкинуло волной на берег, у него появился и чудесный голос: тот самый, чарующий и ласкающий слух Принца, с хрипотцой от кашля, некогда обругавший его величество за потопление в чужом заливе, а теперь требующий опустить на землю. Чуя ощущал себя героем дурацкой сказки для детей. Дурацкой и банальной, в которой Принцы спасают принцесс, в которой люди и мифические существа из легенд и сказаний живут с людьми в мире, в которой существуют добрые герои и злодеи, что в конце обязательно окажутся поверженными, в которой странные и не совсем человеческие подозрительные личности за сундук золота или ещё что-либо сердцу дорогое безмерное счастье обещают. Юноша, с одной стороны, очень любил море и считал его своим настоящим домом в любом его бескрайнем уголке, а с другой — доселе неизведанный мир людей тоже стал доброжелательным к нему, если исключить некоторые моменты, не прошедшие безболезненно и гладко для Чуи в последнее время. На месте любого другого преданного людьми существа русалу полагалось видеть в каждом двуногом опасность и прекратить доверять, навсегда уйдя под воду и больше не являясь рядом с обжитыми людьми берегами, но в окружении стражи Принца и его царского величества непосредственно, шагающего рядом и крепко держащего Чую за руку, русал чувствовал себя в порядке и под относительной защитой. Его рука жутко болела от медленно затягивающейся раны, но разговоры Дазая рядом немного отвлекали от сосредоточения на ноющей боли. Он не переставал без конца повторяться, прикладывая руки к груди и, кажется, искренне раскаиваясь, что очень сожалеет о случившемся, и хотел выяснить, чем искупить его вину за то, что не высмотрел в приближённых предателя и подверг «прекрасного заморского принца» таким мучениям, но юноша только отмахнулся и, улыбнувшись, негромко сказал в ответ, что лучшим подарком будет хоть какая-нибудь помощь в его исцелении, а то терпеть на ходу и на воздухе боль от раны крайне трудно. На самом деле, юноша хотел бы сказать, что просто рад тому, что Принц вернулся к заливу и… принял его обратно, — позволил ему вернуться? — но Чуя не привык высказывать свои эмоции и чувства в открытую и при всех. Во всяком случае не сейчас. — Чуя, солнце моё, не поведаешь ли мне, отчего перестал быть молчаливым? — Дазая хоть и тревожил этот вопрос, но в окружении стражи он задал его более-менее корректно, как назвал бы его сам. Не стоит распространяться о подробностях, тем более когда Чуя сам ловит на себе удивлённые взгляды охраны, разглядывающей «заморского принца», как какую-то диковинку. — Как, как… Хвостом о рыбий косяк, — юноша усмехнулся, продолжая прикрывать раненое плечо свободной рукой. — Справедливо посчитал, что его величество имеет право слышать и слушать мой прекрасный голос, не так ли? — Почту за честь, — Дазай улыбается, и кажется даже, что улыбается искренне. Когда Чуя немного сгорбился, нахмурившись и сжав зубы от боли в раненой руке, Принц придержал его одной своей рукой за плечи. — Нам лучше поторопиться, я так понимаю. — Я был бы благодарен, — всё-таки на ногах ранение переносить в разы тяжелее, чем в воде. Вся ладонь, закрывающая рваный порез, была в крови, как и рукав одежды. Дазай, видя, как Чуе, мягко говоря, некомфортно, вдруг свистнул. Громко свистнул, прикоснувшись к губам двумя пальцами, даже Чуя голову приподнял, не понимая, кому Осаму подаёт знак, но в это же время со стороны города чуткий слух уловил приближающийся шум: двое людей, королевских стражников, облачённых в одеяние царской охраны, мчались на двух чёрных, как смоль, лошадях по направлению к процессии из сопровождающих Принца и «заморского гостя» стражников. Пришлось остановиться, но это даже лучше, в отсутствии движения меньше болит рука. На секунду юноша подумал, что его сейчас силой заберут, хоть и неясен был мотив, но конные резко подняли коней на дыбы в нескольких шагах от людей, потянув за уздцы. Громкое ржание ненадолго оглушило, но Принц даже не шелохнулся, пока Чуя чисто из своего плачевного опыта предательства инстинктивно отошёл за его спину в мантии, стараясь не наступить на полы. Один из конных спрыгнул на траву, приветствуя Его Превосходительство и отдавая честь, преклоняя колено, второй же приложил руку к груди, продолжая сидеть на лошади. Чёрные, как вóроны, с покрывающей копыта шерстью, с лоснящимися хвостом и гривой и блестящими от закатного солнца глазами — точно такие же кони были впряжены в карету, когда Чуя с чистыми намерениями и доверием к миру двуногих вместе с Принцем отправился в вечно занесённые снегом земли Крысиного короля. Уф… даже от воспоминаний этих холодных красных глаз, пронизывающих тебя насквозь от одного взгляда, дрожь пробирает. — Будьте осторожны, мессир, — говорит один из конников, передавая ремень узды в руки своему правителю. — Эти кони вспыльчивые. — Если бы меня что-то не устраивало, — Дазай улыбается, похлопав коня по напряжённой шее, — я бы не держал этих быстроногих животных при дворе, — вместе со сказанным Принц перекладывает узду в одну руку, вторую подавая своему заморскому гостю: — Садись, о прекрасный. Верхом мы мигом окажемся на месте. Чуя не боялся. Он спокойно глядел в глаза животному, выпрямившись, прекрасно зная, что существо чувствует, что за перед ним нечеловек, и даже не удивился, когда, подойдя ближе, чтобы сесть в-эту-штуку-на-спине-коня (как потом юноша услышал, эта штука называется седлом), конь вдруг всхрапнул, наклонил голову и преклонил одно из копыт к земле, позволяя устроиться на своей спине без всяких усилий. Это породило ещё большее удивление в толпе стражников, только Дазай довольно хмыкнул. Он помнит, как его агрессивные кони, запряжённые в карету, позволили погладить Чуе свои морды, подпустив к себе, а теперь даже не изумляется, только молча восхищается. Какая-то доля гордости за юношу в Принце всё же есть: русал в облике человека такой прекрасный, что, казалось, любая незамужняя и не только девушка в его маленькой стране не сравнится с ним и его несгибаемым, воинственным характером. Чуть-чуть подлатать — и будет как новенький. Заморскому принцу было немного не с руки сесть на коня самостоятельно, но он даже взглядом помощи не попросил и подскочил, перекидывая ногу, зажмурившись от резанувшей по руке боли из-за движения. Поджал губы. Дазай садится позади, позволяя опереться спиной на себя, хотя Его Величеству всегда полагалось быть впереди — Чуя не сможет держаться, не причиняя себе ещё больше боли. Поднимает коня на дыбы, дёрнув за узду и свистнув, и ветер зашумел в ушах; второй конный стражник преданно и верно следует за ними, процессия из охраны остаётся на пешем ходу. Юноша всего несколько раз видел, наблюдая за берегом, как люди, восседая на лошадях, вздымают береговой песок на бегу и выкрикивают порой что-то под глухой стук копыт. Лошади так странно ведут себя, подчиняясь людям и не скидывая их со своих спин. Или, может быть, не подчиняясь? Чуя думал о том, что, возможно, иногда животные не подчиняются людям, а дружат с ними — тонкая нить уважения между каждым существом, крепнущая и крепнущая от поступков человека, пока зверь сам не готов принести добычу двуногому в руки, согреть холодной ночью под своим тёплым боком или отдать жизнь, защитив от пули или от нападающего врага. У них, зверей, есть свобода, но они спокойно принимают в свою свободу дружбу с человеком, именно принимают, а не отдают взамен. «Ха-ха… — Чуя глядел на проносящиеся мимо холмы зелени, смотрел на оранжевое небо, слушая стремительный бег копыт чёрного коня под собой. — Получается, в свою свободу я тоже пустил человека?» Дазай заслужил доверие, выслужился перед другим существом. Ветер качал траву и ковыль, шелестел зеленью холмов. Узда коня была вышита золотой и серебряной нитями на тёмно-коричневом, как намокший борт корабля, ремне, и такими же нитями были сделаны витиеватые, словно отблески на чешуе золотых рыбок, узоры на седле. Выходцы королевской конюшни узнавались издалека по неописуемой красоты наезднику с развевающейся за спиной мантией на лошадиных спинах и по редкому аллюру иноходью: правое заднее копыто к правому переднему, левое — к левому, и так по очереди. Чуя понятия не имел, что такое «аллюр», но Дазай сумел объяснить, до того как улица города, по мостовой которой стрелой бежал королевский конь, разразилась приветственными ликованиями и дружным единым выкриком: «Да здравствует Его Величество! Да здравствует Его Величество!» И это, на самом деле, удивительно, что в этом тёплом крае все выглядят такими дружелюбными и приветливыми, безобидными, словом, теми, к кому можно подойти в совершенно любое время и попросить помощи — и тебе помогут; почему же тогда морозные земли так отличаются? Принц не обращал внимания на приветствующую его толпу, потому радостные выкрики за секунду сменялись удивлёнными вздохами, стоило Его Величеству со спутником на своём чёрном коне пронестись мимо, вздымая ветром навесы прилавков, юбки женщин, содержимое корзин, не замедлив бега и даже руки не подняв в ответ — стало быть, что-то серьёзное. Немногие могли заметить, что спутник Его Величества ранен, и шёпот пронёсся по толпе, умолкнув лишь тогда, когда процессия пешей стражи с опозданием от Принца вошла в город со стороны побережья. Цвета и краски живого города мелькали в глазах, но Чуя не мог остановить взгляд практически ни на чём: единственным относительно недвижимым пятном впереди был постепенно вырастающий из-за приближения к нему белый дворец, служивший Принцу домом, а Чуе — крепостью. Забавно получается, что для юноши домом является и бескрайнее море, раскинувшееся у берегов, и сам дворец единого Правителя, и, если что-то случится, всегда можно скрыться в одном из них, не боясь, что опасности воды настигнут на суше, а враги земли — под уровнем моря. Яркая, свежая зелень, оранжевое — цвета крови солнца — небо, начинающее темнеть с горизонта, и зажигающиеся огни в окнах дворца — отсюда видно, как за воротами при дворе началось движение слуг, беготня и суета, как двор начал наполняться верными Принцу людьми и как всполошился, когда в ворота залетает чёрный конь, встающий на дыбы с громким ржанием, стоит Принцу резко натянуть поводья и остановить животное. Чуе немного несподручно держаться, чтобы не упасть, и он действительно чуть не падает на землю с седла, если б инстинктивно не вцепился руками в гриву коня, тут же чувствуя ужасную режущую боль в плече и глухо ахнув от этого сквозь зубы. Принц резво спрыгивает на траву, окружённый слугами, выкрикнув: «Врача!» Как бы протянул руки, чтобы его заморский гость слез с его помощью, но Чуя даже внимания на это не обращает и слезает с коня с другой стороны, шикнув и снова прижимая ладонь к ране на плече — из-за того, что встревожил ранение, струйка крови прошлась до предплечья и замарала запястье, стекая каплей вниз. Проклятое человеческое тело! Никакой достойной регенерации. Мифические существа на то и живучи, что раны их затягиваются гораздо быстрее, стоит им залечь на дно и не двигаться какое-то время, а тут затянется, как же, когда тебя то на коня сажают, то с коня высаживают. Дазай подходит ближе, положив руку Чуе на здоровое плечо и намекая, чтобы юноша, если ему совсем плохо, на него опёрся, но чёрт возьми, ему всего лишь разодрало руку осколком мокрой древесины, а не проткнуло грудину, он и сам может двигаться. «Что? Его нет? Опять? — Дазай поднял голову, отвечая одной из служанок. — Что за человек… Тогда придворного лекаря!» Чуя не совсем понимает, о ком речь, но, наверное, о том, кто очень нужен сейчас, но кого нет на месте. Огни высоких дворцовых окон пляшут на темнеющей траве, двор оживлён суетностью и переговорами, Чуя выпрямился, ловя на себе взгляды прислуги Принца, и в душе чувствует успокоение. В комнате лекаря пахло травами и настойками, от которых щекотало в носу и хотелось чихнуть; врачевальня, как оказалось, была аккурат под лестницей, ведущей на этаж выше, на котором располагалась спальня Принца. Сейчас, когда ученица придворного лекаря крепко перевязала зашитую наставником рану рыжеволосого юноши, что даже не застонал, когда врачеватель зашивал наживую (с его, Чуи, позволения, конечно), Чуя был спокоен, согрет и ничего не хотел. Его руку омыли от крови, убрали из ранения занозы и грязь, принесли выпить болеутоляющего, и теперь он рассматривал стены белого дворца, слушал суету за дверями и слабо улыбался, когда время от времени до его слуха доносился голос Принца. Что они там все делают? К чему готовятся? Хотя, впрочем, это неважно. Чуя готов ко всему, только бы рана больше не тревожила. В какой-то момент Принц всё в той же одежде и с короной на голове, только без мантии, зашёл в комнату врачевателя, приветствуя его поклоном и целуя руку его ученице, что не в силах не улыбнуться от такого внимания к себе царской персоны, а затем подходит к Чуе, сидящему на скромной постели, подсаживаясь рядом. Осматривает перебинтованное плечо, сначала протянув руку коснуться, но, получив суровый взгляд голубых глаз, передумывает. — И как же себя чувствует его превосходительство принц заморских земель? — Дазай улыбается, положив руки на край заправленной постели, на что получает только усмешку. — Получше, чем ты, когда пришёл, скорбящий, на берег и начал кидаться мусором в воду, — Чуя сам улыбнулся, не видя покамест причины злиться. У него в душе сейчас то самое прекрасное чувство тепла от успокоения, своеобразный вечерний штиль, неколеблемый ни одним дуновением ветра. Принц смеётся. — Я рад, что с тобой всё в порядке. На самом деле, я думал, что по дороге сюда ты быстрее умрёшь от потери крови, чем дойдёшь сюда. — Не дождёшься. Чуя не смотрел на Принца, он наблюдал за придворным лекарем и его ученицей. Оба неспешно раскладывали бутыли и пахучие травы по полкам, приводили в порядок стопки книг, пока врачеватель не покинул своей скромной обители, а следом за ним не выскочила милая девушка. Приглушённый гомон за дверью и стенами не прекращался, но шум почему-то создавал настолько уютную атмосферу, что хотелось присоединиться к суете. Принц, ненадолго замолкнув, вдруг встал и обошёл Чую, сев на постель со стороны его здорового плеча. — На самом деле, я счастлив наконец-то слышать твой голос, — говорит он, устало положив голову на плечо юноше и вздохнув. Чуя сгибает эту же руку, поднимая её и потрепав Принца по мягким волосам, слыша заодно, как с глухим стуком на постель падает его корона. «На самом деле, я тоже… предположим, испытываю положительные эмоции, когда слышу твой голос сейчас», — думает Чуя, не отвечая ничего вслух, но уткнувшись лбом Дазаю в макушку. Если бы Принц не вернулся в залив именно тогда, когда около него плавал русал, возможно, ничего этого бы не случилось. Чуя рад, что он здесь. Нужно быть осторожным теперь. Суета, слышавшаяся за дверьми, была предвестником праздника. Юноша понятия не имел, что Принц за несколько минут до его посещения сподвиг слуг забегать по всему дворцу из кухни в обеденный зал, накрывая длинный стол всем, о существовании которого Чуя знал, и всем, о существовании которого даже не догадывался: он был прекрасно осведомлён о прекрасном запахе свежей тушки птицы, о запахе её крови или зажаренного из-за пожара на корабле мяса, если крылатая падала в воду и мгновенно собирала вокруг себя всех хищников; прекрасно знал о фруктах, ранее бороздящих океан в ящиках из затонувших суден, даже о бутылках рома или эля, свободно плавающих на волнах из продырявленных пушечными ядрами корабельных трюмов; про разнообразие рыбы и ракообразных вообще упоминать не стоит; но чтобы всё в таком бешеном количестве! Приготовленная птица, название которой русал впервые слышал — «рьябчик», как он попытался повторить, «курица?», знакомая слуху и зубу утка; вазы с фруктами всех, казалось, существующих цветов; десятки блюд, названия которых Чуя даже не спрашивал, и это при том, что наблюдал юноша за столпотворением вокруг длинного стола с балкона второго этажа и что все эти запахи смешались у чуткого нюха в один сплошной и практически неразличимый. Чуя незаметно и тихо вышел наверх, опираясь рукой на мраморную перегородку и смотря за происходящим внизу, не желая привлекать к себе внимания, но все эти запахи свежей еды кружили голову. Пока манил только запах морских деликатесов, составлявших рацион русала всю его жизнь в воде, а остальные оставляли только догадываться о том, каким блюдам принадлежали: стало быть, этот островато-солёный, несущий специями и жиром, принадлежит мясным блюдам; этот едва уловимый запах сладкой свежести и пряного жидкого сахара — фруктовым вазам; этот запах перебродившей воды со специфичным ароматом, от которого голова кругом, точно принадлежит открытым бутылкам алкоголя. Разного алкоголя. Такого, что Чуя никогда ещё не пробовал. Зажигались свечи в подсвечниках, горела лампа со свечами под потолком, в обеденном зале стало немного жарковато от всех этих горячих закусок и всей этой суеты. Юноша вздрогнул, стоило Дазаю внезапно подойти сзади. Когда ранен или болен, чувства всегда обостряются, и сам невольно начинаешь вздрагивать от посторонних звуков, лишь бы их носитель не навредил ещё больше. Чуя нахмурился, а Осаму снял свою корону с головы, вновь надевая её на рыжую макушку. — В честь чего это празднество? — «заморский принц» уже не держится за рану на руке так крепко, рядом с Дазаем так вообще чисто инстинктивно прекращая закрывать больное место и непроизвольно расслабляясь. — В честь моего личного счастья, что ты вернулся, после того как бесследно исчез в пучине вод на день. Со слов моего слуги Ацуши, ты должен был погибнуть, спрыгнув с такой высоты на пики камней. На день? Чуя всё же пролежал на камнях не несколько часов после падения, а целый день? Он немного сбился со счета времени. — Уже твоего слуги? — Чуя приподнял бровь, усмехнувшись. — А если он что-то замышляет против тебя, как и его небезызвестный господин? — И при этом так искренне волновался за своего акульего русала, радуясь, когда он оказался на воле? Не поверю. Нужно в высшей мере владеть своими эмоциями, чтобы так искусно скрыть фальшь и обман. — Они оба всё же помогли мне, — Чуя глянул вниз, на суетящихся слуг, и, видимо, из-за появления Принца на них обоих обратили внимание, поклонившись, стоило кому-то из них посмотреть на вассалов. — Где же твой слуга сейчас? — Я отпустил его к воде, и он всё ещё там с того самого момента, как моя стража отпустила его лисью акулу в море на побережье. — Ах, точно, я же видел твой благородный поступок по защите и выпуску пленённых существ на свободу, — Чуя слегка потёр рукой больное место, склонив голову и посмотрев на него. Кровь больше не загрязняет бинт, это видно даже сквозь рубашку, и боли гораздо меньше. — Видел? — Дазай вдруг разворачивает Чую за здоровое плечо к себе и смотрит в глаза, нахмурившись. — Ты что, наблюдал за всем с самого начала, но решил появиться, только когда я раскаялся? Чуя не ответил сразу, нахмурившись тоже и смотря на Принца снизу вверх, будто вот-вот готов стукнуть кулаком по подбородку и прорычать не думать о себе слишком много, а то корона скоро потолок царапать будет, но вдруг тянет руку вверх, хватает Дазая за нос и тянет вниз, вынуждая зажмуриться, пока сам тихо смеётся. — Бу-бу-бу, — Осаму протянул «э-эй», взявшись за терзающую его нос руку, и отцепил от себя, наморщив нос и чихнув. — На обиженных воду возят и русалок носят, так что не ворчи, я имел право отыграться на тебе. Или ты хочешь повторить нашу встречу? Чтобы ты, весь такой скорбящий и рыдающий, стоишь на берегу на коленях, прижимая к груди венок, а меня, живого и скучающего, вынесла к тебе на руки волна… Дазай, слушая, улыбается. Он ещё не видел Чую таким спокойным и дурачащимся. Повезло ему поймать такую рыбку, крупно повезло. Или это рыбка его поймала? Весь оставшийся вечер был восхитителен. Девушки в нарядных и пышных платьях, юноши в скромных костюмах. Его высочество Осаму Дазай, как оказалось, сообразил достаточно быстро и в порыве счастья отослал своего гонца на площадь, чтобы он огласил приём мирных жителей во дворце во имя праздника и всеобщего веселья. Принц был настолько весел, что в этот раз обширное застолье было не исключительно для Его Высочества, а для всех обитателей дворца в том числе. Вовремя, к самому началу, вернувшийся Ацуши-дворецкий в немного промокшей одежде и с улыбкой на лице посоветовал Принцу не усаживать своего драгоценного гостя во главе стола одного, «Вам, Ваше Величество, лучше сесть вместе рядом, чтобы создать впечатление двух главенствующих здесь людей». Сначала Осаму хотел заметить, что для слуги Накаджима весьма храбр, раз обращается напрямую к своему новому господину, а потом подумал и понял, что Ацуши прав. «Знаешь, Ацуши, — Осаму щёлкнул пальцами, намекая слугам поставить его два трона (по традиции — трон для короля и трон для королевы, причём последний практически не использовался и стоял, накрытый гобеленом, в углу) во главе стола. — Если через несколько дней я сделаю тебя моим личным советником, то это твоё предложение будет главным железным аргументом». С головы Чуи Дазай так и не снял корону, указывая на трон королевы, его теперь личный и только для него трон, но юноша фыркнул и демонстративно уселся на трон короля — оба престола практически не отличались, но Дазай на это только хмыкнул, садясь на свободное место. Слуги и стража также присутствовали подле стола, и если Чуя раньше думал, что королевские праздники цивильны и тихи, нудны и скучны, с обсуждениями политических проблем и других бед насущных, то сейчас он понял, что ошибся: звенели бокалы, хлопали вылетающие пробки бутылок алкоголя, все говорили и чествовали, чествовали и говорили. Уютный свет, успокаивающий шум, музыка струнных и весёлый Принц, придвинувший к себе блюдо с крабами и предлагающий Чуе испробовать весь хмель, что стоял на столе. Сорта вин разных выдержек, бальшé и типаш, тисвин, были сидр и виски. Принц держал свой бокал в руке между пальцев, качая его из стороны в сторону, наблюдая, как тёмная красная жидкость переливается в свете свечей, и говорил, подперев подбородок кулаком: — Пино-нуар, — говорил он, будто смакуя каждое слово. — Вино десятилетней выдержки. Привезён из Франции несколько лет назад на корабле. Как тонок и как сложен аромат, — Дазай медленно отпивает, и Чуя наблюдает, как его кадык на шее при сглатывании дёрнулся вверх и медленно опустился. — Тебе стоит попробовать. И юноша пробовал. Сначала один глоток из бокала Принца, распробовал, сделал второй глоток, после чего Дазай забрал бокал, допил и попросил одного из слуг налить ещё чего-нибудь. В бокале была теперь прозрачно-золотая жидкость, сверкающая в свете огня. — А это — Шардонé… Время — полночь. Чуя распробовал едва меньше половины алкоголя, что был на столе, и ему стало значительно веселее. Дазай со всей своей искренностью предлагал и виноград, и сыры, предлагал креветок и своих излюбленных крабов, причём последних будто от сердца отрывал, и гамма вкусов раскрылась тогда, когда не фрукт за фруктом и не кусок мясного блюда за мясным и рыбным, а когда дольки яблок мешались с сыром с плесенью, когда виноград шёл следом за оливкой и маслиной, когда мясо рака запилось абсолютно не понять каким хмелем из бокала и сменилось кусочком оленины. Всего понемногу, всего по чуть-чуть, но Дазай явно повеселел. — Ксиномавро, — объявил он, и его глаза блестели, когда в его руках был вновь наполненным красным вином бокал. — Алкоголь из самой Греции, представляешь? Из Аминдео, фессалийского города Рапсани… Распространённый там, но такой чудесный здесь! Изволишь ли испробовать, Ваше Величество? — Ещё спрашиваешь, — Чуя, сытый и согретый, спокойный, в очень хорошем настроении и всё ещё с короной на голове, даже не дал Дазаю глоток сделать из его бокала, элегантно забирая за длинную ножку и отпивая наполовину. Прекрасное послевкусие, особенно в сочетании с креветкой. Слуги раскрепостились. Было шумно, пелись песни, музыка с заунывно-струнной стала более живой и заводящей. Чуя сидел, закинув ноги на подлокотник и совершенно спокойно отправляя в рот дольки цитрусов, когда Дазай встал с места, бодрой походкой направившись к концу стола. Складывалось ощущение, что в моменты таких празднеств стирается граница между вассалами и господами, потому Осаму, проходя мимо поющих слуг, даже подпел что-то и напевал до сих пор, вернувшись на место с новой бутылкой. У Чуи почему-то в глазах немного расплывалось, но разум вроде как ещё хорошо работал: юноша видел, как Дазай наливает из бутылки в бокал сам себе почти до краев, капнув тёмно-красным вином на стол, а стоило ему протянуть Чуе бутыль, заморский принц отбросил затею налить в свой бокал и глотнул из горлышка. Осаму только усмехнулся, садясь рядом. — А это — моя гордость, — он плюхнулся на трон, откинувшись спиной на спинку, отпив из бокала и взяв в зубы ножку краба. — Каберне-Совиньон. Тоже из Франции и… ну, ладно, я гляжу, тебе и так понравилось, твоё величество. — Твоё, твоё, — протянул юноша, ощущая, как ему действительно весело и как почему-то хочется или сыграть на том струнно-смычковом инструменте в руках музыканта, или от порыва любви обнять Дазая одной рукой и двумя ногами, потому что одна из рук ранена. Многие танцевали, пребывая в хорошем расположении духа, и людьми был заполнен и зал приёма, и коридор, и обеденный зал, музыка лилась со всех сторон, главные двери были раскрыты. Казалось, спокойным и в здравии оставался только Ацуши-дворецкий, сидящий рядом со своим господином со стороны Дазая и наблюдающий за происходящим с улыбкой, подперев подбородок ладонью. Он почти ничего не тронул на своей тарелке, жуя яблоко, предложенное самим Принцем, заметившим, что его слуга сидит и «совершенно ничего не делает, непорядок, неужто заскучал?» Да уж, такого застолья у себя под водой не увидишь. Наблюдение за яркими звёздами и шум разбушевавшегося моря в лунную ночь не сравнить с весельем во дворце, даже шумные пляски чужестранцев на берегах в полночь рядом не стоят. Чуя понимает, что ничуть не жалеет о том, что вышел из воды и попал сюда, и понимает он это именно в тот момент, когда из-за большого количества алкоголя тело налилось ленностью и приятной сонливостью, а голова — легка и пуста, и никакие тяжёлые мысли её не терзают: такие же чувства испытывают дельфины и русалы, когда раззадоривают колючих и опасных рыб-фугу, чтобы они выпустили свой смертельный яд в воду, и этот разбавленный морской пеной яд доставляет нереальное удовольствие, если окажешься поблизости и примешь этот лёгкий яд на свою кожу или внутрь, вдохнув, — хоть кверху животом плавай, тебе тут хорошо и всё равно. — Да… Дазай, — Чуя устало запрокинул голову набок, сидя на троне к Осаму спиной, и потянулся к нему рукой, схватив за рукав. Принц с пустым взглядом и простой улыбкой, сидя с раздвинутыми ногами и со сложенными на подлокотники руками, повернулся на оклик, протянув: «А?» — И как называется… это… состояние? — Какое? — Осаму отвечал так, будто сонный, на минуту посмотрев куда-то в пустоту. Ему было очень хорошо, а теперь хочется в этом состоянии посидеть и понаблюдать за всеми расплывающимся взглядом. — Ну… вот это, — Чуя поморщил нос, чихнув, и развёл руками. Поправил съехавшую набок корону, но она всё равно надета криво. — Которое у нас обоих сейчас и… — юноша вдруг икнул. Ясно всё с ним. — Когда оч-чень хорошо? И хочется пить… и пить… — он потянулся за своим бокалом на столе, но с неудовольствием обнаружил, что он пуст. Недовольно глядит на бокал. — И пить… — А-ах, это, — Дазай считал, что он ещё адекватен, но заразился икотой и икнул следом. Ясно всё с ними обоими. А Принц ведь не пил ни разу до состояния заплетающегося языка! Позор, если бы тут все сейчас не были навеселе. — Ну… Это называется или счастьем, или… — икает снова. — Пьянством. — Сча-астье, — Чуя протянул слово, усмехнувшись и поставив бокал на край стола, но тот не удержался на поверхности и рухнул со звоном на пол — шум от разбившейся посуды был полностью заглушён царящими вокруг шумом, говором и музыкой. Принц и его заморский гость посмотрели на осколки бокала на полу, переглянулись и почему-то засмеялись. — Пья-янство! А не всё ли одно, твоё… мать его… величество, а? — В пьянстве ты пьян, — Дазай икнул ещё раз и подпёр кулаком щёку, прикрыв глаза. — А в счастье ты… опьянён, — в этот момент музыка сменилась на более спокойную и ровную, без держащих смычок скрипки дрожащих от алкоголя рук. Сменили музыканта, видимо. Музыка так манит, что ноги буквально сами хотят пуститься в размеренный вальс, вот только промилле в крови не позволяет, иначе это будет танец трупов на полу. — Слушай, Чуя, а м-может быть, нам этого-того… Чуя же не обращал внимания на музыку. Он наблюдал за беспрестанно целующимися парочками девушек и юношей: закончат одни — внезапно начнут другие, а вон те за шторкой спрятались, а вон те и вовсе в уголок отошли… Перечислять можно бесконечно, сколько юноша увидел, но продолжил он фразу Дазая сам, будучи в своих мыслях: — Уединиться? — …Ну, в принципе, идея не так уж и плоха, — Дазай сначала помолчал, а потом пожал плечами, вдруг вставая со своего трона и, пошатнувшись, протягивая Чуе руку — гость лениво бросил взгляд на неё, а потом посмотрел вверх, в блестящие глаза Осаму. Принц одной рукой опирается на стол, чтобы ноги не подвели и чтобы не поцеловаться с полом. — Пройдёмте в мои покои, милорд? — А пройдёмте, — Чуя ухмыляется, вставая и вкладывая свою руку в протянутую ладонь, став сразу же увлечённым в плавный шаг в сторону ступеней наверх. Больной рукой придерживает корону на голове, чтоб не потерять под сотнями танцующих ног визитёров. Толпа народа, и никто с пьяного глаза не обращает внимания, что Принц и его гость постепенно удаляются. Они даже не пытались быть скрытными, но их исчезновение так и осталось незамеченным. Тихо заскрипела тяжёлая дверь, и шум, говор и музыка остались приглушёнными звуками за стенами. Луна белым светом освещала окна и падала тенью в форме высоких ставен на каменный пол. У Чуи перед глазами расплывается, ноги плохо держат, но он стоит, посмотрев Принцу в глаза, схватив за воротник и вжимаясь губами в его губы. Медово-винный вкус на его языке, горьковато-бархатное ощущение, Дазай держит юношу руками за спину, прижимая к себе и раскрывая рот, касаясь кончиком языка его языка и прижимаясь ртом к рту, но это, скорее, для того чтобы стоять на месте и не упасть. В голове у обоих туманно, но Чуя, кажется, по незнанию перебрал несколько больше, и Осаму точно бы удивился такому его развязному поведению, если бы сам не был пьян. Принц делает шаг вперёд — Чуя шагает назад, и так постепенно, в поцелуе, пока заморский гость оглаживает Дазая по щеке и слегка царапает его кожу ногтями, оба приближаются к королевской спальне и к кровати. Раненая рука юноши безвольно висит, Чуя ни за что ею не держится, и поцелуй получается смазанный, с терпким послевкусием на языках и паутинкой слюны между губ, с причмокиванием и мокрыми уголками рта. Пьяные, как черти. Последний раз юноша испытывал такой экстаз, когда надышался облаком яда рыбы-фуги, разбавленного водой, и в долгие минуты наслаждения он мечтал, чтобы удовольствие тянулось вечно. Отходил он тогда долго, его подташнивало, но больше возможности так «расслабиться» не получал, а сейчас он вновь окунулся в чувства беззаботности и телесного наслаждения с головой. Юноша закрыл глаза, ощущая, как Осаму держит его одной рукой, второй криво скользнул вверх по спине, по шее и спутал рыжие пряди на затылке пальцами, зарываясь ими в волосы. В какой-то момент юноша нахмурился, умудрившись всё-таки схватить Осаму за воротник обеими руками, развернуться и, поднявшись на носки и снова впиваясь влажным поцелуем в припухлые от укусов губы, повалить Принца спиной на его постель, оказавшись лежащим сверху. Глухой удар — Дазай испуган секундным падением, но быстро приходит в себя, складывая свои руки юноше на бёдра, пока тот встал над ним на колени, наконец отпрянув и громко вздохнув, шумно задышав, как уставшая собака; корона с рыжей головы от рывка слетела прямо Принцу в лоб, отчего тот морщится и потирает ладонью ушибленное место, а Чуя растянул губы в ухмылке, усмехнувшись. В покоях темно, лишь лунный свет освещает подножие постели своею длинной белой полосой. Чуя приподнимается, садясь Дазаю на бёдра и переводя дыхание, щурясь и сосредотачивая взгляд на лице Принца. Расплывается. Осаму только шумно сглатывает, сам сказочно медля и осматривая Чую сверху вниз: его чудесная шея, его тяжело вздымающаяся грудь, шикарные ноги. Спьяну всё кажется прекрасным?.. — Катись оно всё… в пучину мрака и… безрассудства, — с этими словами Чуя вдохнул воздух ртом и оттянул воротник своей рубахи, второй рукой, морщась от боли, расстёгивая жилет. От расплывающегося взгляда почти невозможно вынуть пуговки из петель рубашки, юноше даже Дазай помогает, и вместе они одолели почти все — последнюю где-то наверху, под горлом, Чуя мучить не стал и просто рванул здоровой рукой рубашку в сторону, отрывая её и вдыхая полной грудью, будто верх мешал дышать. Дазай оценивающим взглядом пьяного человека осмотрел грудь и напряжённый торс, почему-то совсем не думая о том, что мужеложство карается казнью. Плевать он хотел! Королевским особам прощается. В крайнем случае, можно сделать имитацию казни Чуи в виде утопления, сбрасывая его в воду, а там он сам разберётся… Юноша сначала опустил руки на край своих брюк, а потом глянул на Осаму и нахмурился. — А п-почему только я гол как сокол? — растягивая гласные, возмущённо спрашивает он, стукнув Дазая ладонью по груди. — Разде… Раздевайся. — Как прикажешь, твоё величество. Не у одного Чуи пальцы путаются в расстёгивании пуговиц. Учитывая слои королевских одежд, Дазаю совсем не сладко: дублет снимается тяжелее, чем обыкновенный жилет, а чёрную блузу рвать жалко. Принц даже хныкнул, на что юноша прорычал что-то недовольное и всё-таки резко вцепился в линию пуговиц с петельками, резко потянув в сторону — что-то оторвалось, что-то нет, но блуза теперь безнадёжно испорчена. К сожалению, — или к счастью? — обоим всё равно. В попытке снять с себя штаны Чуя чуть не упал с бёдер Осаму, но тот придержал его, позволив тому расправиться со штанинами и брезгливо скинуть их с изящных ног на пол. Всё это медленно и с характерным растягиванием слов пьяным человеком, но теперь Чуя сидит на Дазае практически во всей красе, опираясь руками на его живот: в расстёгнутых жилете и рубашке и абсолютно голый внизу. Сначала чисто случайно потёрся ягодицами о пах Принца через ткань, но уловил реакцию на лице Дазая и повторил так ещё раз, но чуть медленнее, глядя ему в глаза: тот лениво жмурит их, сглатывая, и сильнее сжимает пальцы на бёдрах Чуи. Поза неудивительна: русалы могут спариваться и развлекаться в сексуальном плане друг с другом только брюхом к брюху. Наверное, юноше удивительно смотреть на своё вполне человеческое хозяйство между ног, ведь он всю жизнь привык вроде как быть наполовину дельфином, а теперь такое новшество. И он бы действительно удивился, если бы опьянение не заглушило все чувства. Действия ведь с членом одни и те же в любом теле, верно? Особенно если у тебя есть руки или тот, к кому можно пристать. Дазай чуть приподнимает свои бёдра, с горем пополам стянув свой низ с бельём и освобождая вставший член, шумно охнув, когда он упёрся между ягодиц юноши. Лунный свет лишь немного освещает лицо Чуи, и он кусает губу, прикрыв глаза, продолжая медленно потираться и дразнить. Головка члена скользит по коже, скользит по анусу, вызывая мурашки и вынуждая откинуть голову. Жадное нетерпение. Чуя знает, как действуют животные, когда ухаживают за потенциальной парой во время течки самки: принюхиваются под хвостом, вылизывая и прося разрешения. Дазаю уже, можно сказать, разрешили. Осталось только… Юноша слабо опирается больной рукой о живот Принца и может упасть, если бы Дазай его не держал — он потянул Чую за здоровую руку, укладывая на себя, чувствуя потирающийся о свой живот член юноши, и сначала целует в уголок губ, потом в шею и плечо, оставляя мокрые следы, чуть всасывая кожу и отпуская, чтобы на утро проявились тёмные пятна. Чуя чудесно выгибает шею, поднимая голову, и одной рукой Дазай скользнул по его боку и плечу, по щеке, двумя пальцами ненавязчиво надавливая на его губы: «Возьми». Оба пьяны, как черти, и сопротивления ноль, как, собственно, нетрезвым телам и присуще — юноша закрывает глаза, облизнув подушечки пальцев и взяв пальцы в рот, причмокнув, посасывая их и смачивая слюной. Не прекращает неспешно двигать бёдрами, потираясь ягодицами о твёрдый член и своим же членом о чужой перебинтованный живот, скользя языком по пальцами и между них. Принц просто откинул голову на постель, наслаждаясь чувствами и ощущая, что его собственный язык вообще не в силах что-либо внятно сказать, зато Чуя порой подаёт голос, низко постанывая, стоит пальцам уйти глубоко или коснуться корня языка — он резко дёргает головой назад, чтобы не сработал рвотный рефлекс, и кажется, что этого хватит. Когда алкоголь ударяет в голову, особенно если едва не первый раз в жизни, вся боль притупляется, а движения становятся плавными: Принц тянется рукой дальше, кладёт на одну из ягодиц, оглаживая, касаясь своего же члена, мазнув пальцами по сморщенному колечку мышц и, криво помассировав, проталкиваясь сразу двумя. Чуя кусает внутреннюю сторону щеки, шумно вдыхая носом. Боли нет, есть только неприятное ощущение инородного в заднем проходе, но и то из-за промилле в крови вскоре исчезает. Осаму двигает пальцами плавно, меняя глубину и силу, второй рукой обхватив за спину и видя, как Чуя сжал больной рукой бархатную простынь. Выгибается, приподнимаясь и опускаясь, всхлипывая, втягивая голову в плечи, стоит подушечкам пальцев коснуться комочка нервов, и как же это упоительно и чертовски мало — Чуя вдыхает сквозь зубы, плавно двинувшись назад и насаживаясь на пальцы. Когда всё происходит на туманную голову, даже запретное становится любимым и сладким, и Чуя что-то невнятно прошипел, даже оскорбительно, приподнявшись на руке и опираясь Дазаю на ключицы, чуть сдавив пальцами шею, и снова потёрся ягодицами о вставший член, стоило чужим пальцам выйти из ануса. Гх. — Какой же ты медленный… ах, проклятье, — Чуя шумно сглатывает, выгнувшись в спине, чувствуя упирающуюся в сморщенное колечко мышц головку, и голова немного кружится от ощущения чужого члена внутри. Положение сидения прямо даётся плохо, но юноша двинулся назад, откинув голову и отдавшись ощущениям. Почему после алкоголя всё такое чертовски обжигающее и приятное? Дазай шумно вдохнул и двинул бёдрами, выбивая из Чуи первый стон: низкий, с хрипотцой, но полный наслаждения. Член обволакивают мягкие и тёплые стенки, влажный хлюп дразнит сознание. В низу живота горячо, жар разливается медленно, заполняет всё тело, стоит лишь аккуратно задвигаться — Принц держит за бёдра, сжимая пальцы и слегка царапая кожу, юноша не упадёт набок, можно и разойтись. Это ужасно странно, но так глубоко наплевать сейчас, вот честно. Горячая и мягкая головка члена задевает простату с каждым новым движением, потные ладони скользят по коже и комкают полосы бинтов, Чуя опускает голову, сдувая налипшие на щёку волосы и рукой убирая хвост за спину. Жарко в рубашке и жилете, но снять ни сил, ни желания нет. Ну её к чёрту, эту воду в море, здесь намного лучше. Чуя дышит через рот, жмурится, и Дазай не сводит взгляда с его лица, сосредоточившись и разглядывая, медленно моргая, будто боясь упустить что-то в эмоциях. Юноша не открывает глаз, чтобы не потерять равновесия, и в глазах обоих плывёт от жары и от алкоголя в крови. Хочется пить. Хочется… никогда не заканчивать того, что сейчас происходит, когда оба на грани, когда рука в бинтах касается члена Чуи и сжимает, огладив ладонью, и из-за этого по животу ползут мурашки. Юноша явно устал так сидеть, его колени разъезжаются в стороны, и не стоит говорить, что постель безнадёжно мокра и измята. Принц слабо двинул бёдрами, Чуя падает на него, и от соприкосновения взмокших горячих тел нечем дышать. Дазай шумно сглатывает, сжав руками влажные ягодицы и не прекращая толкаться. Юноша на нём хрипло постанывает, вдыхая через рот и сжимаясь. Потирается членом о перебинтованный живот, заёрзав и явно желая скорее кончить. Жарко, душно. Осаму касается языком вздрагивающих и мокрых плеч, целуя взмокшую шею, пока юноша приподнял голову, обхватывает губами адамово яблоко, двигаясь резче и более остервенело, но Чуя не противится — сжимает пальцами здоровой руки волосы Дазая на затылке, прижимая его голову к своему плечу и вынуждая целовать, и целовать, и целовать, оставляя пятна и мокрые дорожки. Стонет, не стесняясь, и слух давно отказывается вслушиваться в звуки нестихающего празднества за стеной. Вздохи и всхлипы эхом разносятся по небольшом каменному коридору и глушатся тяжёлой дверью. Чудесно. Вот бы… поскорее… уф, п-пожалуйста… Юноша в последний раз сам двинулся назад, насаживаясь, и тихо вскрикивает, выгибаясь, кончая и пачкая свой живот. Ох. Слабой судорогой сводит напряжённые ноги, Чуя замирает, вздрагивая, на несколько секунд, и сжимается внутри. Дазай прекрасно чувствует тёплую сперму на своей коже, закусив губу и кончая следом, испытывая нереальное облегчение и расслабление. Голова слегка кружится, Чуя лежит на его груди, тяжело дышащий и явно отдыхающий. Дазай приподнимает бёдра из последних сил, выходя из юноши, и по стволу и головке всё влажно стекает. Чуя жмурится, оттолкнувшись одной рукой и завалившись на спину рядом, вытягивая одну ногу и потирая бедро. Принц молча лежит некоторое время, чувствуя дикую сухость в горле, и переворачивается набок, потянувшись куда-то к краю кровати и вниз. Чуя не смотрит, но слышит, как тот что-то пьёт, и всё-таки поглядывает в его сторону, видя, как его чертово величество пьёт из какой-то тёмной бутылки. Запасливый какой. Дазай даже не сопротивляется, когда у него эту бутылку отбирают. Обыкновенный полухмельной напиток, название которого написано на этикетке, но в глазах так плывёт, что Принц даже не попытался читать. Тишину пронзает резкий звон: заморский принц осушил оставшееся содержимое стеклянной бутылки и швырнул в стену. Видимо, целился в открытые двери балкона, но не попал. Ладно, с утра уберут. Они лежат, раскинувшись на постели. Вернее, Чуя раскинулся в позе морской звезды, тяжело дыша и игнорируя тот факт, что на нём только рубашка с жилетом, а Дазай в одних штанах аккуратненько лежит на боку с краю постели, смотря, как юноша с закрытыми глазами постепенно засыпает. Принц немного протрезвел, но знает, что на пьяную голову всегда хочется совершать безрассудные поступки и забываться после них сном. — Эй, Чуя, — Дазай зевнул, придвигаясь поближе и касаясь грудью руки Чуи, на что тот морщит нос и невесомо бьёт пальцами по торсу, мол, отодвинься, мне жарко. На поцелуй щеки юноша недовольно фыркнул, приоткрыв глаза. — Тебя совершенно не смутило произошедшее? — Отвали, — сонно пробурчал Чуя и отвернулся на бок, пытаясь найти прохладное место, а дальше произнесённое, видимо, было плодом алкоголя, полудрёмы и усталости, потому что юноша вряд ли понимал, что говорил: — То, что мы с тобой два самца… это… Это в природе нормально и… так бывает… и, в общем… — Чуя лениво отмахнулся, будто Дазай к нему пристаёт. — Отстань от меня. Я хочу… спать.