Сделай шаг навстречу

      — Ты не забыл меня? — Илай выжидающе смотрит на меня и облизывает губы.       — Тебя? Забыл? Это возможно вообще? — удивляюсь я и прижимаю его к себе.       — Ну, мало ли, — уклончиво отвечает он и улыбается, — ты мог вполне себе утешиться в объятиях какого-нибудь сладкого мальчика.       — Думаешь, тебя можно кем-нибудь заменить? — спрашиваю я, перебирая пальцами его длинные волосы.       — Ничего не бывает вечным, — Илай пожимает плечами, но тут же добавляет. — Кроме моей любви к тебе.       Он наклоняется надо мной, целует меня таким долгим поцелуем, что я вижу через закрытые веки вспыхивающие и тут же гаснущие искры, взрывающиеся солнца и рождения сверхновых. Я целую его так, как будто никогда не делал этого раньше — он мой первый и единственный, и так будет всегда. Ила, мой Ила…       Он сползает вниз, ведёт рваными поцелуями-укусами по шее, спускается к груди, прихватывает зубами сосок, заставляя меня прогнуться от сладкой боли, тут же зализывает укус, от чего становится ещё слаще, съезжает ниже к животу, рисует спиралевидные узоры языком по влажной коже — меня затягивает в этот водоворот наслаждения, невозможно сдерживаться, но я задерживаю дыхание, чтобы не сорваться в пропасть, чтобы не намотать на кулак его волосы и не воткнуться на всей скорости в жадный и горячий рот.       Но мой Ила тем и хорош, что он сам чувствует, что мне надо сейчас. Его губы всасываются в меня до упора в горло, низкий стон пробивается через всё тело, мне хочется кричать так, чтобы весь мир услышал, но голос мне отказывает, и я только хрипло дышу под его языком.       Он сосёт так жадно и с таким удовольствием, что от этого срывает тормоза ещё больше. Только он так умеет — отдаться весь, до последней капли, отдать всё, не оставляя себе ничего. И я весь в его власти, под его губами, он может делать со мной всё, что захочет. Меня выгибает, крутит, выворачивает наизнанку, я рассыпаюсь на атомы, я растворяюсь в нём… Ещё, ещё немного… и я на самом пике выдыхаю самое главное:       — Люблю тебя…       — Ты так редко говоришь мне эти слова, — раздаётся какой-то другой голос совсем рядом со мной, и я открываю глаза, вырванный из объятий сна так резко, что переход был мгновенным и почти нереальным, словно я ещё там, словно я не проснулся.       Ренат сидит у меня в ногах, вытирая губы, улыбается так застенчиво, что сжимается сердце.       — Как тебе мой утренний сюрприз?       — Я просил тебя не делать этого, — я не должен на него сердиться сейчас, но в душе такой разброд, что я еле сдерживаюсь, чтобы не накричать на него. Утренние сюрпризы Рената обычно заканчиваются тем, что ко мне во сне приходит Ила, моё возбуждение вызывает его из глубины моей памяти, а он, видимо, не может отказать себе в удовольствии напомнить о себе лишний раз.       — Почему ты не хочешь, чтобы я делал так? — Ренат обиженно поджимает губы. — Тебе же хорошо. Тебе так хорошо, что ты говоришь мне то, что не говоришь почти никогда.       Почему? Ты, правда, хочешь знать почему? Да именно поэтому, Ренат. Потому что я не могу врать тебе. Не могу, не хочу врать, что люблю тебя. Да, я подлец, я поступаю с тобой по-скотски, иначе и не скажешь. Но я ничего не могу с собой поделать. У нас всё по-прежнему хорошо с тобой, мы так и не научились ругаться за столько лет.       Здорово, правда?       Да, здорово, если бы это всё так не напоминало стоячее озеро с пропахшей тиной водой. Ты не виноват, Ренат, тебе надо было бежать от меня ещё тогда, давно, но ты не сделал этого. Как ты тогда сказал, что тебе кажется, будто ты крадёшь что-то. Если бы ты знал, как ты близок к истине.       Это так странно, когда со стороны кажется, что идеальнее отношений и быть не может, а по факту так всё изъедено тоской по другому человеку, что хоть поднимайся на крышу высотки и цитируй Островского: «А почему люди не летают так, как птицы?»       А потом р-р-р-аз и всего один шаг. И ты свободен. И ты рядом с ним.       Нет, на самом деле, никакой это не выход, и я это прекрасно понимаю.       Ренат никогда и ничего мне не предъявляет, я даже сомневаюсь, что он вообще умеет это делать.       Но при всей его мягкости, он так молниеносно устроился на новом месте, что мне оставалось только восхищённо присвистнуть.       Уже через пару месяцев он находит инвесторов и открывает свою студию. На мои вопросы касательно его работы он уклончиво отвечает, что его съёмочная группа занимается в основном этническими документалками для специализированных каналов, так что это жуть как неинтересно и вникать мне в это не обязательно, так как это и не кино, в общем, не то, что у меня.       Мне и в голову не приходило расспрашивать дальше, потому что вот тут, действительно, подтверждается факт, что если тебе не особо интересен сам человек, то тебе неинтересно всё, что с ним связано. Хотя, нет, не совсем верно, не то, чтобы вот так прямо неинтересно, а ты просто веришь тому, что он говорит, а проверять или, наоборот, уточнять подробности, вроде бы, и не надо.       Тем более его документалки приносили весьма ощутимый доход, да и сама студия работала на износ — Ренат часто уезжал из города на неопределённое время. Возвращался уставший, как будто не кино снимал, а отматывал срок на Колыме, отсыпался сутками, а потом был слишком ласков, чуть ли не до тошноты, но это же Ренатик, за столько лет я и привык к его такому, не похожему ни на что, психотипу.       У меня, в принципе, дела тоже шли неплохо, в арсенале есть уже отснятая историческая драма, которая очень неплохо для дебюта прошла в прокате, так что впереди вполне радужные перспективы — можно жить и радоваться, ведь жизнь удалась, правда же, Егор?       Ну же, Егор, ответь, что же ты молчишь?       Вот такие диалоги веду я сам с собой по дороге на работу. Намечается очень интересный, но мучительный для меня проект, я уже видел предложенный мне сценарий, который словно выкинул меня в прошлое, так далеко, что я боялся, что меня парализует от этого узнавания. Наш продюсер где-то откопал какое-то молодое дарование, которое написало просто шедевральную стилизацию шекспировского «Гамлета».       Я сразу же вспоминаю показ на нашем универском фестивале: тёмная комната, кресло в центре, а в кресле он — принц Датский. Бледный, с трагическим изломом красивого рта, боже, как вчера это было.       Это снова морок, но это пройдёт, как только мы приступим к разработке концепции фильма, созданию уже режиссёрского сценария, раскадровке, подбором натуры и всего прочего составляющего. А там кастинг, и там главный герой сотрёт из моей памяти эту ассоциацию насчёт печального образа мрачного и сумасшедшего мстителя.       — Хочу с тобой посоветоваться, — Руслан Викторович, наш продюсер, затягиваясь сигаретой, откидывается в глубоком кресле.       Вот уже часа три мы обсуждаем нюансы будущей картины, работа ещё не запущена в процесс, это даже не подготовительный этап, а скорее экскурс в виденье фильма.       Я вопросительно смотрю на Руслана, если он хочет посоветоваться, значит, решение он уже принял, а мне остаётся только выслушать и принять его.       — Я когда твой фильм увидел на фестивале, я вспомнил ещё один фильм вашего вуза. И там как раз была вот эта наша тема. И актёр, который играл Гамлета, был очень правдоподобен. Почему я ещё и уцепился за этот сценарий, я просто вижу именно его, и я вижу, что снимаешь это именно ты. Он сейчас, конечно, поднялся до небес, что сказать — талант не скроешь, но предложить ведь мы ему можем. Ты понимаешь, о ком я говорю?       О да, я понимаю, Руслан Викторович, не видите что ли, как я побледнел, не замечаете моих в судороге сведённых пальцев? Это невозможно, не надо так, я не смогу. Я не сильный, мне не выдержать этого испытания.       — Он не согласится, — выдавливаю из себя я сквозь зубы, пытаясь привести в норму дыхание.       — Посмотрим, — пожимает плечами Руслан. — Я связался с его агентами. Он будет хорош в этой роли, тем более с таким сценарием, тем более Гамлет, как я понимаю, эта роль для него что-то значит. И вы учились с ним вместе, насколько я знаю, так что по старой дружбе и не такое бывает.       Знал бы ты, Руслан, какую яму ты мне сейчас копаешь, знал бы ты, как мне хочется сейчас просто пойти в ближайший кабак и напиться до потери самоидентификации.       Я убеждаю себя, что Ила сейчас на такой высоте, что он только сплюнет, услышав это нелепое предложение. Зачем ему это, когда за него дерутся все ведущие кинокомпании, когда у него столько предложений, что можно рыться в них в поисках чего послаще. Но ещё я знаю, что в данный момент у него затишье, по каким причинам неизвестно, но, тем не менее, это так.       Я мысленно умоляю его:       «Не соглашайся. Пожалуйста, не соглашайся».       И тут же следом:       «Пожалуйста, согласись!»       — Что с тобой? — Вечером спрашивает у меня Ренат, обеспокоенно глядя на мои нервные передвижения по квартире. — У тебя проблемы?       — Всё в порядке, — отмахиваюсь я. — Готовятся съёмки новой картины, голова не на месте у меня.       — Так это же здорово, — Ренат радостно улыбается. — Что ты психуешь, обычная рабочая атмосфера.       — Да, ты прав, — я падаю рядом с ним на диван, он тут же прижимается ко мне, положив голову мне на плечо. — Сам не знаю, что на меня нашло.       — Тебе просто надо расслабиться, — мурлычет он мне на ухо и сползает к моим ногам.       Да, мне просто нужно расслабиться, мне просто нужна ампутация мозга.       Это просто невыносимо, находиться в этом нервном напряжении. Я пытаюсь отвлечься, дел, действительно много, машина запущена, и я почти убеждаю себя, что всё обойдётся. Ну, бывает же так в жизни, что ты проходишь по краю пропасти, но вниз всё-таки не срываешься. Да, дороги судьбы извилисты и непонятны, но это не значит, что вот именно так нас надо столкнуть, может лучше будет, если мы совсем сталкиваться не будем.       Слишком болезненным был наш прошлый опыт, слишком пострадали мы в этом урагане.       Тем более и у меня уже вполне устоявшийся быт, да и у него, я думаю, тоже что-то происходит, не может не происходить, с его-то прошлым, чтобы Илай да был один — ни за что не поверю.       Как же я скучаю по Мальцеву, вот с ним-то я мог бы обсудить то, что больше ни с кем не получится. Только он смог бы понять меня сейчас. Но Паха сейчас занят ещё больше меня со своими сериальными трагедиями, и напрягать его из-за своего пошатнувшегося психического здоровья и выдуманных проблем — верх эгоизма.       Агенты Ильи молчат, и я постепенно успокаиваюсь. Руслан ходит хмурый, в отвратном настроении, как же, кому приятно, когда ты в голове уже картинку нарисовал, а она раз и сломалась. Я просто вижу это разочарование у него на лице. Что поделать, Руслан Викторович, не всё в жизни бывает так, как хочется, уж я-то знаю.       Уже в самом разгаре кастинг, почти весь состав подобран, кроме главного действующего лица, хотя есть подходящие кандидатуры, желающих сыграть принца Датского так много, что хочется брать ружьё и отстреливать. Потому что, как бы я внутренне ни сопротивлялся, я тоже понимаю, что лучше него никто не сможет. После того, как он это сделал, никто не сравнится с ним. Да и вообще где, кто и как с ним может сравниться.       Времени остаётся совсем мало, я уже прихожу к мысли, что надо всё же делать выбор между заявленными кандидатурами, как в павильон врывается Руслан с маниакально горящим взглядом, нетипичным для него быстрым шагом, почти бегом, приближается ко мне, трясёт меня за плечи, светясь от счастья заглядывает мне в лицо и выдаёт:       — Егор, он согласился!