Итог

Саске очень хочет дышать. Встречи с мальчиком-солнцем ему как удар поддых. Рушат, путают все планы. Заставляют сомневаться в себе. Норико выставляет на стол терпко-пахнущую гадость, смотрит на него, будто он в чем-то виноват и одновременно нет. Вроде не винит, просто констатирует факт. Он слышит ее голос у себя в голове. — Ты облажался, Саске Учиха. Не ты ли говорил, что переживешь эту свою любовь. Делай, что твой долг тебе велит., — в реальности же она только лишь отворачивается от него. Отросшие невразумительно-русые волосы хлещут по щекам. Ее шаги эхом отдаются в его ушах. Но он благодарен ей за ее молчание. Почему он вообще думает о том, что она скажет? Какое дело волчьей ягоде до лебеды? Они просто существовали в разных параллелях и не должны были пересечься. Так вышло. Волею судьбы, или еще чьим извращенным желанием. Он знает, что он врет. Лебеда и волчья ягода с момента пересечения сплетены корнями судеб. Это никак не исправить. Они оба знают это. Строят свой суррогат поддержки, но у обоих не очень-то и выходит. Надеются на то, что этот суррогат станет в один прекрасный день реальностью. Знают, что этот день вряд ли когда-нибудь наступит. Но глупая вера живет дольше всякого сорняка. Цепляется за жизнь, разрастается. Покрывает соленую почву, покрывает старый дом, все в зеленом ковре. Так нельзя — думает Саске. Но маленький ребенок в нем скулит и требует передышки. Требует остаться здесь, в непрочном убежище. У него нет времени потакать своему внутреннему ребенку. Все слишком на взводе, слишком измотаны. Все то, что происходило за эти несколько лет меняло людей вокруг него, меняло его самого, его суть и сущность. Совсем скоро это все закончится. Подождать еще немного. Исполнение его мести, его последний, финальный рывок. Он выполнит свое предназначение. Он поменялся, меняется, будет меняться. Вся жизнь — сплошная череда перемен и это — нормально. Единственная статичная вещь в его жизни это Норико. Она все такая же, как, кажется, целую вечность назад. Саске научился мириться с этим ее покровительственным, почти материнским. Научился мириться с холодными руками, обжигающими морозом ледышками в ее глазах и сердце. Нана — пятое колесо. Не пришей кобыле хвост. Ей некуда идти и он, как дурак, тащит ее за собой на самое дно. Эта нелепая привязанность губит его. Пора с этим завязывать Он хочет ее защитить, но знает, смерти она не боится. Одиночества боится, забвения.По мертвой рыбе на песке никто не будет плакать. Зачем ей стараться делать то, что у нее не выходит.Встречи с Наруто бьют прямо в солнечное сплетение, перед глазами ничего, только тупая, ноющая боль в груди. Заглушить можно только огнем. Она уйдет, если Саске сожжет свое прошлое дотла. — Я, наверное, знаю, почему вы продолжаете упорствовать, — говорит она, туго бинтуя покалеченную руку. — Ваше предназначение, цель в жизни, или что-то вроде этого. Вы готовы на все ради исполнения ваших предназначений. Его рана серьезная, простыми дзюцу ее не вылечишь. Медикаментов в этом чертовом лесу и не найти. С собой у них — ебаное ничего и немного кровоточащей безысходности. Норико подвернула ногу — выглядит плохо. Ее лицо выглядит так, будто ей плевать, но Саске знает, что нет. Саске ее уже слишком хорошо знает, а она слишком хорошо знает Саске. — Как плохо, что у меня его нет.Чувствую себя немного лишней, — говорит она с легкой улыбкой, заканчивая. Саске всегда долго не может отойти от ее редких минут откровенности. Нана слишком закрытый и флегматичный человек, эту ее черту ничто не в силах изменить. Она никогда не жалуется, если что-то идет не так. Глотает свои обиды, они растворяются у нее внутри терпким горем. Саске ее жалеет. Чувствует отголоски чужой боли. Ничего не может для нее сделать, потому что ей от него ничего не надо. Саске так глупо-глупо-глупо привязан. Саске такой ебаный слюнтяй, прошляпил момент, не вырвал, не выжег с корнем. Саске такой дурак. Норико Нана, тем не менее, его новая семья, которая говорит: — Делай, что тебе велит сердце, — и это единственный ее совет, который Саске не в силах выполнить. Потому что у него есть это тяжелое слово — долг. Которая застывает над дождями и туманами. Растворяется в них. В ее родной деревне шиноби, Саске знает с ее слов, почти круглый год туман. В тумане она чувствует себя в безопасности. Которая не боится смерти. Чакра которой, будто, жжет его холодом. Его семья, от которой ему не надо ни-че-го, только пусть крутится рядом, пусть будет в порядке, пусть не сдается. Или сдохнет уже наконец, захлебнется воздухом. Забьется в агоничной истерике. Что угодно, только не подвешенное, мертвая рыба на песке. Полузабытое воспоминание. Перечеркнутый знак на налобной повязке. Она ставит на стол бутылку настоя, кажется, им промыты его раны. Жрать тут совершенно нечего. Вокруг холодно, за окном шумит дождь. Ее макушка вдруг непривычно теплая и взъерошенная, слова откровенные, дикие, будто бы не ее. Жгут горло и легкие. — Я решила, что у меня тоже должно быть предназначение. Например, я убежусь, что ты выполнишь свое и вернешься домой. В целости и сохранности, — она не смотрит на него. Ее голос, затянутый и спокойный, убаюкивает его уставшее сознание. — Ты ставишь невозможные цели, — только лишь хмыкает он. Его накрывает сонное оцепенение. — Тогда я посмотрю на твое лицо, как только я выполню его, ее голос звучит так, будто это — все. Финишная прямая. Что если она еще немного побудет такой открытой и откровенной, ее вывернет на пол, все и сразу. Она и так к нему нараспашку, по доброй воле. Дура и глупая. Он сохранит, сбережет, как сможет, потому что не может человек быть всегда один. Эти чувства не перегорят, как не перегорела за хер-пойми-сколько-вечностей его жгучая любовь к мальчику-солнцу. Он не даст дикой лебеде умереть, а она сбережет всей своей чакрой волчью ягоду. Им от друг друга теперь нужно ровным счетом почти-что-блять-все и это так тупо. Но Саске хватается за нее, как за соломинку. Саске устал. Либо он выжжет, изничтожит свое прошлое каленым железом, либо она исполнит свою клятву. Саске хочется второго до неясной боли в груди. Он действительно так устал. Кошмары про мальчика-солнце становятся все ярче с каждым годом, с каждой мини вечностью, превращаются в его личный ад под кроваво-красной луной. То и дело среди множества трупов мелькают самые дорогие лица. Мальчик-солнце без головы, пораженная в сердце девочка-вишня. Но Саске вдруг отчаянно хочет в нее, Норико Нану, верить. Верить в самое ненадежное существо на земле, в слабый, тонкий фарфор, в безвольную дикую лебеду, вдруг пустившую корни так глубоко, глупо и прочно, в мертвую рыбу. Ее чакра и ладони не такие как у Цунаде-сан, она не такая талантливая, не такая упорная, в ней нет столько силы. Но все же, Саске так сильно хочет ей верить, зажмуривается до цветных точек перед глазами, до звенящих искр. И если он увидит падающую звезду, то он знает, какое следует загадать желание.