и может быть завтра я умру и буду зарыта среди разномастных надгробий но честное слово я не вру когда реву что из двух возможностей стать счастливой я упускаю обе
Щелк. Еще одна вспышка, и я резко раскрываю глаза, пробудившись от кошмарного сна. Руки болят и чешутся так сильно, словно я всю ночь царапала их ножницами. Чувствую себя китом, выброшенным волнами на берег — не могу пошевелиться, не могу дышать, не могу открыть глаза из-за яркого света. Несправедливо убитая, без возможности бежать, вернуться в море, без кислорода, без надежды. Беспомощная. Брошенная умирать в одиночестве. Щелк. — Ты очнулась, — произносит он обеспокоенно, небрежно кидает камеру на диван и чем-то звенит сбоку, отчего голова просто расходится по разным полюсам. — Я испугался, что перегнул с количеством и убил тебя, — сказал, словно шутка, но по трясущемуся голосу и нервному смешку я понимаю, что и правда испугался. — Что ты натворил? — шепчу я сухими губами, несмотря на жуткую боль в горле. — Ты... ты всегда была моей лучшей моделью! Всегда знала, как сделать кадр совершенным! Чувствовала мой стиль! — он метался по комнате, словно безумный, резко разворачиваясь ко мне, чтобы ответить, и снова принимался носиться. — Что ты наделал? — Я должен создать свой идеальный снимок. И тогда я докажу ему, что я не просто ебанутый поставщик наркотиков! — он резко успокаивается и садится рядом на корточки, аккуратно проведя дрожащим кончиком пальца по моим волосам. — Я... я понял его идею, и мне нужна идеальная модель для этого фото... Он делает гениальные снимки, я хочу повторить его стиль, доказать... Но мне нужна ты, — крепкие руки помогают сесть. Все конечности затекли, и любое положение вызывает боль и неприятное покалывание. — Он убьет нас обоих! — вышвыриваю ему в лицо настолько громко, насколько это возможно, не боясь того, что он сорвется и сможет мне навредить. Крик отскакивает от стен, заставляет стекла в шкафу дрожать. Несколько секунд висит напряженная искрящаяся тишина, я слышу только то, как барабанит мое сердце. Накатывает тошнота и животный страх неизвестности и ожидания. Страх того, что его вот-вот накроет, несмотря на спокойствие. Страх того, что я не знаю, когда. — Ты всегда была прекрасна, ты всегда была идеальна, — в ответ — спокойный голос, словно он не слышит меня, или его не волнует. Этот тихий отреченный тон всегда разжигает во мне гнев и раздражение. Он заправляет выбившуюся прядь волос за ухо, снова касаясь моего лица, и замирает, улыбнувшись так искренне, что начинаешь терять бдительность. — Марк убьет нас! — Заткнись, сука! — Он резко подрывается, хватает мою шею, сжимая до скрипа костяшек и я пугаюсь как никогда сильно, хоть, казалось, уже привыкла к его вспышкам. Дергаюсь от его крика, его холодных рук, его пустых глаз. — Мы должны сделать лучший снимок, понимаешь? Ты понимаешь, ты меня всегда понимаешь, я за это тебя люблю, за то что ты понимаешь меня. — Ладонью он проводит по покрасневшей коже шеи, поднимаясь вверх, крутя между пальцами сережку. Касается моих губ, приближается так сильно, что я чувствую его проспиртованное дыхание, пропахшую дорогими духами и сигаретами куртку. Он всегда знает, как нужно пахнуть, как выглядеть и где коснуться, чтобы я мгновенно его захотела, забыв обо всем. Через секунду он хватает меня за волосы, резко возвращая в реальность и свободной рукой вкалывает в шею иглу. — Зачем это? Нет, нет, пожалуйста, нет... — Так нужно, я должен сделать, как он делает, ты же знаешь, что я не причиню тебе вреда, ты же знаешь? Мы и раньше вместе ширялись, тогда ты мне доверяла? И сейчас доверяй, — приблизившись к моему лицу, он накрывает губы горячим и влажным поцелуем, одновременно касаясь моей кожи под футболкой, хватая слишком болезненно, что совершенно точно приносит наслаждение. На секунду он прерывается, обхватывая мое лицо обеими руками, заглядывая в глаза, — мы станем лучшими, лучшим фотографом и лучшей моделью в мире. Ты же этого хотела? Съебать из Аркадия Бэй навсегда, хотела только со мной, мы так сделаем, — снова целует, прижимая к себе, очень грубо, властно, горячо, сжимая тонкими длинными пальцами колени и плечи. Я всегда отвечала на такие поцелуи, мне нравилось быть в эти моменты полностью в его власти, полностью принадлежать и отдаваться ему. — Он.. он убьет нас, — шепчу в губы, раскрывая глаза и еле управляя языком от подкатывающего наркотического забвения и желания. Все ощущения, запахи и эмоции под наркотиками становятся острее, поэтому каждое его прикосновение заставляет меня дрожать. — Нет, нет, — сладко растягивает он, доставая из-за спины крупный черный пистолет, проводя его холодным кончиком по моим губам, от чего я немедленно отпрыгиваю назад, вызывая на его лице улыбку, — это я убью его, я у него заберу тебя и мы уедем. Ты же знаешь, что я всегда убью для тебя. — Он быстро поднимается, достает фотоаппарат и последнее, что я слышу — щелчок затвора. Щелк.* * *
Глаза щурятся от яркого света холла, куда я снова выбираюсь. Вдох. Быстро прячусь в туалете, трясущимися руками защелкивая замок. Раковина наполняется водой с кровью. Облегчение. Вдох. Разрывающая боль снова накатывает, когда я протираю израненные костяшки, заматываю их бумажными полотенцами. Крепко сцепляю зубы, позволяю себе шипеть, царапать горло подавленным криком, сжимать тонкими пальцами края раковины до побеления кожи и даже шептать ругательства. Лишь бы не закричать, лишь бы не выдать себя. Вываливаюсь из туалета, совершенно забыв про кровавые полотенца в мусорке и капли крови на краях кафеля, забрызганное зеркало и повисшие в воздухе боль и напряжение. — Хлоя! Быть как обычно. Мир снова начинает выстраиваться вокруг меня по кусочкам, возвращаются шумы, краски и боль, что кажется еще резче в реальности. Люди расплываются, словно кто-то взял фотографию и в фотошопе размазал все лица на ней. — Через минуту будут результаты конкурса. Она не заметила. Начинаю приходить в себя, и пока Макс тянет за собой в самую гущу толпы, меня совсем отпускает, и я начинаю адекватно мыслить. Из этого состояния вытягивает резкая боль, свет и холодные пальцы, касающиеся моей разгоряченной и болезненно пульсирующей кожи. В голове крутятся бесконечные ленты вопросов: «чем намазано в театре байкерам?», «почему Рэйчел с ними?», «какого хуя Рэйчел здесь?», «да что, блять, происходит?» На сцене директор театра заканчивает речь о том, что победитель получает премию имени кого-то там, что она идет на благотворительность, что все участники получат какие-то грамоты и прочую хрень, которая сейчас меня не ебет. Голоса у меня в голове превращаются в скрежет, вызывающий мурашки. Чтобы объявить результаты, он зовет двух своих «телохранителей», которых называет партнерами или товарищами по какому-то проекту — пропускаю мимо ушей. На сцену поднимаются два мужика, те самые «спины в куртках с вороном», те самые «два знакомых лица». Рассматриваю татуировки на правой руке качка, напоминающие гавайский рисунок, поднимаюсь выше — туннели и септум. Гром. Гром с лесопилки. Гром с доски в кабинете Эмберов. Гром из свиты Дэймона Меррика. Рядом с директором, сука, с пивом в руках стоит Гром. Мир вокруг меня крутится, отчетливо слышу голоса, но не могу разобрать, что именно они говорят. Время летит быстро, и я не в состоянии собрать мысли в одну кучу и разобраться. Не могу понять, что происходит. Не могу понять, что мне делать дальше. Мне нужно время или лист бумаги с карандашом, чтобы все записать. Возможно, алкоголь, пара сигарет, а лучше все сразу. Голова начинает болеть так сильно, что хочется схватить руками и сдавить, закричать, отрубиться. «Пожалуйста, Хлоя, будь как обычно» Толпа начинает рассасываться: большинство покидает залы, прощается друг с другом, кто-то забирается на сцену за призами. В ушах перезвон колоколов и шум крови, мысли все еще спутаны, и руки ноют. Обратно возвращает Макс с опущенными плечами, что скользит пальцами по моей коже и шепчет, что грамоту ей пришлют по электронке, что она будет ждать на улице. Хочу подняться к байкерам, но понимаю, что все должно быть иначе. Хочу спросить, хочу накричать, хочу выяснить и понять. Но сдерживаюсь. Хоть нервы сдают, хоть сердце разрывается. Все будет по-другому. Сейчас я нужна Макс, сейчас я должна сделать вид, что все в порядке. Я расскажу ей потом. Я все выясню. Нужно собраться и вести себя так, словно просто побывала на скучной выставке, пряча руки в карманы. Обещаю себе, что эмоции позволю позже, и хватаю тонкое запястье, не успевшее ускользнуть от меня в толпе. — Эй, Макс, слышишь? Они просто идиоты и ничего не понимают в искусстве, — цитирую гениального критика и слегка толкаю ее локтем, чтобы ободрить. Она упирается носом мне в плечо, прижимаю растрепанную макушку к себе, наблюдая, как нас обходит поток людей словно в ускоренном режиме, пока мы не остаемся одними из последних. — Мне иногда кажется, — осевшим голосом произносит она, отрываясь, — что что бы я не делала, все приведет к тому, что в итоге я буду лажать и падать вниз. — Тогда в любом случае, что бы ты там не делала, все приведет к тому, что в итоге я буду тебя ловить, — не позволяю уйти, а после чуть опускаюсь вниз, чтобы сравняться нашими глазами, обхватываю ее лицо руками и выжимаю улыбку, ломая себя и выстраивая заново, разрезая сердце на кусочки, чтобы просто улыбнуться для нее. — Кстати, что такое «экзистенциальное одиночество»? Мы выходим на улицу, пытаюсь нащупать сигареты в кармане, засовывая одну между губ. Пока мучаюсь с зажигалкой трясущимися руками, стараясь прятать их, до Макс кто-то успевает докопаться: узнаю в нем парня, которому она показывала свои фотографии, небрежно поправляя волосы. Пока они говорят, успеваю сломать сигарету и выбросить зажигалку, что, видно, промокла или выдохлась. Прямо как и я. На свежем ночном воздухе меня быстрее отпускает, Макс снова во всю хохочет и светится в кругу своих, они обмениваются фотографиями, знаниями и шутками, так милы и дружелюбны — аж до тошноты. Видеть ее в чьей-то компании очень непривычно и странно. Руки все еще болят и трясутся, внутри бушует ярость и смертоносный ураган, который в любую секунду может снести целый город. Как же мне не хватает в руках биты и нескольких манекенов, чтобы разнести их в труху, как некоторые поступают с моим сердцем. Мне нужно немного времени, кусочек ночи, чтобы подумать и поразмышлять. Я все продолжаю убеждать себя, что поступаю правильно. Хочу встретиться с ней иначе, при обстоятельствах, из которых она не сможет улизнуть, где не сможет оправдаться и не успеет сообразить. Не успеет включить свою хитрость и начать манипулировать и лгать. Появиться и исчезнуть так неожиданно, чтобы ее накрыло, чтобы сердце разорвалось и разлетелось ошметками. Хочу, чтобы мой таймер обнулился и взорвал меня тогда, когда я буду максимально близко к ней. Я хочу, чтобы все было красиво, как она любит: драматично, мрачно. «Идеально мрачно» — Хлоя, — Макс вовлекает меня в их безумный кружок, чуть притянув за рукав куртки, — хотела предложить тебе пойти на вечеринку-продолжение для участников выставки, — она прижимает свое портфолио к груди и умоляюще сверлит меня взглядом. — О нет, — устало отвечаю, театрально закатывая глаза, — еще одной компании выживших из ума хипстеров, разговаривающих на тему глубины камней, я не смогу выдержать. — Так это Хлоя Прайс? — высокий парень втискивается в разговор, рассматривая с неким презрением меня всю с синей макушки до потрепанных армейских ботинок. — Знаменитая Хлоя Прайс. — Я Джудит, — худощавая рыжая девчонка, чуть выше меня, в милом платье и огромной сумкой через плечо, прекращает теребить свои волосы и кивает на долговязого, — это Уилл, мой брат. Макс много рассказывала о тебе! Мы учились вместе в Сиэтле и познакомились на кружке фотографии. Мы были... Макс много рассказывала обо мне? Конечно, я протягиваю руку, и выслушиваю огромный бестолковый разговор про то, как все рады встретиться, как они скучали, про их прошлое, про то, какой круглый мир, бла бла бла и снова по кругу. Через минуту они уходят, забрав с собой Макс, и оставляют после себя шлейф веселья и позитива, от которого снова подкатывает тошнота. Пока я пребываю в раздумьях, чем занять вечер и как выпустить пар, откуда-то с заднего выхода вываливается десяток байкеров, остановившихся покурить рядом со стоянкой. — Есть огонек? — бросаю этим недоброжелательным комком прямо в Грома, доставая новую сигарету. На его лице появляется странноватого вида улыбка, он шарит по карманам и бросает мне в ответ зажигалку. Не отрывая взгляда, откидываю крышку и прикуриваю. — Давно здесь? — внезапно спрашивает он и тушит окурок о столб фонаря. Искры разлетаются и гаснут сразу, как только касаются мокрой земли. — Некоторое время. — Знаешь ее? — кажется, что наш общий знакомый совершенно не понимает, как нужно ко мне отнестись — в его глазах можно увидеть желание свернуть мне шею. — Ага, — я бросаю зажигалку обратно и она скрывается в карманах кожаной куртки, — с этой малышкой лучше не связываться. Против нее не спасут ни огнемет, ни армия роботов-ниндзя, ни даже ебаный дракон на поводке. Надерет тебе задницу — не успеешь моргнуть. — в глазах Бороды бегущей строкой читается недоверие и сомнение. Гром подмигивает мне и раздается раскатистым смехом, хлопая товарища по плечу. — Ну конечно, конечно, — Борода скептически осматривает меня и скрещивает руки на груди, — пусть тогда примет участие сегодня в заезде. Гром сразу как-то перестает смеяться и все байкеры рядом с ними замолкают, уставившись на меня. Кто-то смотрел с недоверием, кто-то с презрением, а кто-то — с вызовом во взгляде. — Джек, не лучшая идея, дружище, — Гром переводит все в шутку и кладет руку на плечо Розовой Бороде, которого, оказывается, еще и Джек зовут, — несмотря на все, она еще... — Заезд? Ничего не мог придумать сложнее? — перебиваю, подхожу чуть ближе, вскидывая одну бровь и повторяю его позу со скрещенными руками. — Типа гонки на трехколесных великах или, может, кто барби быстрее оденет? — Слушай, при всем уважении, ты ведь ничего... — Да она же суперкрутая, ну, видел бы, как удирала от меня на стоянке, — Джек скидывает руку приятеля с плеча и бросает мне шлем. — Считает себя взрослой — пусть соответствует. Я ловлю одной рукой — тяжелый, черный, с символом анархии красным баллончиком — и повторяю свой фирменный фак со стоянки для Розовой Бороды, допивающего свое пиво. Пара секунд переговоров, и они решают, что какой-то Билл сегодня отдыхает и одалживает свой байк «Вы охуели? Какому-то ребенку!». Гром продолжает неодобрительно сверлить меня взглядом, качать головой, а после приближается и передает ключи от мотоцикла. — Это не обычный заезд, это опасно, — я беру ключи, но он продолжает держать, заставляя слушать и смотреть. — Лучше откажись, ведь я не смогу защитить тебя в случае опасности. — Ты мне это уже говорил. И, как видишь, все еще жива. — ключи оказываются у меня в руках, и я направляюсь к своему — на сегодня — байку, под неодобрительные взгляды Грома и смех Бороды.* * *
— Не выше 80, не выезжай с дороги, держись позади меня и Джека. — Гром проводит пальцем по спидометру, а после показывает их с Бородой байки. — Сложно будет вкратце объяснить в чем именно смысл заезда, но, возможно, когда-нибудь, это получится. А сейчас просто патрулируй дорогу и не отставай. Тем более — без выкрутасов, и... засунь своих драконов в задницу подальше на время. Для Джека это шутки и игрушки, но это нихуя не так. — Можно уже выполнять приказ? — Господи, какой приказ? — Приказ засунуть драконов в задницу подальше, сэр, — отрезаю и опускаю стекло шлема, получая лишь уставший вздох в ответ и легкое похлопывание по плечу. Мотоцикл оказывается немного тяжелее, чем я представляла себе, но научиться справляться с ним было довольно просто. И это было просто охуенно. На скорости под 70 уже сносило крышу от пролетающих деревьев и от капель дождя, ударяющихся о защитное стекло. Дыхание захватывало, и, находясь на этом монстре, все проблемы уходили куда-то далеко, оставляя только чувство драйва, эйфории и... свободы. Той самой свободы от проблем, от всего, что так долго преследует, от людей, которых не хотелось видеть, от жизни, которую не хотелось жить. Адреналин распространяется по крови, и хочется кричать во весь голос, плакать от счастья и просто вечно ехать по этой широкой дороге, окаймленной невероятными сосновыми лесами, без фонарей, под шум дождя, под песни мотора. Мне почему-то подумалось, что именно так я и хотела бы умереть — разбившись на байке, наполненной свободой до самого горла, избавленной от проблем — просто ехать на самой высокой скорости, смеяться и... Встряхиваю головой, пытаясь выбросить эти ебанутые мысли — оправдываю себя, что как только вернусь домой, обязательно подумаю об этом. Нет. Я буду вынуждена подумать об этом, так как реальность вне этого мирка меня раздавит, раскромсает, прокрутит через мясорубку. Сейчас я хочу просто лететь вперед и ловить лицом капли дождя. На повороте чуть притормаживаю, снимая шлем, чтобы полностью прочувствовать и снова разгоняюсь до 80, почти догоняя Джека и Грома. Капли разбивались о лицо, застилая глаза, попадая в рот, отчего хотелось только безумно смеяться и кричать от восторга, хотелось раскинуть руки, вдохнуть поглубже и заорать во весь голос. Нажимаю на газ и обгоняю эту парочку, вырываясь вперед, зашкаливая далеко за 90. Череда сложных поворотов, снова разгон, начинаю задницей чувствовать, что Гром догоняет и рву еще быстрее, когда вижу его слева от меня. Стрелка неумолимо мчится навстречу 120, но я совершенно не чувствую этой бешеной скорости, мне хочется прибавлять еще и еще. Леса сливаются в одну огромную зеленую полосу, над головой небо в звездах и огромная луна. Возвращаюсь на дорогу — впереди вижу только пыль от колес Бороды, он закручивается пару раз вокруг себя и тормозит. Проезжаю несколько метров и резко останавливаюсь, заваливаясь на бок. — Вы оба совсем ебанулись?! — Гром рвет и мечет, направляясь быстрым шагом прямо к Джеку, который заливается смехом и ставит на подножку свой байк, — ты чего ржешь, придурок? А ты? Я тебе сказал не выше восьмидесяти! Куда ты, блять, гонишь под сотню?! — Сто двадцать, если быть точным, — произношу я, найдя в своем смехе достаточно длинный перерыв, чтобы выговорить. — Ладно она, глупая девчонка, а ты куда едешь? На прогулку с мамочкой? Патрулируешь зону или выебываешься? Он и правда был в ярости, а мы лишь сильнее бесили его своим смехом и поднятым настроением. Мне было так все равно на то, что он злится, ведь я впервые за долгое время «отпустила ситуацию», как советовала Профессор Макс, и просто была счастлива. — Мы доехали до конца этой зоны без происшествий и ничего не обнаружили, так что заткнись и поехали в бар, — кидает ему Джек и разворачивает свой байк, — никого не ранили и не убили, даже девчонка жива осталась, что было под сомнением, так что успокойся. — Ну прямо-таки под сомнением, — смеюсь я, так же разворачиваясь и на ходу запрыгивая, — жопу-то тебе уделала в гонке. — Ну как бы не так. Уделала. Потому что я привык гонять по-взрослому, а не в песочнице твоей играть. — Покажешь в следующий раз взрослые гонки! — кричу я на ходу и снова отрываюсь от него, прикусывая влажные от дождя губы, чуть привставая на дыбах и смеясь во все горло, заглушаемая ревом мотора.* * *
Думала, что прошло. Думала, что отпустило. Боль на задний план и слезы, смешанные с дождем. Стоило только вернуться в пустой и темный мотель, в холодную черно-белую комнату, словно реконструированную с одной из фото с выставки — все зациклилось и началось заново. Ножи, иглы, стрелы — все оружие мира вонзалось мне в спину, под ребра, куда-то в бок или даже шею, ни одна часть моего тела не была обделена синяками и шрамами. Я смогла даже расковырять старые-хреновозажившие. Одним махом руки со стола летят все вещи, ударяясь о стену и вдребезги разбиваясь, стул, пара книг с полок, пустая бутылка из-под чего-то, ваза с цветами, привязанный к стене телефон — останавливаюсь, только когда в руке остается тяжелая бутылка с виски. Слезы расчерчивают лицо уродливыми жгучими полосками, зубы сжаты до боли, лишь бы не закричать, и все тело напряжено так, словно через меня проводят ток. Спиной я съезжаю на пол по стене, обхватив одной рукой горлышко, а второй крепко сжимая свой маленький телефон-раскладушку. На экране высветилась батарейка сразу после того, как я засунула в разъем зарядку. Маленький глоток, огнем прошедшийся по горлу внутрь, запустивший заново сердце, склеивший разваливающуюся Хлою Прайс изнутри. Проезжаюсь большим пальцем по кнопке сбоку и трясущимися руками откидываю крышку телефона. Время до его включения тянулось бесконечно медленно, и мне хотелось скорее его выключить обратно или отправить в стену за стационарным. Но я точно знаю, что неизвестность хуже плохих новостей, и сейчас должна решить хотя бы эту проблему. Чтобы избавиться от свинцовых валунов за пазухой. Экран ударил светом по глазам и первое, что я увидела — 4 сообщения. Я отбрасываю бутылку и подаюсь вперед, быстро нажимая на кнопки, забыв про то, что нужно дышать, не обращая внимания, что трясущиеся пальцы, из-за которых не могла попасть по нужным клавишам, залиты кровью. — Служба оповещений Аркадия Бэй, — шепчу одними губами, — Аркадия Бэй, — открываю одно за одним, чтобы найти что-то от родителей, но вижу лишь — Внимание всей Аркадии Бэй — шторм на 10 по шкале Бофорта. Время остановилось. Я замираю, смотрю в одну точку, пытаясь не терять надежду. Набираю номер, зазубренный наизусть — Вы позвонили Джойс Мэдсен, оставьте сообщение после сигнала, — миллионы раз. Номер Дэвида — абонент временно недоступен, — еще сотню. Я сижу неподвижно, бегая глазами по строчкам, пытаясь хоть как-то оправдать отсутствие сообщений. Правда, сердце разрывается и ноет от боли — я не могу успокоить себя, не могу ясно мыслить, не могу убедить в том, что все хорошо. Набираю номера снова и снова, слушаю автоответчик, что-то записываю на него, хоть и понимаю, что бесполезно. Через несколько минут просто сползаю на пол, обхватывая колени руками, что так больно саднят из-за новых ран под литрами слез и реву, как обещала себе — навзрыд, некрасиво, больно, сжимая руки в кулаки и хватая широко открытым ртом воздух, шумно выталкивая его партиями истерик. Я кричу, кричу до тех пор, пока не теряю голос. Потом начинаю кричать беззвучно, жалостно, расцарапывая горло в кровь и мечтая ею захлебнуться. Кулаки ударяются о пол — безболезненно, оставляя небольшие кровавые пятнышки на поверхности. Еще долго борюсь, валяюсь посреди разрушенной мною комнаты, разрушенной собственными руками, как и все в моей жизни. Просто лежу на полу, раскинув руки и не делаю ничего, просто больше не могу ничего делать. Истерика отпускает и внутри остается лишь ледяная пустота, сопровождаемая нестерпимой болью. Все кончено. Я сломлена. Я сдаюсь. Не хочу возвращаться, не хочу идти вперед. Для меня ничего больше не осталось, никого больше не осталось. Это последний день для Хлои Прайс, ничего больше не исправить — время не отмотать и не вернуть все как было, не разложить по местам старые потрепанные временем вещи, — надколотые, треснутые, но еще живые. Сердце начинает биться в такт настенным часам, весь мир замирает. Пару раз набираю номер, чтобы услышать напоследок снова и засыпаю под монотонный родной голос. Вы позвонили Джойс Мэдсен, оставьте сообщение после сигнала.