прокричать бы: мне снова больно, мне чересчур! только вот волновать и нервировать не хочу, мне прижаться бы лбом к понимающему плечу, но я снова – до осточертения я молчу. прокричать бы, но я не знаю, о чём кричать. только кровь внутри и колюча, и горяча. я горю, прогораю как тоненькая свеча. …нет, серьёзно, о чём же люди вообще кричат?
«Ох, Макс, да ты, черт возьми, напилась?» — перед закрытыми глазами предстало ошарашенное и счастливое лицо Прайс, произносящей это в своей вечной манере, возможно, аплодирующей и уже вписывающей в расписание на год миллионы шуток и подколов на эту тему. Она не станет слушать оправданий, что это были всего лишь пару маленьких бокалов пива, что за компанию, что я вообще и не пьяна вовсе, но это не раздражает, а вызывает улыбку на лице до самых ушей. Я все чаще замечаю, что любая мысль о Хлое заставляет меня улыбнуться, и не важно где я нахожусь и что делаю — это вне моего контроля. Именно по этой причине люди стали отсаживаться от меня или переходить дороги на улицах. И именно эта тема «счастливой мордашки Макс» была самой обсуждаемой на сегодняшнем вечере, где я как могла отбивалась и защищала свое личное пространство. На улице холодало, я все сильнее куталась в свою легкую кофту, ускоряя шаг и продолжая смеяться, несмотря на то что продрогла до костей, а голова шла по кругу. Мотель светился за версту, они даже на ночь не выключали эти яркие вывески, от которых болели глаза. Но благодаря огням можно легко найти это место... в любом состоянии. Аккуратно ступая по разъезжающейся под ногами дорожке, состоящей из отдельных камней, впивающихся в тонкую подошву туфель, я добралась до нашего номера. Подойдя к порогу, коснувшись ледяной ручки, я поняла, что все это время тряслась не от холода, а от напряжения и подкатывающего чувства тревоги. Окно было открыто, прозрачный тюль развевался внутри темного номера, где не горела даже настольная лампа. В этот момент ноги стали ватными, а рука, лежащая на круглой ручке, онемела, отказываясь открыть этот чертов номер и убедиться, что Прайс просто легла спать пораньше с открытым в такую холодную ночь окном. Облизав сухие от частого дыхания губы, я повернула ручку и, шумно выдохнув, словно перед прыжком в холодную воду, вытолкнула дверь в номер, чем-то брякнув около порога. Тишина, темнота и холод мгновенно сковали меня, и я лишь молча смотрела на сгорбленную острую фигуру, сидящую на краю заправленной постели. Время вокруг остановилось, я боялась двигаться или дышать, издать лишний звук или просто спугнуть движением. Светящиеся пылинки зависали в воздухе, словно светлячки, изредка двигаясь благодаря потокам ветра и увлекая за собой невесомый тюль. Тонкая полоса света от луны рассекала комнату напополам, словно следом от хлыста проходясь по спине Прайс, упершейся в колени локтями, уставившейся взглядом в пол. Взгляд плавно скользнул на уставшие опущенные плечи, которые вечно держали на себе весь мир, на длинные пальцы, что в ее любимом неизменном жесте сжимали переносицу. Комната была залита темнотой и напряженной тишиной, которую нарушали лишь треск искрящихся неоновых вывесок и частое дыхание Хлои. Внутри зарождалось знакомое, тошнотворное и липкое ощущение, давно забытое, вызывающее мурашки по спине воспоминание — застрявшая во времени между двумя мирами, бесполезная и беспомощная, Макс Колфилд, запертая в прозрачные стены, что сама возводила годами, запрещающие трогать и подсказывать, запрещающие помогать. Прежней Макс Колфилд и не нужны стены — она настолько была скована страхом, что даже имея возможность остановить неизбежное, спряталась бы от стыда и слез за своим полароидом и молча наблюдала, сжимая губы от бессилия и ненависти к себе. Спряталась бы за углом, пытаясь вжаться всеми силами в холодный кафель и просто исчезнуть, зажмурив глаза и вздрогнув от выстрела, разнесшегося по всему школьному туалету. — Тебя очень заметно, ниндзя, — произнесла она полушепотом, с легкой усмешкой, растянув губы в улыбке. Толкаю дверь, и она громко захлопывается позади, отрезая все пути для побега. Сжимаю ремешок сумки, что до боли саднит в ладонях, и продолжаю смотреть на Прайс до тех пор, пока она не откидывает волосы с лица и не переводит взгляд на меня. Самое первое — резко отвернуться. Дальше — бежать. Я все еще чувствую, как она смотрит, рассматривает, изучая всю, продрогшую до костей, до самого сердца. Хочу лишь убежать отсюда, укрыться от этого взгляда, который словно нагревает мою кожу с каждой секундой сильнее и сейчас начнет оставлять ожоги. Все внутри разрывается от беспомощности и ненависти к себе — мне так хочется с теплотой заглянуть в ее глаза и растопить все айсберги, коснуться, обнять, побороть свои годами наработанные инстинкты. Но с каждой секундой стены вокруг меня укрепляются кирпичик за кирпичиком. Но лишь стоит ей улыбнуться — маленькая паутинка трещин покрывает верхнюю часть моей защитной ограды. «Только не останавливайся, Макс» Я хватаю себя за руки, перекручиваю запястья, с болью в костях добиваю потрескавшиеся стены, с грохотом распадающиеся грудой камней у ног. Все мгновенно разрушается и исчезает, когда я поднимаю голову и не отрываясь смотрю прямо в ее глаза, словно окунувшись в бесконечный ледяной океан, что сковывает меня, убивает с каждой секундой и приносит невероятную боль, пронзающую все тело насквозь. Больше не существует этих стен, правил, границ. Я готова сломать любые препятствия, что выстраиваются на автомате в моей голове, ради одной лишь улыбки, ради того, чтобы просто коснуться ее, игнорируя все страхи быть отвергнутой. — Ты ранена? — трясущимся стальным голосом произношу я, даже не узнавая в нем своего. Запекшуюся кровь на руках Хлои замечаю сразу, как только она откидывает пряди, сердце останавливается, и я понимаю, что самое страшное для меня сейчас было бы потерять ее. — Тебе не о чем беспокоиться, — снова улыбка, за которой она вечно скрывает свои настоящие чувства, улыбка, которой она маскирует свою боль, что так предательски лезет наружу, расчерчивая ее лицо наискось и пресекая все попытки убедить меня в обратном. Несмотря на все происходящее она пытается делать вид, что все хорошо и что ситуация под контролем, но это лишь начинает раздражать меня. Она не воспринимает меня всерьез или считает слишком глупой, чтобы я поняла ее проблемы? — Хлоя, черт возьми, хоть раз.. — Я звонила домой, — обрывает она так четко и резко, словно репетировала эту фразу множество раз, безуспешно стараясь убрать из голоса отчаянный оттенок, — полночи звонила, хоть и знала, что кроме автоответчика никого не услышу. Она произнесла это так быстро, словно боялась, что я передумаю и перестану настаивать. Словно побоюсь спросить во второй раз или уйду, так и не выслушав ее. Но Прайс больше не могла молчать и держаться, ведь на моих глазах только что огромный камень, что она так долго выращивала на своих плечах, бережно охраняла от чужих глаз и вскармливала своим упрямством, — раздавил ее. Насмерть. Я с шумом выдохнула, проглотив несколько слезинок, что не смогла сдержать, когда Хлоя стерла по лицу свои и до боли прикусила губы, чтобы не разреветься сильнее. Воздух был настолько тяжелым, сладким и тошнотворным, что голова кружилась и было нечем дышать. Все внутри сжималось и перекручивалось через мясорубку, время, казалось, тянулось бесконечно, но между ее признанием и моим первым всхлипом прошло несколько секунд. — Я просто, — ее худые пальцы, похожие на ветки засохшего дерева, прошлись по щеке и под глазом до подбородка, незаметно стряхнув влагу с ресниц и нырнув в волосы, чтобы встрепать их, якобы за тем и тянулись, — просто без понятия, что мне делать, Макс. Я думала, что все обойдется как всегда. Я вздрагиваю, когда Прайс подскакивает с кровати, резко откидывая в подушки телефон, что незаметно для меня все это время держала в руках. — Я думала, что мне снова все сойдет с рук. — Хлоя, тут нет твоей вины, — ударяю по этим проклятым камням, что упрямо возводятся прямо перед моим лицом, размозжив руки в кровь, — я бы все равно никогда не позволила тебе остаться там, — я делаю шаг навстречу к ней, перешагивая груду окровавленных кирпичей. «Еще немного, Макс, не сдавайся» — Я бы тебя не спросила, — я почти теряю сознание, когда ее голубые глаза застилаются красным, тонут в застоявшихся слезах, с которыми она упорно борется, — какой толк от меня сейчас, а? Вокруг меня все умирают, Макс, ты не видишь? Это все моя вина. Все эти люди — моя вина. Она выставляет руки вперед, — перемотанные заплывшими кровью бинтами, — словно демонстрируя мне орудие убийства всех ее близких и родных, искренне веря в свою правоту. — Ты не виновата ни в чем. Это не ты причина всех этих разрушений. — А кто, ты, может быть? — произносит она с язвительной насмешкой, вызывающей неприятные мурашки по спине, — я видела тебя с твоими друзьями у музея. Ты не тот человек, что может уничтожать все в прямом или переносном смысле. Ты созидатель, Макс, а я разрушаю то, что такие как ты строят годами. — Что? Нет, нет, нет, раз уж копаться так далеко, то мои игры со временем привели к шторму, Хлоя, я могла остановиться после твоего спасения и больше не использовать силы, — произношу сквозь боль в горле от подкатывающих слез, — решила почувствовать себя героем. Подумала, что смогу вылезти из шкуры неудачницы-хипстера и самоутвердиться, спасая жизни людей, — продолжаю, повышая голос, со злостью снимая через голову сумку и бросая ее к двери, — но новый Невероятный Сиэтловский Герой спас нескольких, а затем уничтожил целый город. — Неудачницы-хипстера, что имеет огромный круг друзей и заслуживает силы свыше, чтобы раскрыть убийство, которое никому не под силу, даже мне, человеку, который ее любил? — обрывает она, делая шаг вперед, от чего у меня перехватывает дыхание и становится невероятно страшно. — Человеку, который дорожил всем настолько, что в итоге все уничтожил? — открываю рот, чтобы возразить, но она делает еще один шаг и оказывается настолько близко, что я могу слышать ее сердцебиение. Ее рука ложится мне на ворот в жесте, в котором обычно хватают противника и поднимают вверх, на уровень глаз, а затем резко бросают в стену. Ужас застилает мне глаза и я забываю, что нужно дышать. — Человеку, от коротого все пытаются избавиться либо умерев, либо подстроив свою смерть?! — выкрикивает она мне в лицо. — А? Что скажешь, Макс? Тебя когда-то бросали, сделав вид, что двинули кони, м? — она достает другой телефон из заднего кармана и показывает мне фото, на котором запечатлен театр с выставки, только с другими афишами. Страх настолько глубоко въелся мне в голову, что сначала мне сложно соображать и я не понимаю, к чему вообще сейчас рассматривать театр, но только я хочу вернуть телефон и переспросить, как на одной из афиш мелькает знакомое до боли лицо, только я не могу вспомнить чье. — Я все разрушила и всех отогнала от себя, у меня ничего не осталось, — лицо было очень красивым и напоминало фото модели из газеты или статьи, которую ты когда-то видел несколько раз, словно рекламный борд, глубоко закравшийся в память, — вся семья умерла, а друзья сбежали, — или журнал, или фото с выставки? Шестеренки начинают крутиться в голове и я перебираю каждое изображение, что есть в моих чертогах разума — потреты, вырезки, картины... распечатки о пропаже девушки... — и теперь я хочу, чтобы ты уехала в Сиэтл к родителям, Макс, ты тогда сделала все верно. ...распечатки о пропаже Рэйчел Эмбер. — Нет, — выдавливаю я из себя сразу, как только могу снова говорить. Не могу вообразить, что чувствует Хлоя сейчас, не могу вообразить, что вообще происходит в этом городе. Все пазлы собираются в одну картину, — не дождешься. — Макс, это же не вопрос, я просто не хочу тебя... — Чтобы ты не задумала, — перебиваю я, — чтобы ты не решила сделать — поехать в Аркадия Бэй или надрать тощую задницу Эмбер, хоть я и не понимаю, что происходит, — подхожу ближе и отбрасываю телефон на кровать, касаясь своей рукой ее, — я с тобой до конца, Хлоя. — И попробуй еще раз меня оттолкнуть, Прайс.***
— Деньги и оружие в машине? — твердый голос, придающий уверенности и спокойствия раздается позади, вместе со спуском предохранителя. — Д-да.. господи, что мне делать?! — блондин резко поворачивается, утирая слезы с лица и развозя сопли по щекам, пихая ствол прямо в свои брюки, — она что... она мертва? Господи! — он хватает мужчину за ворот куртки и резко отпускает, ударяя кулаками по капоту машины. — Тихо, блять, успокойся! — легкая пощечина возвращает парня в реальность, заставляет его прекратить истерику и отойти от машины, — возьми себя в руки, тащи сюда лопату и закопай ее, только тихо. — Что я Марку скажу? Твою мать! Он убьет меня! — Да заткнись ты! — сильная рука толкает худощавое тело в кучку земли, оставшуюся от раскопанной могилы, — вот еще, это тоже туда положи, — на голубой мешок опускается серьга-перо, скатываясь в протоптанную тяжелыми рокерскими ботинками грязь. Звенящую тишину свалки прерывает только приятное гудение заведенного мотора и истеричное сопение поднимающегося блондина, хватающего грязную серьгу. Он бережно кладет ее в приоткрытый мешок и застегивает, стараясь не заглядывать внутрь. — Это я убил ее? — завывает он, глухо ударяя по земле кулаками. — В жизни всякое дерьмо случается, — мужчина обходит автомобиль и закрывает дверь пассажирского сидения, пристегнув свою спутницу, — просто скажи Джеффу, что прикончил Эмбер, не подумал башкой и перебрал с дозой, — крупные плечи опустились и подошли ближе к парню, сидящему на коленях. — А потом я ее застрелил? — Потом ты ее застрелил, потому что был под кайфом. Испугался, когда она пришла в себя. — Господи! — он снова зарыдал, разрываясь от слез и боли, принесенной не только смертью любимого человека, но и осознанием того, что ты — его убийца. Несколько взмахов лопатой, и могила была зарыта — спрятана среди обломков машин и каких-то деталей; парень все так же сидел на коленях, утирая сопли рукавом толстовки. Мужчина скользнул покрасневшими от накатывающих слез глазами по панели машины и повернул ключи. Через минуту машина дала задний ход, развернулась и выехала с кладбища. Блондин покинул Ее с первыми лучами солнца.***
P.S. Многим знакомо то чувство, когда ты забираешься на свою самую высокую точку, на свой предел, нащупываешь грань, оказываешься один в темноте и думаешь, что вот он - твой конец, дальше тебе уже не выбраться. Дальше ты уже не сможешь жить, потому что больше не можешь терпеть эту боль и эти нескончаемые испытания, которые тебя сломали. Очень важно чтобы после этого у каждого из нас была своя Макс, которая не уйдет, выслушает и останется, несмотря ни на что. Хоть у меня такой Макс никогда не было, я хочу подарить ее своей любимой Хлое. Их ждет еще огромное количество испытаний впереди, но они справятся, так как будут вместе. Сама глава вышла достаточно психоделичной, мне было сложно описывать Макс, признаюсь честно, так как сначала я не могла ее понять и найти точки соприкосновения. Но в итоге нашла. Ее стены. Ее отчужденность. Интровертизм. Мы обе любим возводить эту защиту от окружающего мира, но в отличие от меня, Макс смогла их сломать ради Хлои. А я только притворяюсь. Так что заранее простите, если глава показалась вам слишком сложной или галлюциногенной, но именно так я ломаю всегда свои стены и именно так я представляю победу Макс над собой. Для меня очень важно показать как Макс и Хлоя растут, меняются, а не только взаимодействуют с внешним миром.