Kyrie eleison
***
Когда Фролло снова спускался по каменным ступеням в подвальные темницы, он, как и в прошлый раз, сперва повернул направо, в сторону места заточения своего воспитанника. Квазимодо, молодой и неуверенный в себе, с детства контролируемый хозяином, почти приемным отцом, легко мог быть запуган и управляем, а потому не было резона оставлять его в камере дольше, чем на одну ночь – мальчику должно было хватить с лихвой и этого недолгого срока. – Ты можешь идти, Квазимодо, – негромко сказал судья, входя в темницу. Еще затерянный в тревожном сне горбун тут же открыл глаза и поднялся с грубой деревянной скамьи, служившей узникам кроватью. Он прятал взгляд, рассматривая серые камни пола, но Фролло мог заметить, что глаза мальчишки красные от слез. Что ж, неудивительно: раны, нанесенные кнутом, могли заживать очень долго, и были невероятно болезненными. – Спасибо, хозяин, – тихо ответил Квазимодо, не глядя на Фролло. – Не стоит бояться, мальчик мой, – голос Клода звучал мягче, чем раньше. Не стоит слишком сильно пугать горбуна, одним только страхом невозможно добиться повиновения. – Я надеюсь, ты усвоил урок. Квазимодо кивнул, глядя куда-то в сторону, и неуверенным шагом пошел к выходу. Фролло же жестом подозвал одного из стражников, почти дремавших на своем посту, и тихо велел ему: – Возьми еще двух солдат. Стерегите мальчишку, не давайте ему покинуть Собор. И еще отнеси это в колокольню, – судья протянул подчиненному небольшой стеклянный флакон, который принес с собой в темницу. Внутри было небольшое количество красного вина. Фролло, обучая воспитанника, рассказывал ему немного и о медицине, а потому Квазимодо должен догадаться обработать следы ударов. Последствия гниения ран были ни ему, ни самому Фролло ни к чему. В тюремном коридоре, в котором располагались камеры Квазимодо и Эсмеральды, всего было не более десятка темниц, тесных и темных, но одиночных, в отличие от многих других, где виновные и приговоренные к смерти зачастую содержались вместе с подозреваемыми, чья вина не была доказана, но кто заранее был обречен. Для воспитанника и возможной предводительницы цыган судья выбрал наиболее безопасные, отгороженные от других камеры. И сейчас, идя по направлению к маленькой тюрьме ведьмы, он вдруг подумал, что никто не услышит криков о помощи, даже если Фролло сейчас вздумается убить ее или овладеть ею. Впрочем, Эсмеральда заслуживала только смерти в огне, таком же жарком, опасном и адском, как она. – Просыпайся, цыганка, – велел судья, заходя в камеру и вглядываясь в темноту, освещаемую только тусклым огнем факелов в тюремном коридоре. Только пару мгновений спустя он осознал, что девчонки там не было. – Магия! – яростно пробормотал Фролло. Но до того, как он успел подумать о том, как страшно ему было потерять едва пойманную вольную пташку, Клод услышал ее голос: – Ловкость рук! Фролло резко обернулся – как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эсмеральда заносит над ним камень, сжатый в ее кулаке. Судья успел перехватить тонкое запястье и с небольшим усилием отвести от себя удар. Паучьи пальцы второй руки сомкнулись на горле цыганки, и по инерции Фролло толкнул ее, вжав спиной в стену. Лицо девушки исказила гримаса боли, и она часто заморгала, стараясь избавить от легкого потемнения в глазах из-за удара затылком о камень. Фролло же вглядывался в ее черты, в страх и боль на красивом лице. Ему нестерпимо хотелось коснуться ее мягких губ, ее обнаженных гладких плеч, ее тонкой шеи. Не так, как сейчас, защищаясь и ненавидя, а словно будучи обыкновенным человеком, не скованным рамками собственной морали. Но это было невозможно, и ненависть судьи могло вызвать одно только желание такой глупости. Фролло медлил, не отпуская пленницу и только глядя на нее в упор. Она смотрела в глаза мучителю, не показывая своего страха, и Клод все же поддался желанию, так долго мучившему его, и, не разжимая пальцев, сдавливавших шею девчонки, впился в ее губы сухим жестким поцелуем. Его окутало чувство, доселе неведомое ему даже во времена далекой юности – чувство власти над хрупким девичьим телом и греховной страсти, усилившейся, стоило только Фролло хоть ненадолго потерять контроль над собой. Момент триумфа едва ли продлился секунду – цыганка резко укусила губу судьи, и тот отпрянул. – Какого черта Вы… – прошипела Эсмеральда, оборвав фразу на середине. Она смотрела на Фролло с ужасом с примесью непонимания – о, как же ему нравилось смотреть, как меняются эмоции на ее прекрасном лице. – Тебе ли не знать, ведьма, о действии твоей же магии! – обычно сдержанный, мужчина еще не вернул себе самообладание, и теперь ярость его была заметна достаточно, чтобы испугать цыганку. Однако она выглядела не столько напуганной, сколько возмущенной, и все же не спорила; причиной этому мог служить страх, но Фролло казалось, что она издевается над ним и его неспособностью быть сдержанным рядом с ней, из-за чего он только больше злился. – Пришло время для допроса, – резко сказал судья, выпрямляясь и свысока глядя на пленницу. – Иди впереди меня. Даже не думай сбежать, у лестницы стоит стража, и они не будут так благосклонны к тебе, как я. – Это Вы называете благосклонностью, Ваша честь? – ядовито спросила Эсмеральда, не двигаясь с места. – Вы со всеми пленниками так милы? – Как ты посмела… – возмутился судья, но тут лицо его прояснилось, и тонкие губы растянулись в насмешливой улыбке. – Ты слишком много говоришь, цыганка, оставь слова для пыточной. Эсмеральда скривилась, но на этот раз промолчала, словно послушавшись приказа – или, возможно, решив держать язык за зубами из-за страха. Это было бы умным решением с ее стороны. – Выходи, – приказал судья, и цыганка отчего-то не стала спорить, смирившись с неизбежным. Фролло шел за ней до самой пыточной, следя, чтобы девчонка не попыталась напасть или сбежать. Бывали люди, которые от одного вида большой комнаты с десятками смертельных и болезненных орудий готовы были рассказать все, что знали. Далеко не все хранилось здесь, однако даже кресло допроса могло вызывать страх. И именно с него собирался начать Фролло. Иногда его называли «Ведьминым креслом» – так что могло подходить цыганке больше, чем оно? Допросы нередко начинались именно с этого орудия, и Фролло не собирался изменять традициям на этот раз. Спинка, подлокотники, сиденье и прилегающая к икрам часть железного кресла, по странной иронии неуловимо напоминавшего трон, были покрыты острыми шипами. Из-за давящих креплений они вонзались в предплечья и ноги допрашиваемого, однако чем больше виновный двигался, тем сильнее острые шипы ранили обнаженные спину и ягодицы, доставляя невыносимые муки и заставляя многих покаяться не только в совершенных грехах, но и в приписываемых им по ошибке. Впрочем, чаще всего инквизиция не ошибалась, как бы озлобленным и доверчивым родственникам допрашиваемого, кричащим о милосердии и невинности, этого ни хотелось. Теперь оставаться с цыганкой наедине было еще опаснее, и Фролло изменил решение касательно единоличного ведения допроса, а потому не стал отсылать палачей прочь из пыточной. Сегодня он собирался быть наблюдателем и судьей, как того и требовало его положение. Фролло знал: Эсмеральда, гордая и преданная своему воровскому народу, не захочет пойти навстречу истинному правосудию, раскрыв местонахождение Двора Чудес. Однако несправедливо было бы не предоставить ей шанс. – Ты все еще можешь избежать боли, цыганка, – негромко сказал судья. – Скажи, где находится Двор Чудес, и ты не почувствуешь раскаленного железа и дыбы. – Идите в ад, – коротко отреагировала Эсмеральда. С гораздо большим удовольствием Фролло отправил бы ее саму гореть в адском огне, но он лишь скрестил руки на груди и приказал: – Снимай свою одежду. – Многовато хотите, – даже в таком положении девчонка не теряла своей строптивости. Фролло смерил ее высокомерным взглядом и кивнул двум стражникам, что приводили решения судьи касаемо пытки в исполнение. Они отреагировали мгновенно: пока один держал руки цыганки, другой разрезал кинжалом застежки на корсете и рубашке, обнажая торс, не прикрытый камизой*. Клод старался не задерживать взгляд на груди Эсмеральды, упругой, смуглой, с темными ареолами вокруг некрупных сосков. Двое крепких обученных мужчин, конечно, были в разы сильнее хрупкой юной девушки, но она сопротивлялась, и от этого ее изгибающееся тело казалось еще более прекрасным и утонченным. Она была грешна своей безгрешной идеальностью и тем, как сильно это влекло Фролло. Когда один из солдат не без усилий содрал с цыганки многослойную фиалковую юбку, судья не без примеси отвращения отметил, что девчонка носила брэ*, подобно куртизанке, совершенно неподобающий предмет для девы, впрочем, она и без того вела себя достаточно вызывающе, чтобы на эту вульгарность можно было закрыть глаза, не отдавая приказ избавиться и от нее. Судья отвел взгляд, заметив, что пристально рассматривает тело Эсмеральды. – Посадите цыганку на кресло допроса, – сказал он, и стражники, держа брыкающуюся девушку за плечи, с усилием усадили пленницу на покрытое шипами сиденье и опустили балку напротив ее солнечного сплетения. Пленников крупнее такое маленькое расстояние заставляло глубоко насаживаться спиной на острия; Эсмеральде же они наносили лишь небольшие уколы, но, чтобы не усугубить боль, ей нужно было сидеть, прижавшись телом к деревянной балке. Колья же в сидении не причиняли сильной боли, пока жертва оставалась неподвижной, из-за равномерного распределения веса и пока еще не зафиксированных ничем ног. Фролло видел, как исказилось ее лицо, но она не показывала своей муки, крепко сжав зубы и исподлобья глядя на мучителя. Он пока и пальцем не касался ее в стенах пыточной, но был в ответе за ее боль. Стражники опустили зажимы на подлокотниках, длинные шипы на них вонзились в нежную кожу запястий, и на этот раз Эсмеральда не сдержала сдавленного стона. – Где находится ваше логово? – повторил вопрос судья. Эсмеральда подняла голову. Лицо ее, искаженное болью и ненавистью, казалось, приобрело мученические черты, отчего выглядело только прекраснее и обманчиво святее. – Вы никогда не узнаете, – процедила она сквозь сжатые зубы. – Ты сама делаешь себе хуже, – ответил Фролло и ненадолго замолчал. Пожалуй, пока кресло допроса было слишком легким для нее. Жестом подозвав тех же стражников, безмолвно стоявших подле пленницы, судья негромко велел одному из них защелкнуть крепления на ногах цыганки, а другому – раскалить в камине железный прут. Второй ушел, а первый тут же бросился выполнять приказ. Когда он наклонился, Эсмеральда извернулась, ударив его пяткой по подбородку, и тут же взвыла от боли. Фролло сдержанно усмехнулся. От резкого движения шипы на сидении глубже впивались в ягодицы сидевшего в них человека. Девушка только сильнее сгорбилась, вжимаясь телом в балку, красноватые полосы следов которой уже были заметны на коже. Она была еще более прекрасна, когда, почти полностью обнаженная, корчилась от боли на ведьмином кресле. Когда стражник, еле слышно ругаясь, все же прижал икры цыганки к острым шипам, Фролло заметил, что Эсмеральда поникла, опустив взгляд, но сдерживая крик. Судья подошел к ней и приподнял ее лицо за нижнюю челюсть. – Отвечай, цыганка, где Двор Чудес? – снова спросил он. Теперь, вглядываясь в ее изумрудно-зеленые, совершенно неправильно яркие глаза, он понял, почему она отвела взгляд: Эсмеральда не хотела показывать мучителю своих слез. Фролло хотелось видеть ее сломанной, плачущей, это возбуждало его разум и плоть, однако цыганка не доставила ему такого удовольствия, собравшись с духом и плюнув в лицо судье. Он отпрянул. – Ах ты... – тихо прошипел судья с плохо скрываемой злостью, стирая слюну со впалой щеки, и тут же повернулся к пришедшему стражнику. Выхватив из его руки железный прут, Фролло резко прижал его раскаленный конец к голени Эсмеральды. На этот раз она закричала, так дико, надрывно, что Фролло ощутил долгожданное удовлетворение от ее крика. О, теперь ей тяжелее будет исполнять свои дьявольские танцы, совращая праведных мужчин, подвластным греху желания плоти. Впрочем, судья сомневался, что теперь Эсмеральда сможет когда-нибудь покинуть стены Дворца Правосудия – если только не ведомая к костру. Словно в возбужденном забытьи, Клод смотрел, как смуглая кожа стремительно краснеет, покрываясь волдырями ожога, и только почувствовав запах горелого мяса, он убрал прут, давая пленнице наконец вдохнуть полной грудью, снова встречая препятствие в виде шипов на спинке кресла. – Так Вы хотите выжечь себе дорогу в Рай? – задыхаясь от боли, эти слова Эсмеральда почти простонала. Каждое слово давалось ей с трудом, но она все же говорила: – Несомненно, Господь одобрит Ваши методы. – Не тебе судить о планах господних, цыганская ведьма, – отрезал судья. Он тоже тяжело дышал, но по иной причине. Такие непривычные приступы исступленного гнева давались ему, уже немолодому, тяжело, и прийти в равновесие после них было не так просто, но он все же сохранял свою невозмутимость, говоря с пленницей. Но сейчас, говоря о Боге, она только больше злила судью. Как смела она, ведьма, упоминать Его и помыслы Его? Фролло никогда не стремился узнавать слишком многое о том, во что верят цыгане, однако был уверен: такие, как они, прибегавшие к колдовским ритуалам и магии трав, не могли быть одного с ним верования. Потому что разве праведная католичка может быть настолько порочно прекрасна, чтобы затмить разум такого, как Фролло? Разве у праведной католички могли быть такие ярко-зеленые глаза? Разве праведная католичка могла, даже находясь в душной зловонной пыточной, источать запах табака и ладана? Здесь и сейчас Фролло решал, что правильно, а что – нет. И он знал, что цыгане, свободолюбивые, своевольные и не подчиняющиеся ему, правильными не были. – Где находится Двор Чудес? – повторил судья, поднося раскаленный метал к лицу Эсмеральды, заставляя ее отклониться в сторону и болезненно поморщиться от нестерпимой боли, вызванной шипами, врезавшимися в кожу с каждым движением. Цыганка молчала. Фролло на пару мгновений прижал обжигающий прут к ее надплечью, отчего девушка взвыла сквозь плотно сжатые губы. На этот раз ожог был небольшим, он не прошел сквозь кожу, добираясь до мяса, однако все же причинял невообразимую боль. – Где находится Двор Чудес? – снова спросил Фролло. Цыганка молчала, сжимая зубы и уже не стараясь скрывать слезы, вид которых более не доставлял судье такого удовлетворения. За весь последующий допрос она не проронила ни слова. Она кричала, когда Фролло прижигал хоть и огрубевшую от танцев, но все еще чувствительную кожу ступней; она сдавленно стонала, когда шипы кресла впивались в ее ноги, бедра, руки и спину; она страдала, когда стражники закручивали крепления, вгоняя шипы глубже в ее руки и ноги, но она все же не сказала ничего, только распаляя ярость судьи. По милости своей Фролло решил не раскалять само кресло, возможно, в том числе и оттого, что не хотел слишком уродовать прекрасное тело Эсмеральды. Даже в таком положении, нет, именно в таком положении, беззащитная и подвластная Клоду, она была прекрасна, и мимолетом, когда стройный стан ее изгибался, сотрясаемый мукой, мужчина рассматривал ее нежные изгибы, тонкую талию, обнаженную и пока не тронутую огнем грудь, только больше желая ее. Пытка длилась несколько часов. За это время Эсмеральда не раз теряла сознание из-за боли и духоты пыточной; тогда стражники снимали балку у ее торса и окунали голову девчонки в ведро с ледяной водой, заставляя снова вернуться к боли и исповеди. Фролло решил вернуть Эсмеральду в ее камеру, когда устал. Хотя многое он делал не сам, только отдавая приказы и задавая вопросы, слишком много сил уходило на то, чтобы сдерживать себя, не давая греховному влечению взять над ним верх. Она держалась слишком стойко, чтобы завтрашний допрос начался с того же ведьминого кресла. Стражники помогли Эсмеральде встать с кресла, надели на нее длинную белую рубаху и повязали ей пеньковую веревку вместо пояса. Обычно так одевали только смертников перед казнью в знак того, что загробная жизнь будет для них новым началом, чистым листом. Для Эсмеральды же еще не все было кончено. Что бы она ни сказала, у нее было два пути – присоединиться к Фролло или предпочесть огонь, и любой выбор станет концом ее прежней жизни. Стражники сняли веревку с запястий цыганки, и судья приказал заковать ее в кандалы. Закованная в железо, она смотрелась почти покорной и почти сломанной. Пыткой было дать ей самостоятельно дойти до темницы в сопровождении Фролло, с трудом передвигая израненные ноги. Она не упала ни разу, как падали большинство до нее. – Вы наслаждаетесь этим, не так ли, Ваша честь? – спросила Эсмеральда, когда Фролло, сведя скованные руки над ее головой, подвешивал цепь кандалов на крюк, не желая давать своей жертве опустить руки и получить долгожданный отдых от боли ночью. В ее голосе звучала горькая насмешка, подкрепленная подчеркнуто вежливым обращением. – Я делаю только то, что должен, – невозмутимо ответил Фролло. – Неужели? – криво усмехнулась Эсмеральда, стараясь преодолевать боль, отражавшуюся в ее измученном надломленном голосе и в жалком виде израненного тела, покрытого свежими ожогами и коричневатыми пятнами засохшей крови. Все это контрастировало с ее белой одеждой так же, как и в ней сходились противоположности непорочности и греха, из-за которых Фролло и полюбил непокорную цыганку такой любовью, на какую был способен. – Все происходящее – твоя вина, цыганка, – судья, как всегда, говорил спокойно. – Ты могла бы избежать боли, пойдя навстречу правосудию. – Правосудие станет возможным только с Вашей смертью. – Правосудие возможно, благодаря мне. – Разве тем, что Вы делаете, Вы добиваетесь именно правосудия? Его ли Вы хотите? Цыганка говорила, явно зная, о чем, и Фролло ненадолго замолчал. Чего он хотел на самом деле? О, он бы хотел сам это понять, разобравшись в себе. Ему казалось, что он принял свои греховные желания как промысел Божий, однако он все еще подавлял свои порывы, и вина заглушала возбуждение. Нельзя всегда сомневаться. Такому человеку, как судья Фролло, необходимо быть стойким и уверенным, всегда принимая в конце концов твердые решения. И сейчас судья выносил приговор сам себе. – Если Господу угодно, чтобы твоя магия, ведьма, одолела меня, то пусть будет так, – сказал он. – Вы о чем вообще? – ошарашенно спросила Эсмеральда. Фролло сделал шаг по направлению к ней и, проведя рукой по смуглой щеке, влажной не то от слез, не то от воды, не то от пота, притянул ее лицо к себе, снова целуя. Как и в первый раз, цыганка ответила ему укусом, но судья вовремя отпрянул и с размаху ударил своевольную девчонку тыльной стороной руки по щеке, оставляя на коже ссадины от колец. Голова ее мотнулась в сторону, но, когда Эсмеральда снова подняла взгляд на судью, она улыбалась широкой измученной улыбкой. – Вот, значит, каковы Ваши намерения, судья Фролло, – с издевкой заметила она, сплевывая под ноги судье окровавленный осколок зуба. – Прикрываете Господом свои низменные желания, такова Ваша добродетель? Такие богохульные слова отозвались огнем гнева в душе Фролло. – Молчать! – уже не впервые приказал он, но усталая улыбка, без сомнения, дававшаяся большим трудом, не исчезла с лица Эсмеральды. – Вы все равно заставите меня замолчать. Я не доставлю Вам удовольствия, сломавшись первой. Вы ведь этого ждете, не так ли? Хотите показать свою власть, – девчонка, вне всякого сомнения, издевалась, как будто провоцируя судью, который, впрочем, и без ее влияния выбрал не противиться высшему замыслу. Фролло невольно подумал, что, исполнив свои угрозы, он заставил цыганку меньше бояться боли, потому что неизвестное всегда страшит больше. Теперь же она знала хотя бы малую толику того, что ей предстоит перенести. Но она знала только о физической боли достаточно, чтобы не сломаться так просто, и Фролло хотел сделать ее покорной, самостоятельно уничтожив всю цыганскую ересь в ней и сломив ее дух. – Я – власть, – кратко ответил Фролло, прежде чем снова поцеловать пленницу, прижимая ее к стене, держа за горло, и Эсмеральда тихо застонала от нового давления на ранения спины. Вторая рука Клода легла на грудь цыганки. О, как же давно он хотел ее коснуться, и теперь, чувствуя ладонью мягкую упругость, он невольно сжал пальцы слишком сильно, заставляя девушку дернуться. Фролло разжал руки, чтобы стянуть верхнюю часть бесформенной рубахи вниз, обнажая бюст, и коленом раздвинул ноги девчонки, вжимая ее в холодный камень собственным телом, не давая возможности ударить его самого. Клод отстранился только на мгновение, словно желая услышать, скажет ли Эсмеральда хоть что-нибудь, но теперь она молчала. Губы ее болезненно изогнулись, а ярко-зеленые глаза были широко распахнуты, и в них застыл ужас, больший, чем во время пытки и ожидания пытки, и это волновало плоть почти так же, как ее тело, обнаженное и обездвиженное. Сейчас она действительно боялась, и Фролло хотел продлить эти мгновения, но взгляд цыганки вдруг словно потух. Она отвернулась и, так же, как во время допроса, поджала губы. Эта отстраненность заставляла мужчину желать ее больше, желать причинить ей боль, чтобы видеть, как она чувствует его и сдается под его напором. Он зашел достаточно далеко, и теперь ему нужно было только принять это и получить свое. Клод склонился над цыганкой, целуя свежий ожог на ее надплечье. Прикосновения его губ, уже по-стариковски сухих и тонких, болью отзывались в незажившей ране, и Эсмеральда дернулась, но смолчала. Фролло гладил и ласкал ее тело, то целуя с непривычной нежностью, то прижимая тонкие пальцы к ранам, оставшимся от шипов кресла допроса, и ожогам от раскаленных прутьев. Эсмеральда молчала, как будто еще находясь на допросе. Несмотря на то, что она старалась держаться отрешенно, Фролло мог видеть едва уловимую гримасу отвращения на ее лице, наполовину скрытом распущенными волосами. Он запустил в них костлявые пальцы, гладя мягкие густые пряди с непривычной для него самого нежностью, и тут же притянул цыганку к себе, как безвольную куклу, зарываясь длинным изогнутым носом в копну волос цвета воронова крыла и вдыхая запах табака и ладана, не покидавший ее и теперь. Каким сладким был аромат ладана, нежный и влекущий, таким горьким был резкий табак. Фролло, оглаживая правой рукой смуглую пышную грудь девушки, левую положил на ее бедро, задирая низ рубахи и стягивая льняные брэ. Только сейчас Эсмеральда, до того не желавшая доставлять удовольствия мучителю реакцией, дернулась и постаралась свести ноги вместе, но она была слишком ослаблена болью от пыток, из-за чего только причиняла себе лишние страдания. – Ты сама виновата в своей муке, цыганка, – Фролло говорил жарко, обжигая кожу пленницы горячим дыханием, и так тихо, что почти шептал. – Ты виновата в том, как развратно красива, и в том, что сопротивлялась закону, такие, как ты, ведьма, горазды путать разумы, насылая греховные иллюзии и желания. И Клод принимал эти желания. Если даже такой, как он, не мог противостоять ее магии, то так и должно было быть; пути господни неисповедимы. Фролло поднял подол своей судейской мантии и приспустил брэ, освобождая возбужденную плоть. Эсмеральда вжалась в стену, словно стараясь просочиться насквозь. Она отворачивалась, но судья, оттягивая ее голову назад за длинные пряди, заставил цыганку смотреть в его лицо. Она боялась, и это было прекрасно. Фролло раздвинул ноги девушки шире, заставляя обхватить его бедра коленями, и резко вошел. Она была невинна: Клод чувствовал кровь, облегчавшую ему болезненное проникновение в сухое узкое лоно, и слышал сдавленный измученный вскрик из-за сомкнутых губ. Ненадолго лицо Эсмеральды исказилось, и, когда она постаралась снова отгородиться, Фролло начал резкие непривычные движения, с каждой фрикцией все больше ощущая свою власть и свой триумф, слыша тихие стоны боли мучимой цыганки. Ведомый страстью, он сжал пальцами ее ягодицы, и она вскрикнула от новой боли – Клод намеренно жал на раны от уколов шипов ведьминого кресла, продолжая нескончаемую пытку. Она была нескончаемой для Эсмеральды, но мимолетной – для Фролло. Судья принял свои желания, и, в исступленном наслаждении изливая семя в чрево девчонки, он не считал себя грешником. Он отступил, с сожалением отпуская тело цыганки, и она безвольно повисла на цепях кандалов. Фролло быстро привел себя в тот вид, в котором вошел, и только пряди, выбившиеся из коротких аккуратно уложенных волос, тяжелое дыхание и кровь, прилившая к обычно бледному морщинистому лицу, выдавали его. Судья снова сделал шаг к Эсмеральде, только чтобы снять цепь с крюка, решив дать недолгий покой ей на одну ночь. Было ли это слабое чувство вины или просто жалость – он не знал. Прежде, чем закрыть за собой дверь, еще не охраняемую стражей, Фролло опустил взгляд на цыганку. Теперь она смотрела прямо на него, и огонь ненависти горел в ее ярко-зеленых глазах. – Оставь свою злость на завтра, цыганка, – сказал судья. – Вы будете ждать с нетерпением, да? – тихо ответила цыганка все с той же леденящей ненавистью в голосе. В этот раз промолчал Фролло, закрывая ключом тяжелую дверь.