Добро пожаловать в Сасквоч-Плэйс

      Первым делом, пристыдив себя за бурный всплеск воображения, Фергюс спустился в фойе, где скачал видео с диска и сжатым файлом по электронной почте отправил Ховарду Чепмену. В письме он коротко написал:       «Привет!       Посмотри, когда выдастся свободная минутка. Меня интересует насколько сильно это подделка.       Я на Аляске»       И добавил номер телефона гостиницы.       Ховард Чепмен был большим специалистом по антропологии* и краниологии**, профессором, преподающим в академии ФБР, и экспертом, которого постоянно — в том числе и сам Фергюс — привлекали для помощи в расследовании. Это обращение к Чепмену было, безусловно, неофициальным. Он был старым другом Фергюса, к которому тот не раз обращался за советом по принципу сугубо между нами. И сейчас рассчитывал на то, что ответ Ховарда подтолкнет его к новым идеям, иначе приблизиться к которым Кобб не мог из-за замыленности восприятия. Так, будто расследование было очками, сквозь которые нужно было увидеть суть произошедшего, но чем дольше ими пользовались, тем мутнее становились стекла. Чепмен же обладал удивительной способностью замечать прежде пропущенное мимо внимания.       Из фойе, подхватив подмышку ноутбук, Фергюс пошел в ресторан составить компанию готовящей обед Шейле Фицпатрик. Она коротко оглянулась на него, продолжая ножом с широким лезвием умело очищать большую луковицу. На плите в кастрюльке уже что-то бурлило.       Кобб сел перед нишей, рассматривая Шейлу. Она обернулась передником, который плотно обхватил её, обнаруживая под широким свитером тонкую талию. Было даже что-то забавное в том, как исключительно всегда не вовремя в Фергюсе просыпался подобный интерес к женщинам. Он решил нарушить тишину и сообщил первое, что было на уме:       — Старина Мёрдок умер.       Руки Фицпатрик остановились на мгновенье, она подняла взгляд от овощей и вздохнула.       — Как?       — Не знаю. Может, инфаркт или инсульт или тромб.       — Когда?       — Вчера вечером или ночью.       Шейла ещё раз протяжно вздохнула, с минуту помолчала, а потом добавила:       — Жаль его. Очень жаль.       Фергюс, не видя её отвернутого лица, но не различая в голосе ни капли поддельности, удивленно вскинул брови.       — Я думал, Вы недолюбливаете горожан. Сторонитесь их.       Наконец, она повернулась к нему и посмотрела прямо. Между бровей запала неглубокая морщина.       — Некоторых из них — да. Но Мёрдок был хорошим человеком. Пусть и пил беспробудно, но был небуйным, никому проблем не создавал. Старина был совестным и добрым, а ещё очень одиноким и глубоко несчастным человеком. Мне порой казалось, что не вполне психически здоровым. Так, словно он был напуганным ребенком, заточенным в теле престарелого мужчины. Он никогда не был женат, насколько я знаю. Не имел детей. Из родных у него только сестра-бездельница, приехавшая сюда в девяностых урвать долю от его заработка, — говорила она, всё распаляясь и повышая голос, а потом вмиг поникла и добавила: — Он мне нравился. И мне его жаль.       Она замолчала, но продолжала стоять неподвижно и смотреть на Фергюса, а тот заворожено смотрел на неё. Это было первым проявлением хоть каких-либо эмоций кроме сдержанного раздражения, и эта говорившая от души Шейла Фицпатрик, не колко отзеркаливающая его же фразы, а немного раскрасневшаяся и теперь смутившаяся, пронзила его насквозь.       — Простите, — выдавил он растеряно, не зная, за что именно извиняется: за то, что сообщил ей эту грустную новость или повел себя так бестактно, или за то, что всё больше её хотел. Она какое-то время молча смотрела на него, потом коротко улыбнулась и отвернулась.       В тишине, нарушаемой только кипящей водой и стучащим по доске ножом, сидеть было неуютно, а потому Кобб открыл перед собой ноутбук. Чтобы занять себя чем-то, он запустил второй диск — запись камеры наблюдения из музея. Он просматривал видео, постоянно ударяя пальцем по стрелке, прокручивая его вперед, отчего движения людей на экране, разделенных на четыре одинаковых прямоугольника — вход с кассой и сувенирным прилавком, оба зала и соединяющая их лестница — были обрывистыми. За сорок минут взаимного молчания Фергюс успел убедиться, что ни третьего, ни четвертого сентября Ричарда Уолша в музее не было, а перед тем, как он успел перейти к пятому, Шейла поставила перед ним аппетитно пахнущую тарелку золотистого бульона. Пожелав приятного аппетита, она собрала посуду и ушла её мыть. Когда Кобб доел, из крана продолжала — и похоже бесцельно — течь вода. Вдова ждала, чтобы он ушел, и Фергюс решил не злоупотреблять её гостеприимством.       Прежде, чем подняться в номер, он задержался в фойе, чтобы проверить почту, но от Чепмена не было новостей. Остаток дня он провел за перелистыванием накопившихся бумаг, не имея никакой конкретной цели. Дважды он нашел совпадения среди имен постояльцев двух отелей и списком зарегистрировавшихся на охоту, что в голом осадке означало только то, что все остальные заселенные туристы либо не были охотниками, либо — в виду своей склонности авансом недолюбливать людей Фергюс склонялся именно к этому объяснению — решили в обход закона существенно сэкономить, не покупая разрешения. Он досмотрел до конца запись видеонаблюдения музея, затем вернулся к собранным участком шерифа делам Уолша и Лэнг и добавил в заметки в телефоне новый пункт — поговорить с Уилки Седженэмом.       Решив, что этого на сегодня для его разрывающейся головы будет достаточно, Фергюс взбил под головой подушку поудобнее и снял трубку с телефона на прикроватной тумбе. Элисон долго игнорировала звонок, а когда наконец ответила, первым, что услышал Кобб, был отдаляющийся веселый писк сына. Он улыбнулся звучанию его голоса и представил, как Райан в пижаме, быстро перебирая небольшими ножками, несется по коридору, вооруженный своими картонными мечом и щитом, а вместо шлема у него на голове плетенная корзина. Обычно вмещающиеся в ней фрукты разбросаны по столу или даже скатились на пол. С ним часто случались эти припадки гиперактивности перед сном, и в отличие от бывшей жены Фергюс по-настоящему любил их. Ведь они давали ему шанс поиграть с ребенком после работы, а не просто увидеть его спящим, прокравшись на носочках в погруженную в полумрак комнату.       — Да, слушаю? — раздраженно рявкнула Элисон, затем заслонила трубку и что-то строго проговорила в сторону. Фергюс не разобрал слов, распознал только недовольную интонацию.       — Привет, это я.       — Привет… э-э… Фергюс? — растерялась она. — Почему ты звонишь на домашний?       — Проверяю, действительно ли Вы дома или напиваетесь где-то в клубе.       Запала пауза, в которой Кобб устало накрыл глаза рукой. Черт бы тебя побрал, женщина, найди в себе хоть каплю юмора, хотя бы кроху терпения подыграть. Но Элисон только красноречиво промолчала, позволяя глупой шутке бывшего мужа бесследно утонуть. Привычно не добыв никакой ответной искры, Фергюс продолжил:       — Как у вас дела?       — Нормально.       — Я могу поговорить с ним?       И вместо ответа, встречного вопроса или вежливого прощания, она отошла от телефона, прокричав:       — Райан! Это папа!       Кобб вовсе не хотел наладить всё между ними. Напротив, он искренне считал, что развод был лучшим из решений, принятых ими с Элисон, и что порознь им будет здоровее и легче. Но вместе с тем он не видел причин, по которым они не могли общаться адекватно, без демонстративного игнорирования друг друга и злобного подергивания глаза при встрече. То, что у них не получилось быть парой, не делало — в понимании Фергюса — их врагами, в то время как рождение совместного ребенка делало их партнерами в довольно ответственном мероприятии. Но Элисон была из тех, кому либо всё, либо ничего. И согласно судебному решению с этим приходилось считаться.       Главное, безусловно, состояло в его отношениях с сыном, и на них, насколько Кобб могу судить, подобные внешние обстоятельства не особо влияли. Строго говоря, в первые годы своей жизни Райан был не очень интересен отцу. Фергюс его любил с самого рождения, но не находил с младенцем точек соприкосновения помимо убаюкивания на руках по вечерам и поцелуя в лысоватую голову утром перед выходом на работу. С возрастом перечень совместных активностей — и разговоров — неустанно рос, а вместе с ним в геометрической прогрессии увеличивался объем проявляемого внимания. И когда окно резко сузилось в связи с разводом, Фергюс оказался раненым глубоко в сердце. Но Элисон очень мстительно находила это справедливым. Чутко регулируя частоту, длительность и наполнение их телефонных разговоров и сократив количество встреч, она часто в ответ на обвинения Фергюса едко напоминала, что он точно столько же времени уделял Райану, когда они жили вместе.       Находясь в пяти тысячах миль и расспрашивая сына о том, как прошел день, — и при этом лишь весьма смутно представляя его ежедневную рутину — Кобб ощущал горько подступающее к языку, словно тошнота, вынужденное согласие с правотой Элисон.