Добро пожаловать в Сасквоч-Плэйс

      Ему показалось, что он умер. Но в тот момент, когда он осознал, что это не так, ему малодушно захотелось быть мертвым.       Боль в голове была такого непереносимого градуса, что Фергюс забывал дышать. Она расползалась по лицу и затылку, чем-то липким, очень холодным сползала по шее, толкала его из стороны в сторону. Растекалась по телу неровными вибрациями, подгоняющими горькую рвоту ко рту. Он ничего не слышал, кроме оглушительно громкого рева его собственного скачущего галопом сердца. И ничего не видел. Попытки пошевелиться несколько минут — тянущихся словно годы — оставались безрезультатными. Ни ноги, ни руки, ни даже туловище не слушались, а о том, чтобы попытаться поднять голову и осмотреться, ему было невыносимо даже думать.       Он затаился, попытался сосредоточиться, окунуться в воспоминания, но вместо понимания, что произошло и где он находился сейчас, он зачерпнул лишь мелко просыпающееся сквозь пальцы ничего.       Его затрясло. От этой зародившейся в сознании и заполонившей тело дрожи боль в голове, пульсируя, стала усугубляться. Фергюс понял, что ему холодно, очень холодно. Вместе с замерзанием нервные окончания распознали морозную твердость под спиной. Гул в ушах перестал доноситься изнутри его собственного черепа, а постепенно преобразовался в рев автомобильного мотора. Похоже, его везли на дне кузова.       Что-то, помимо болезненно спазма, мешало дышать. Кобб попытался поднять руку, саму её не ощутил, но почувствовал на собственном лице тяжелое прикосновение одеревеневших пальцев. А между потерявшей всякую чувствительность кожей рук и горящей агонией кожей лица различил жесткую ткань — его накрыли с головой. Фергюс постарался столкнуть её, и после нескольких вялых попыток увидел над собой небо. Его ясная голубизна стремительно сгущалась, день подходил к концу.       Фергюс попробовал вспомнить день недели, дату, хотя бы месяц — впустую. Детали дела, над которым он работал, как и имя жертвы тоже оставались неясными. Единственное, что он осознавал совершенно точно — он не в Шарлотт. И, скорее, инстинктивно ощущал, чем трезво оценивал: его пытались убить, а судя по тому, что везли в кузове, либо были уверены, что уже убили, либо планировали добить. На спасительный путь в больницу это не было похоже. Он снова заставил себя пошевелиться, и на этот раз ему удалось поднять руку и зацепиться ею за обжигающе холодный металлический бортик. Кобб ухватился второй рукой и приподнял спину. Голова мгновенно закрутилась и заискрила болью, будто сдавленная во вращающемся неумолимом прессе.       Несколько минут он просидел так, уронив голову и пытаясь усмирить тошноту, а когда смог поднять взгляд, различил пустынную дорогу, пролегающую через заснеженный лес. В косых лучах заходящего солнца желтым отсвечивали горные вершины. Нужно выбираться, подумал он, но изможденное тело ответило на это ещё не приведенное в действие решение острым спазмом в животе. Фергюс упал обратно в кузов, и его вырвало.       Отдышавшись, он снова заставил себя сесть. Опершись о бортик, он поднял руки и, не ощущая ничего под пальцами, но ориентируясь по боли, ощупал лицо. Рана, наполненная жаром, несмотря на морозный воздух и обращающиеся в пар выдохи, протянулась от правой щеки, через ухо к затылку, и там затерялась в густых комках крови, запутавшихся волос и клочков повисшей кожи. Ему стреляли в голову.       Этот вывод заставил его оглянуться в кузове в поисках своего пистолета, поискать его привычно на поясе в кобуре, но того, конечно, нигде не оказалось. Фергюс твердо повторил себе: нужно выбираться. И в этот раз позыв сработал правильно. Кобб смог оттолкнуться и привстать, стал на колени и, удерживаясь за бортик, чтобы не упасть в быстро и неосторожно едущем по ухабам пикапе, прополз к краю. Дорога вырывалась из-под колес не утрамбованной колеей в пышном снеге. Наверное, окажись покрытие чистым темным асфальтом, Фергюс не решился бы, но сейчас оставалась — возможно, совершенно нелепая — надежда не расшибиться.       Он глубоко вдохнул, собираясь с духом. Каким бы ни оказалось падение, уговаривал он себя, оно оставляет больше шансов на выживание, чем смиренное ожидание пункта назначения, где ему в голову выпустят ещё одну контрольную пулю.       Мимо проскочил и стал стремительно отдаляться торчащий из обочины щит «Вас приветствует родина настоящего Снежного Человека!», а за ним ещё один — «Добро пожаловать в город Сасквоч-Плэйс, население: 417 человек».       Зацепившись за эти указатели взглядом, будто якорем, Фергюс навалился животом на задний борт, изо всех с трудом собранных сил напряг ноги и вытолкнул себя. Каким-то образом край кузова успел ударить его по руке прежде, чем он выпал в снег и отключился.       — Ты что вытворяешь?! Совсем рехнулся? — заорал прямо над его головой кто-то седой и сморщенный, почти потерявшийся в черной судейской мантии, и истерично заколотил деревянным молотком по столу.       Фергюс обнаружил себя в судебном зале, вытянутом ввысь так сильно, что потолок терялся из виду, а спинки стульев и деревянных лав стремились следом. Ссутулившийся на краю одного из них мальчишка, цветом волос и их непослушностью очень похожий на Райана, казался контрастно маленьким, будто игрушечным. Кожа его лоснилась как натертая пластмасса.       — Пап, — проговорил он скрипучим голосом. — Но пап! Он всё узнал, я проследил за ним, как ты и сказал. Он был в отеле и говорил с чертовой Бесси!       — Он поганый федерал! — завопил с высокой кафедры судья. — Ты соображаешь вообще?       — Но…       — Что теперь прикажешь делать? Он ничего бы не нашел. А теперь что прикажешь делать?!       Кобб открыл рот, чтобы — пусть решительно ничего не понимал — вступиться за сына, но обнаружил в нём стремительно тающий и покалывающий холодом снег. Он выплюнул его и закашлялся, вдыхая — снег был не только во рту, но залепил и нос. Фергюс мотнул головой, боль прошибла его насквозь судорогой, заставившей перевернуться на спину и застонать.       Он лежал на снегу, голова пылала, левую руку ломило, тело обмякло безвольным грузом. В помутненном сознании искажающимся эхом повторялось одно и то же:       — Пап, но папа. Он всё узнал. Мне пришлось.       Если он всё узнал, то за ним вернутся. А если не вернутся, то он замерзнет здесь насмерть. Так или иначе, ему нужно двигаться. Кобб перекатился со спины, оттолкнулся руками и привстал на коленях. Так, на четвереньках, он с минуту глубоко дышал, усмиряя карусель боли, тошноты и наплывающего беспамятства, а потом оглянулся. Дорожные указатели остались выше по дороге в нескольких десятках метров. Где-то за ними, вероятно, и находилось это селение на 417 человек, именно туда и следовало направиться.       — Так, ладно, — прохрипел он, едва различая звуки собственного голоса, но пытаясь вложить в интонацию всю имевшуюся в нём решительность. И встал.       Тело насквозь проткнуло судорогой, в затылок будто впилась ещё одна пуля, Кобб зашатался на нетвердых ногах. Он рефлекторно вскинул руки, чтобы удержать равновесие, но те онемели так, что он и не понял, удалось ли ему это сделать. Зрение, передающее дрожащую, идущую мутной рябью картинку, сузилось в один тонкий конус. В самом его центре были пролегающие в снегу следы колес, а всё остальное оказалось в затемнении неизвестности.       Фергюс сделал короткий шаг. Он стоил ему, казалось, всех остававшихся в нём сил, и когда, делая второй шаг, Кобб упал, на короткое мгновенье полного расслабления он этому обрадовался. В снегу боль притуплялась, калейдоскоп неба, гор и припорошенных белым сосен вращался медленнее, сердце колотилось в горле чуть размереннее, позволяя вдохнуть. Может быть, просочилось ядовитое в его мысли, ему и не стоит так себя терзать, ведь исход будет одним и тем же. Что-то из темной глубины его собственной сущности стало нашептывать, чтобы он остался. Эта готовность смириться, объединившаяся со слабостью тела, напугали Фергюса, и он снова поднялся на ноги.       Спотыкаясь о собственные ботинки, поскальзываясь, постоянно почти падая, но отталкиваясь обратно, он какое-то время шел. Он путался в направлении и петлял поперек колеи; щиты у дороги, на которые он ориентировался, оставались впереди него, но будто отдалялись. Каждый новый шаг должен был их приближать, но вместо этого неумолимо увеличивал расстояние.       Несколько раз Фергюсу мерещился чей-то далекий силуэт и слышался неразборчиво бубнящий голос, ему казалось, рядом с ним идет Райан, вложив в его ладонь свою маленькую ручонку с тонкими пальцами, и тогда Кобб отчетливо чувствовал это прикосновение. Почему-то очень важным начинало казаться то, как он представит дело прокурору, и в вязкой лаве бессвязных мыслей Фергюс, раз за разом сбиваясь, пытался сформировать наброски будущего рапорта. Он всё ещё не имел понятия, о каком именно деле ему предстоит отчитаться, но упрямо продолжал жонглировать выскальзывающими словами. А затем, неотличимо от галлюцинаций, на дороге впереди возник автомобиль.       Кобб остановился. Понимание того, что его побег обнаружили и его нашли, пришло с такой бурной волной обиды и злости, что он закричал и, будто сбитый ею с ног, рухнул на колени в снег.       К черту, ему нужно отдохнуть. Чтобы предпринять ещё одну попытку спастись ему нужно поберечь силы. А потому он позволил — заставил — себе упасть плашмя. Белая холодная подушка приняла его уютной мягкостью. Он закрыл глаза, ощущая в теле ту приятную тяжесть, с которой приходил сон.