Добро пожаловать в Сасквоч-Плэйс

      — Фергюс… Фергюс! О Боже. Боже! Фергюс!       Он отталкивался от этого голоса, но тот неумолимо вытягивал его наружу, приводя в сознание и одновременно оглушая нестерпимой болью.       — Фергюс, пожалуйста, очнитесь. Ну же. Помогите мне!       Притупленно, будто тело насквозь до костей утратило чувствительность, он ощутил на себе крепкое прикосновение. Кто-то обвил его грудь руками и пытался тянуть. Женский надрывный голос звучал прямо над ухом, а в нос забился сладковатый аромат.       — Прошу Вас, очнитесь.       Элисон? Нет, это не могла быть она. Преимущественное количество времени она добропорядочно избегала упоминать Господа всуе. И она никогда так не пахла. Ранним утром в ванной после неё оставался резкий запах только что разбрызганных духов, а вечером на её одежде, волосах и коже оставались только бумажно-пластмассовый запах её класса и острые нотки лука после приготовления ужина.       Кобб открыл глаза. Он увидел собственные ноги в джинсах, плотно залепленных снегом, и безвольно свисающие руки с ярко покрасневшими пальцами и перепачканными ладонями. Его перевернули, под руками ощущалась крепкая хватка, в спину остро упиралось поддерживающее его сидящим колено.       — Очнитесь, — прозвучало со всхлипом, и Фергюс попытался ответить, но смог выдавить из себя только стон.       Вид на безвольно раскинутые в снегу ноги сменился синим высоким небом, его положили, но спустя мгновенье снова с тошнотворным толчком подняли. Он различил перед собой пару больших карих глаз, тревожно мечущихся взглядом по его лицу.       — Послушайте меня, агент Кобб. Вам нужно встать, слышите? Вон моя машина — всего несколько шагов к дороге. Внутри будет тепло, я отвезу Вас в безопасное место, но Вам нужно встать.       На линии нижних век задрожала влага, и её голос сорвался. Давясь рыданиями, она добавила:       — Я не смогу сама поднять Вас. Пожалуйста!       Фергюс взглядом проследил за одиноко покатившейся по шелковистой медовой щеке слезой и кивнул. Она подхватила его за руки — в левой отдалась очень слабым отголоском боль — и потянула на себя, а он попытался найти опору ногами, но с первого раза ничего не получилось. Они попробовали снова.       Когда Кобб, наконец, встал и, кренясь, смог выпрямиться, женщина со смутно знакомыми очертаниями лица и пышностью кучерявых волос подставила ему своё плечо, помогая найти опору. Медленно они повернулись и довольно долго — по ощущениям в стремительно пропитывающихся усталостью конечностях — взбирались вверх по небольшому склону сугроба. Наверху — до неё можно было дотянуться рукой, но дойти было непросто — их ждала серая машина с поднятой дверцей багажника.       Как он смог забраться внутрь и оказался плотно укутанным несколькими покрывалами с головой, Фергюс не помнил. Едва он ощутил под щекой пыльную шероховатость днища, всё смешалось в его голове, и ему снова стал мерещиться кузов пикапа, пол в котором был бетонным с мокрыми крупными следами, похожими на смазанные отпечатки обезьяньих лап. Ему казалось очень важным отыскать распахнутую дверь, ведущую в переулок, и он пытался идти, но различал лишь покалывание в шее и острый жар в затылке. Он пытался заговорить, спросить у женщины с карими глазами, которую, впрочем, больше не видел и уже не был уверен, была ли она вообще, что случилось, но изо рта вырывалось лишь мычание и хрип. Пол под ним шевелился, вздрагивал, а порой, казалось, и вовсе скользил под ним, будто беговая дорожка. Его тошнило, ему было больно, холодно и очень тревожно. Снова и снова издалека доносилось:       — Пап! Но, папа…       Затем Фергюс различил другие голоса, но слов разобрать долго не мог — лишь взволнованные, вопросительные интонации. Он попытался перевернуться так, чтобы оказаться головой ближе к источнику звука, и в этот момент громкость стала значительно выше, а вместе с ней под покрывало пробралось морозное дуновение.       — Сюда шериф не ткнется, — неуверенно проговорил женский голос.       — Да, но… Шейла! — раздосадовано ответил ей мужской.       — Я нашла его в снегу. Надо занести его в дом и отогреть. И попытаться остановить кровь. Джо, ну же!       Внимание вылавливало эти слова из надвигающейся и отходящей — будто морской — волны собачьего лая. Когда та приближалась, Коббу хотелось втянуть голову в плечи и заслониться руками, потому что щелканье голодных запененных зубов мерещилось ему прямо над ухом. Ещё немного, и псина цапнет его. Когда на ногах возникло твердое прикосновение лап запрыгнувшей на него собаки, он попытался столкнуть их.       — Ай, блин! Шейла, он ещё тяжелее, чем…       — Тихо! Он может нас слышать.       Под спиной образовалась холодная пустота. Фергюс почувствовал, что повис, будто зацепившись плечами и стопами за что-то, но не найдя опоры спиной. Каждое убаюкивающее покачивание его обмякшего тела отдавалось неровным металлическим ритмом, а завершилось громким деревянным хлопком. Запахло пылью и травяным чаем.       — Джо, кто там при… Шейла?! Это что, тот агент ФБР?       — Да. Шериф с сынком в него стреляли.       — Уилки! Иди сюда!       — Мам, куда его положить?       Тепло разорвало перетянувшие его руки и ноги мерзлые оковы, и Кобба захлестнула волна таких сильных судорог, что боль в голове померкла. Она будто преобразовалась, усилилась и заняла собой всё тело. Не в силах её выдержать, Фергюс закричал.       Вокруг него в пылающих разноцветным пламенем ожерельях вели быстрый хоровод неразличимые тени. Их пение теряло обычное человеческое звучание и превращалось в утробное, надрывное гудение, давящее на уши до вибрации в мозгу. Под спиной, казалось, пылал костер, и его языки жадно принимали Фергюса в жалящие объятия. Он пытался вырваться, встать, перекатиться, но будто прикипел, будто оказался связанным и вкопанным в давящий на горло разжаренный уголь.       — Тише, тише! — зашипели капли упавшей на его лоб влаги. Казалось, ночное небо сжалилось и разверзлось дождем. Кобб попытался приподнять веки, но жар огня мгновенно впился в глаза. Он застонал от бессилия. — Тихо!       — Джо, ну что там?       — Я позвонил в ФБР в Анкоридж. Они сказали, что прямо сейчас вызовут с береговой охраны вертолет.       — Это хорошо. Долго он не продержится.