Добро пожаловать в Сасквоч-Плэйс

      5 сентября 2017 года       Безопасному бритвенному станку с пластмассовой ручкой, разрисованной под темное дерево, и рельефным металлическим ободком рукоятки было больше десяти лет. А может, уже и все пятнадцать. Блэйз подставил его прямоугольную головку с щелью для лезвия под кран и наблюдал за тем, как вода смывала пену, а та стекала по раковине белыми пузырями и едва различимыми темными точками срезанных волосков.       Привычке бриться с вечера было вдвое больше лет, чем бритве. Харрингтон выработал её, когда поступил на службу в офис шерифа, где рабочий день начинался ровно в восемь, а любящему нежиться по утрам в постели Блэйзу не хватало времени полноценно собраться. Не гладко выбритых офицеров шериф, на недолгие три года пришедший из соседнего боро на смену умершему от инсульта Морису Боллу, снимал с дежурства и отправлял домой, не насчитывая за пропущенный день оклад. Постепенно то, что было призвано банально экономить время, превратилось в своеобразную медитацию. Эти полчаса тщательного подстригания усов, бритья и умывания, растирания по раскрасневшимся щекам спиртового лосьона были свято чтимым Орлой уединением Блэйза. Она никогда не звала его к телефону, если кто-то звонил, не заговаривала с ним сама, запрещала Мэтью беспокоить отца. И потому, когда она вдруг впервые за тридцать два года совместной жизни заколотила в дверь ванной, он удивился и испугался.       Жена на пороге оказалась бледной, с нездорово покрасневшими глазами.       — Ну, что такое? — откладывая станок на край раковины, где он угрюмо пролежит забытым три следующих вечера, спросил Блэйз.       — Ох, родной. Что-то стряслось, я вижу — я чувствую! — но он не говорит мне, он зовет тебя.       — Мэтью?       — Да, он внизу. На кухне. Поговори с ним.       Коротко заглянув в зеркало и стерев оставшийся возле уха белый мазок пены, Блэйз вышел из ванной и, недовольный, спустился на первый этаж. Сына он нашел, ссутулившимся на стуле в углу кухни, в котором Орла обычно сидела с планшетом или журналом, пока на плите готовилась еда. В руках Мэтью крутил пустой стакан, а над верхней губой виднелся влажный след неаккуратно выпитой воды.       — Пап! — вскочил он, едва Блэйз вошел в кухню. Голос Мэтью звучал гнусаво и очень тихо. Он постоянно боязливо косился на дверь за спиной Харрингтона и дергано оглядывался в окна, за которыми уже сгустилась темнота. Воздух, струящийся сквозь приоткрытую створку окна над раковиной, был морозным, холодящим кожу, предвещающим скорый снег.       — Папа, — вкрадчивым шепотом повторил Мэтью, и когда Блэйз уже почти огрызнулся требованием перейти к сути, добавил: — Я убил человека.       Харрингтон хмыкнул и отошел к столу, чтобы налить себе остывающего в чайничке сладкого чая, не выпив которого никогда не ложился спать.       — Вы там с ребятами в лесу совсем одичали, да? Разбавляете будни драками? Если ты кому-то хорошенько двинул в ухо и вырубил, это ещё не значит, что убил, Мэтью. Кажется, мы выяснили это ещё в младшей школе.       Он поднял чашку янтарной жидкости, шумно отхлебнул и смерил сына взглядом. Тот удался неожиданно крупным и сильным, ещё в средней школе догнал Блэйза по росту, а к выпускному вечеру был самым высоким и крепким из молодых ребят в Сасквоч-Плэйс и резервации. Силы в нём всегда было больше, чем ума, а потому лучшего применения, нежели службы в лесничестве, Харрингтон ему придумать не смог. Да и Мэтью работа пришлась по вкусу — одиннадцать лет примерной службы в Юкон-Ривер-Кирк. Его медлительность и даже некоторую наивность с лихвой компенсировала воспитанная строгими учителями и Орлой дотошность, а именно она была основным требуемым качеством в заповеднике. Каким-то — порой удивляющим Блэйза, испытывающего снисходительную скептичность по отношению к сыну — образом эти одиннадцать лет оказались лучшими по низким показателям браконьерства в округе. Правда, Орла — пусть и радовалась профессиональным успехам сына и тому, что ему выпало найти в коллегах настоящих добрых друзей — в последнее время начала беспокоиться о том, что Мэтью пора жениться и обзавестись своим жильем, а не мигрировать между общей хижиной лесников и родительским домом. Но Харрингтон не видел среди местных девушек той, которой хватило бы терпения и мягкости выйти за Мэтью. С остро скребущейся в сердце горечью Блэйз понимал, что его сына ожидает одиночество. Самого его в другой, особенно крупный, город они с Орлой не отпустят; отсюда они не переедут, но и тут ему семейного счастья не найдут.       И рассматривая сына поверх чашки негорячего чая, Блэйз испытывал тоску. Тот выглядел поникшим, взгляд неспокойно метался по кухне.       — Но, папа, — прошептал он. — Я застрелил его, понимаешь?       — Ты — что?!       Ему потребовалось самому увидеть тело и оттолкнуть Мэтью, которого едва не вырвало на труп, чтобы поверить. В доме и в машине на пути к заповеднику он отказывался воспринимать происходящее реальностью, хотя уже и не мог не воспринимать сына всерьёз.       Тот, сбиваясь и повторяя одно и то же, рассказал, как собрался в сползающих сумерках на охоту, прошел немного вперед от их лесничих хижин и удивительно быстро натолкнулся на молодого оленя; что выстрелил в него торопливо, вскинув ружье на ходу и толком не прицелившись, но попал; и что какое-то время кружил в образовавшейся между деревьев темноте, но не мог найти туши, а затем споткнулся о ноги застреленного туриста.       И только упираясь желтым лучом света из служебного фонарика, провисевшего у него на поясе униформы с восьмидесятых, в кровавое пятно на груди, Блэйз наконец вник в суть.       Это понимание и принятие пришли с удивительным холодным спокойствием, поразившем его, и одновременно с неприятным знакомым горьким привкусом не языке. Летом 82-го он не видел тела и был, наверное, одним из последних, кто узнал о случившемся. Но что объединяло эту холодную сентябрьскую ночь и тот суетливый июль, так это истина, известная Блэйзу и виновному, а больше — никому.       Тогда его в городе не оказалось, за пару часов до приезда Болла — и он нередко корил себя за это, а затем злился и сталкивал вину обратно на Мориса — он по звонку друзей отправился в Анкоридж. И позже, услышав от родителей о страшной гибели одной из приезжих официанток, пол-лета строившей ему глазки, он мог лишь догадываться и видеть подтверждение своим подозрениям в отводимом взгляде шерифа.       Но и тогда, и сейчас он выбрал молчание.       Тридцать пять лет назад он не знал наверняка, почему-то ощущал себя причастным и, по большому счету, боялся Мориса. Особенно в свете — вероятно — совершенного им зверского преступления.       Теперь же решение оградить сына от расследования и суда, а затем тюрьмы или — если не повезет и в обвинении попадется кто-нибудь особо дотошный — психушки, пришло рефлекторно и естественно.       Главное, что сам он видел явное различие. Проклятый Болл, на многие годы отравивший спокойный сон Блэйза, и в котором, как позже ему казалось, он всегда замечал какую-то гниль, отдавал себе отчет в том, что делал. Он отвез девчонку в лес, надругался над ней и не побеспокоился о том, чтобы вывезти её обратно, оставив на произвол судьбы ночи и дикой чаще.       Мэтью просто ошибся.       Лето 82-го многому научило Харрингтона. В первую очередь, тому, что местная дикая живность любит полакомиться человеческим мясом. Так, вдвоём с сыном они загрузили тело в машину Блэйза и отвезли подальше от хозяйства лесников — нельзя было, чтобы его нашли слишком быстро. После вернулись домой, где выпили по стакану хранившейся в морозилке водки, и легли спать. А наутро, чтобы удостовериться, что у них ещё было время в запасе, Блэйз отправился выяснять о погибшем: где остановился, с кем приехал, кто о нём ночью хватился.       Выяснив, что Ричард Уолш прибыл один и за два дня пребывания в отеле не совершил ни одного телефонного звонка из номера — то есть, не отчитывался перед женой о каждом своем шаге — Харрингтон выдохнул. И когда через сутки двое коллег Мэтью нашли тело истерзанным животными, Блэйз спокойно прибыл на вызов, а позже охотно сплетничал с каждым встречавшимся ему горожанином:       — Бедолага, приехал охотиться, а сам стал добычей. Зрелище жуткое — обглоданное тело, представляете?