cherry bomb

      Мерное гудение холодильника разбивает почти уютную тишину маленькой кухни, своим жужжанием раздражая и без того воспалённый мозг. Сидеть в темноте на кухонном столе и болтать ногами, словно всё в порядке – не самая лучшая тактика решения имеющейся проблемы.       Масштаб пиздецовости по шкале от нуля до ста равен ста семи. Минхён морщится, делая пару глотков тёплого хугардена, и тяжело выдыхает, опуская голову. В памяти навязчивыми картинками проносятся события последних трёх дней, и хочется тупо разбить себе череп, чтобы с амнезией и полным отсутствием намёков на какие-либо чувства. Минхёну хочется верить, что всё ещё можно исправить. Что можно вернуться обратно, в то время, когда он был четырнадцатилетним кривозубым подростком, который протянул свою выпачканную в мазуте ладонь и крепко сжал чуть полноватую ладошку Донхёка и предложил помочь с велосипедом. Но исправить нельзя уже ничего – абсолютно.       Он слышит, как Донхёк тихой поступью заходит на кухню, даже в темноте чувствует, как тот сканирует его глазами. В пору бы посмеяться, протянуть ему своё отвратное, недопитое пиво и предложить поиграть в приставку. Попытаться сделать вид, что всё нормально. Но…       Донхёк уже тёплыми ладонями под широкой чёрной футболкой, дышит, чуть надрывно, своим горячим дыханием опаляя щёки, заставляя теряться в непонятных ощущениях, вязнуть в неизвестности, теряться в лабиринте собственных эмоций ещё сильнее. Он проходится мягкими ладонями по спине, животу, останавливается на боках, замирает. Для Минхёна это всё пытке равносильно, ему кожу будто языками пламени обжигает везде, где касался. Дыхание сбитое и Минхён заламывает брови, быть может, в попытке сказать что-то, что сможет всё отмотать на несколько мгновений назад. Где нет Донхёка с тяжёлым дыханием прямо в губы, нет его обжигающих ладоней на животе, нет сходящего с ума сердца, что пытается вылететь через грудную клетку. Донхёк громко выдыхает будто последний в жизни кислород из своих лёгких, как перед прыжком в пропасть.       - Пожалуйста, - ногтем слегка чужой живот царапает, очерчивает большим пальцем пупок.       Минхёну словно все внутренности в огромные каменные тиски сжимают, ему кажется, что он сейчас задохнется. Донхёк просьбу повторяет и смотрит прямо в глаза - пуле в лоб равносильно. Минхёну кажется, что он воет в голос, когда их губы сталкиваются в первом поцелуе. Хочется выйти в окно, когда Донхёк едва слышно стонет, когда сжимает до боли бока, царапает сильно, наверняка следы останутся. Он целует его так отчаянно, кусает губы, до крови, вкладывает всю свою невысказанную обиду и злость. Минхён физически его боль ощущает, чувствует, как начинают дрожать чужие плечи, как тёплые слёзы катятся вниз. Чувствует солёную обиду на своём языке и хочет вспороть себе горло кухонным тесаком, лишь бы всё это не впитывать, не понимать, не осознавать. Не чувствовать. Донхёк разрывает поцелуй и утыкается в чужую шею, плачет беззвучно, сотрясаясь всем телом.       Минхёну по-настоящему хочется умереть, когда чужие губы оставляют следы на шее, мешаются с водой солёной и горячими словами, которые навечно отпечатываются в голове, словно на камне высеченные. Донхёк стягивает чужую футболку и отправляет в полёт, так же, как и свой здравый смысл, когда Минхён к себе его сам притягивает.       Внутри себя Донхёк давно уже умер.