*
Когда Исак просыпается утром, во рту у него пересохло, голова трещит, а сердце болит. Нос замёрз, потому что в комнате холодно, и это впервые за последнее время портит ему настроение. В уголке окна скопился конденсат. Исак поворачивается на другой бок, натягивает одеяло до подбородка и остаётся в кровати. Он не знает, как теперь будет себя вести, вот в чём дело. Он не знает, как сможет смотреть Эвену в глаза и не чувствовать себя сокрушённым, как сможет притворяться, что всё это не убивает его. Как он сможет шутить, словно ничего не произошло, или как он будет смотреть на грустного Эвена, когда шутить не получится. Блядь, ну конечно, именно это и должно было случиться. Конечно, именно это и должно было произойти, потому что Исак блядь идиот, и Исак настолько потерялся и запутался, что не может распознать дружбу, потому что ищет вместо неё любовь. Вместо дружбы молит о любви. Может быть, он был мудрее, когда был полон решимости не влюбляться, а не когда передумал и позволил себе это. Как бы то ни было, результат отстойный. Он понимает, что рано или поздно ему всё равно придётся вставать, и через какое-то время он это и делает. Стоит Исаку открыть дверь, он слышит голоса, доносящиеся с кухни, и замирает на мгновение, пока не понимает, что это Юнас и Эскиль. Значит, опасность миновала. В любом случае он идёт туда. Опасность и правда миновала. Потому что на кухне он видит только Юнаса и Эскиля, которые завтракают, сидя за столом. — Привет, соня, — приветствует его Эскиль, будто ничего не случилось и желудок Исака только что не совершил болезненный кульбит. — Я слышал, ты вчера перебрал. Ну и о скольких своих жизненных решениях ты жалеешь в это прекрасное субботнее утро? — Ох, — вздыхает Исак, присаживаясь за стол. — О большинстве из них. — Всё так плохо? — Кола в холодильнике, — говорит Юнас. — Где Эвен? Всё равно он только об этом и думает. Так что можно и спросить. — Он ушёл к друзьям утром, — отвечает Эскиль. — Я столкнулся с ним в ванной. — Да? — Я думал, он тебе сказал? Да уж. Исак бы тоже так подумал ещё вчера вечером. — Нет, я… — начинает было Исак и замолкает. Юнас, который до сего момента неторопливо жевал хлопья, кладёт ложку в тарелку и встревоженно прищуривается, глядя на него, и Исаку знаком этот взгляд, просто в последнее время в нём не было необходимости. — Что случилось? — спрашивает Юнас. — Я, — Исак вздыхает, но на этот раз продолжает, потому что нет смысла скрывать, они всё равно узнают. — Я думаю, что меня вчера отшили. Юнас вскидывает брови. — Погоди, погоди, с кем ты был? — Его глаза округляются чуть больше, чем обычно. — Тебя отшил Эвен? — Ага. — Но он… То есть я хочу сказать, — Юнас хмурится, и Исак жалеет, что не может сказать что-то, чтобы его друг перестал выглядить таким сбитым с толку, например, признаться, что это шутка. Но это не шутка, поэтому Исак просто смотрит на него. Лицо Юнаса становится серьёзным. — Блядь. Вот дерьмо, Ис. Мне жаль. — Да, ладно. — Ты в порядке? — спрашивает Эскиль. — Я… — отвечает Исак. Вздыхает. — Мы можем не говорить об этом? Я просто подумал, что вы должны знать, но… — Хочешь есть? — спрашивает Юнас. — Мы могли бы что-то… — Нет, — качает головой Исак. — Всё нормально, извините, просто я… — Стул скрипит по полу, когда Исак встаёт. — Я пойду к себе в комнату. — Ты уверен? Мы могли бы… — Нет. Я уверен. — Окей, но… Исак уходит прежде, чем Юнас успевает сказать то, что хотел. Просто он ещё не готов говорить об этом. Просто не может.*
И да, он забыл, насколько острой может быть только что причинённая боль. С отцом он чувствовал то же самое. С Юнасом было иначе: он страдал всё время, и не то чтобы это было не больно, но Исак всегда знал, что чуда не произойдёт, что ничего никогда не будет. Он привык к этой мысли. Но сейчас… твою мать… сейчас это просто невыносимо. Теперь Исак понимает, что несмотря на все попытки избежать своих чувств, он был обречён ещё до того, как стал задумываться, что необходимо остановиться. Понимает теперь, что несмотря ни на что, он начал представлять различные варианты их будущего, писать различные сценарии, где они были бы вместе. И причина, по которой ему так больно сейчас, заключается в том, что впервые… Он впервые поверил в это. Блядь. Он не просто так всегда трепетно охранял своё сердце. Причина в том, что его оказалось так легко разбить.*
Когда Исак возвращается в комнату, он заползает обратно под одеяло и замирает, рассеянно уставившись на книжную полку у двери. Минут через двадцать или около того раздаётся стук. Исак отвечает, и, когда дверь открывается, на пороге стоит Эскиль, опирающийся о косяк. C мрачным выражением на лице. — Только не произноси «Я же тебе говорил», — говорит Исак. Эскиль качает головой. — Исак, я бы никогда так не сказал, — он перехватывает взгляд Исака несмотря на его попытки этого избежать. — Ты не виноват в том, что чувствуешь. — Угу, — бормочет он и снова отводит глаза. Через мгновение раздаётся скрип половиц, и Эскиль заходит в комнату. Усаживается в изножье кровати, скрестив ноги. — Что ты делаешь? — спрашивает Исак. — Это пройдёт, — продолжает Эскиль. — Я знаю, что сейчас это полный отстой. Но это пройдёт. — Угу, — Исак пожимает плечами, по-прежнему пряча глаза. Ему совсем не хочется говорить. — Это было глупо. — Нет, — возражает Эскиль. — Исак, — он кладёт руку ему на плечо и не убирает до тех пор, пока тот не поднимает на него глаза. — Это не было глупо. Это было смело. Решиться на чувства, а потом решиться рассказать о них? — Эскиль улыбается. — Это самое смелое, что ты можешь сделать. Исак пожимает плечами. Он сейчас не чувствует себя смелым. Он просто хочет, чтобы всё это закончилось. — Мне больно, — признаётся он. — Да, — соглашается Эскиль. — Боюсь, такова жизнь, малыш Иисус. Исак смотрит на свои сцепленные руки и удивляется, что ему впервые очень-очень хочется заплакать. — В любом случае, — продолжает Эскиль, сжимая его плечо, а потом убирая руку. — Ты найдёшь кого-то другого. Это не был твой последний шанс на отношения. — Я не хочу кого-то другого, — выдыхает Исак, и от этого плакать хочется ещё сильнее. Боже. Он не хочет никого другого, правда. Он хочет Эвена, и того, как он выглядит, когда смеётся, и того, какой он добрый ко всем, и того, как иногда кажется, что ему необходимо, чтобы его долго и крепко обнимали, и того, как Исак сжимает его в руках, и того, как он пахнет. Блядь. Он просто хочет Эвена. И он правда думал, что может его получить. — Это тоже пройдёт, — говорит Эскиль, и, возможно, он прав, но Исак этого не хочет. Он не хочет переставать хотеть Эвена, ему нужен только он. Он просто… Исак всхлипывает, и слезинка срывается с его ресниц. Он вытирает её со щеки кончиками пальцев, намного аккуратнее, чем хотелось бы, потому что он всегда аккуратно относился к вещам, к которым имел отношение Эвен… А Эскиль молчит, и оба они делают вид, что он ничего не заметил. Блядь, как же он влип во всё это… — Ладно, — прерывает его мысли Эскиль, немного поёрзав. — Ты не хочешь пойти в гостиную с нами? Мы могли бы поиграть в карты, чтобы ты отвлёкся? Или посмотреть кино? Которое не имеет отношения к Рождеству? Исак улыбается, совсем чуть-чуть. А потом, после некоторого колебания, кивает. Он мало говорит в течение дня, но всё равно остаётся с ними в комнате, где в углу стоит ёлка, красивая и блестящая, словно ничего в этом мире не изменилось. Когда ушёл его отец, тоже было Рождество, и в углу комнаты точно так же стояла наряженная ёлка, и когда Исак осознаёт это, он не грустит, а злится. Злится, потому что всё это разрушило его жизнь, и он устал. Он так устал позволять этому событию иметь над собой власть. Произошедшее с Эвеном легко могло бы стать шагом назад. Он так просто мог бы вернуться к своим привычкам и снова закрываться от всего, ему даже пальцем не пришлось бы шевелить, потому что всё само по себе вернулось бы на круги своя. Но Исак больше не хочет так жить. Он хотел перестать так жить уже какое-то время. И возможно… Возможно, сейчас он достаточно зол, чтобы с этим справиться. Это не станет шагом назад, если он не позволит. Прежде чем лечь спать, он звонит маме и спрашивает, может ли навестить её завтра. Прежде чем заснуть, он съедает очередную шоколадку из рождественского календаря. Потому что почему бы и нет. Больше нет смысла отрицать собственные чувства.