*
Снег по-прежнему кружится над городом, когда они заканчивают кататься, возвращают коньки и идут гулять. Теперь они держатся за руки и спустя какое-то время находят место у дороги с нетронутым снегом. Эвен тянет туда Исака, а потом падает на землю, чтобы сделать ангела. — Похоже, — комментирует Исак и усаживается на ноги Эвена, прежде чем тот успевает подняться, чтобы продемонстрировать результат своей работы. Он наклоняется ниже, чтобы прикоснуться к носу Эвена своим носом, гладит его руки, спускаясь ниже, к ладоням, чтобы переплести их пальцы. — Ты как ангел. Но Эвен качает головой. — Нет, — говорит он. — Ангелы мертвы. Ох. Они оба одновременно мрачнеют. Исак садится на пятки, и он уже знает, как выглядят грустные глаза Эвена, поэтому сразу же узнаёт это выражение. — Одна из первых вещей, которые я рассказал тебе о себе… — говорит Эвен с грустью. — Я признался, что однажды пытался умереть. И, — продолжает он, словно думал об этом какое-то время, словно это разговор, который он уже вёл сам с собой много раз, или, возможно, с кем-то, не с Исаком, но с людьми, которые были на его месте. — И я сразу сказал тебе о своей болезни, потому что тогда ты не стал бы думать, что это что-то серьёзное. И часто в этом и правда нет ничего страшного, но иногда есть. Он тянет руку и заправляет выбившуюся из-под шапки на лоб кудряшку Исака, и Исак рад, что Эвен не боится смотреть ему в глаза. — Иногда это единственное, о чём я помню. — Ладно, — кивает Исак. — И я по-прежнему немного боюсь. Исак протягивает руку и убирает чёлку, упавшую Эвену на глаза. Он всегда был таким человеком, который слишком много думает, прямо как Эвен, и Исак полагает, что, возможно, именно поэтому он так глубоко чувствует — потому что они взламывают двери, за которыми хранятся все их тайны, друг для друга, потому что он видит отражение себя в Эвене, отражение человека, каким он хочет быть. Добрым, смелым, тем, кто знает, как не бояться быть уязвимым, как несмотря на боль продолжать чувствовать, а не воздвигать вокруг себя стены. — Боишься чего? — спрашивает Исак, потому что Эвену нужно объяснить это самому. Эвен садится, и их лбы снова соприкасаются. Он осторожно протягивает руку и дотрагивается до щеки Исака, и в этом жесте столько хрупкой незащищённости, что кажется, будто Эвен боится, что Исак превратится в дым от его прикосновения. А Исак… Исак ещё не очень разбирается в прикосновениях Эвена, но уже точно может сказать, что именно такое всегда будет разбивать ему сердце. Ему кажется, что таким образом Эвен пытается его запомнить, запечатлеть в своей памяти навсегда. Как если бы он представлял себя за рулём машины, которая на огромной скорости несётся в тупик, а Исак сидит с ним рядом на пассажирском сидении. На это трудно смотреть. Очень. Но Исак не отводит взгляд, потому что иногда любовь представляет собой именно это. Иногда, прямо как с его мамой, — это всё, что он может дать. — Просто я, — Эвен запинается. — Было так трудно. Так трудно смотреть, как всё, что было у нас с Соней, рушилось на наших глазах, было так больно понимать, что во многом это происходило из-за меня, потому что со мной трудно, и… — Он заправляет волосы Исаку за ухо. — Мы можем очень сильно ранить друг друга. — Эвен тяжело вздыхает. — Или я могу причинить тебе боль. Исак закрывает глаза. И снова их открывает. — Эвен, — говорит он, прижимаясь лбом к его лбу, надеясь, что этого будет достаточно. — Хочешь правду? — Да. — Это может случиться снова. — Эвен отстраняется, чтобы видеть его лицо. — Или может быть очень трудно, — продолжает Исак. — Или я могу облажаться. Или ты снова можешь захотеть умереть. Или все может закончиться тем, что я разобью тебе сердце, или метеор может уничтожить всю планету через две недели… Эвен улыбается. Улыбаясь в ответ, Исак снова переплетает их пальцы и прижимает их руки к своей груди. — Когда, — начинает он, немного сжимая руку Эвена, — когда Авраам решает принести в жертву Исаака, чтобы подтвердить свою веру Богу, Исаак позволяет ему это без единой жалобы, потому что его вера достаточно сильна, чтобы знать, что он воскреснет. Говорят, он был предшественником Иисуса. — Исак улыбается. — Это мамина любимая история, она постоянно рассказывала её мне. Именно оттуда я получил своё имя. Выражение глаз Эвена смягчается, и он осторожно касается щеки Исака, а тот подаётся навстречу его ладони, снова сжимая руку. И он уже давно не испытывал религиозных чувств, но он помнит, что такое преданность. Как по ощущениям это немного напоминало то, что он испытывает сейчас. — Я думаю, — говорит Исак, — что, возможно, мы ничего не знаем. Я думаю, что, возможно, дело не в знании, дело в вере, и мне кажется, мы заслуживаем шанса попробовать. — Исак, — выдыхает Эвен, шепчет так, как когда-то раньше Исак шептал молитвы, и когда он тянется к нему, Исак наклоняется навстречу. — Исак. Ты даже не представляешь, как я счастлив, что встретил тебя. Исак не говорит этого, но думает, что Эвен ошибается. Потому что он представляет. Он представляет, потому что чувствует то же самое. По дороге домой они заходят на рождественскую ярмарку. Эвен покупает им порцию глинтвейна, которую они распивают, стоя под снегом. А потом Исак покупает Эвену звезду. — Для твоих рождественских елей, — говорит он. — На той, что стоит у нас дома, нет звезды. — А ты моя звезда? — спрашивает Эвен. Но Исак качает головой. — Я хочу быть частью всех твоих рождественских праздников, начиная с сегодняшнего дня. Несмотря на неопределённость, — говорит он. Когда Эвен обнимает его, то стискивает изо всех сил. — Как ты можешь быть таким смелым? — спрашивает он. — Я не смелый, — отвечает Исак и думает, что Пасха — это время для жертвоприношений, время, когда ты отправляешься на смерть и надеешься выжить, но Рождество — это время любви. Любви такой большой, что она должна спасать, и спасает. — Я не смелый, — повторяет он, глядя Эвену в глаза. — Но ты так сильно мне нравишься, что у меня нет выбора.*
Когда они возвращаются домой, Эвен ведёт Исака в свою комнату и берёт в руки свой альбом. Потом передаёт его Исаку. Когда он открывает альбом, то на первых страницах видит взрослых людей, которых не знает, но подозревает, что это родители Эвена, судя по похожим носам и глазам. На этих набросках они улыбаются, и Исаку нравится, как мило они выглядят, и Исаку нравится, что Эвен изобразил их так. Что он их так любит. Далее идут его друзья. Те, кого Исак уже встречал. На рисунках они выглядят младше, чем сейчас, и всегда вместе. Однако потом набросков Микаэля становится больше, чем всех остальных. В то же время на страницах появляется и другой человек — Соня. Исак с улыбкой просматривает рисунки, пока… Это он. — Ох. — Смотри дальше, — говорит Эвен и спустя секунду Исак повинуется. Он переворачивает страницы, и на каждой видит себя, на этом бесконечном пространстве белого множество набросков, которые со временем становятся всё более похожими на него. Там есть и другие люди, например, Юнас и Эскиль, но Исак всегда занимает больше всего места. Когда Исак просматривает альбом до конца, он переводит взгляд на Эвена, который неотрывно смотрел на него всё это время. — Вернись к первому рисунку, — тихо говорит он. — Первому рисунку с тобой. Исак так и делает. Рисунок чёрно-белый, как и все остальные, хотя, если приглядеться, то это не так. Скорее он состоит из оттенков серого, из множества теней, и он немного неточный и сделан наспех, и чересчур идеален, чтобы быть достоверным, и всё же, несмотря ни на что это Исак. — Посмотри на дату. Исак повинуется. И там, в верхнем правом углу он видит: 1 декабря. — Эвен, — выдыхает он. — Я почувствовал это, — Эвен смотрит на него сейчас, и его взгляд сродни благоговению, и Исак никогда не чувствовал ничего подобного, никогда не испытывал такого всеобъемлющего чувства. — Притяжение. Одновременно новое, но такое знакомое, и это поначалу до смерти меня напугало, поэтому я ничего не делал. Но, думаю, ты должен знать. Я его почувствовал. — Эвен, — произносит Исак снова, и, когда Эвен улыбается, он улыбается в ответ и знает, что врал самому себе, ну или по крайней мере не был полностью откровенен, потому что Исак тоже почувствовал притяжение, так быстро… — Я тоже, — признаётся он. — Я тоже его почувствовал.