Смерть мелкого гаденыша

Мы будем продолжать двигаться вперед, навстречу смерти, какой бы та ни была. Если человек знает, каким будет его следующий шаг, разве может страшить его тот, что будет за этим? Зачем задаваться вопросом, что будет после? Мы знаем, каким будет следующий шаг. Это будет шаг в объятия смерти. Д. Г. Лоуренс, «Женщины в любви»

      Тоффи чувствовала себя разбитой, ложась спать, но утром вскочила с рассветом — задолго до свистка дежурного. Умылась, прокралась на кухню, стащила на завтрак немного еды. И заперлась в кабинете. Ее не трясло, но нервное напряжение никак не давало расслабиться. Рука так жестко держала карандаш, что рисковала переломить его, и при каждом движении ныл синяк на предплечье.       Тоффи занималась отчетами по исследованиям образцов, потом, после обеда, попыталась развеяться, переключившись на план посадок озимых, но там все было проще… И сложнее одновременно. Глаза скользили по строкам, не желая понимать ни слова. Глава вернулась к бумагам об исследованиях. Мысли о ходячих мертвецах в тот день занимали ее разум полностью, не оставляя ни малейшей возможности подумать о чем-то еще.       Матье не заходил к ней, во-первых, потому, что не хотел смотреть, как Тоффи плачет — а то, что он нашел бы ее в истерике, француз не сомневался. Во-вторых, потому, что и без того искал способ отдалиться от Главы ненадолго, чтобы она начала тосковать по нему.       Чего Матье не мог знать, так это того, что если б он устроил игру в притяни-оттолкни чуть раньше, Тоффи сама бы его разыскала. Даже если бы дело происходило до начала зомби-апокалипсиса. Если бы она захотела, она нашла бы его даже в другом штате. Даже на другом континенте.       И знай он это, понял бы, что потерял уже даже те немногие позиции, что уже, казалось, успел завоевать. И отныне все его атаки не имели смысла. Они больше не могли достичь цели.       В середине дня в кабинет постучалась Эдита — дежурная по кухне, она принесла суп и холодную котлету. Тоффи съела все до крошки, но без малейшего аппетита. Просто понимала, что ей нужно подкрепиться. Они не разговаривали, делая вид, что не произошло ничего необычного — тем более, что так оно и было. Ариана стала не первой потерей в общине. Уходя, Эдита прикрыла дверь неплотно, поэтому, когда ближе к вечеру в комнате Тоффи объявился еще один гость, он не затруднил себя стуком.       Глава оторвалась от бумаг и посмотрела на посетителя ее скромной обители поверх керсиновой лампы. В первую секунду Тоффи показалось, что в дверном проеме стоит Матье, но нет, моргнув, она поняла, что это Дэрил.       — Пришел проведать.       Просто любезность с его стороны, подумала она. Ответное сострадание — после того, как она пыталась лезть ему в душу почти сутки назад.       — Ты горюешь?       — Нет такой боли, чтобы уходила мгновенно. Но я в порядке. Просто не улыбаюсь.       Она не стала уточнять, что была куда больше готова к тому, что на нее кинется живая Ариана с ножом — но никак не мертвая. И хотя теперь, двадцать часов спустя, Тоффи не чувствовала боли, она никак не могла вызвать в голове ни единой веселой мысли. Все вокруг словно окрасилось в серый цвет, а любой звук раздражал, как скрип ногтя по стеклу.       Однако от присутствия кого-то еще в комнате становилось немного легче. Теперь Тоффи пожалела, что не перекинулась с Эдитой и парой слов. Хорошо, что теперь ее зашел повидать хотя бы Дэрил. Приятное дополнение к лукавой попытке утешить саму себя тем, что в грусти хотя бы нет неопределенности.       — Есть сигареты, если что.       — Я… бросила.       Охотник отлепил плечо от косяка, подошел к самому столу, немного наклонился.       — Тебе нужно поговорить с кем-то. — Он отдал назад ей ее же собственные слова. — И еще вот.       В его руке слабо покачивался из стороны в сторону рюкзак Арианы.       — Проспер разрешил Таре вернуться в комнату.       Розита вышла из лазарета, закончив очередной осмотр Леонтины, и увидела в конце коридора, как Чамблер переносит охапку одежды из спальни Эдиты в свою старую комнату. Тара дважды еще нырнула туда-обратно, вещей у нее было не так уж много, а затем собралась захлопнуть за собой дверь: вытянула руку, и, прежде чем сомкнула пальцы на полированной медной шишечке, замерла настороженно, точно лесной зверек. Улыбнулась, завидев подругу.       — Ты что, поссорилась с Эдитой? — Розита поймала себя на том, что, рассматривая Тару, остановилась. Однако теперь, когда их взгляды перекрестились, Эспиноза снова зашагала по коридору к лестнице.       Да, она собиралась спуститься на первый этаж, но остановилась у комнаты Тары, точно не могла уйти, не услышав ответа.       — Поссорилась? Я? Да нет, просто вернулась к себе. Ну, то есть… в эту спальню.       — Просто я думала… — Розита неопределенно ткнула пальцем за спину, не уверенная, как точно описать то, что она успела навоображать об отношениях своей подруги и молодой общинницы. — Что вы… хотите жить вместе. Вроде как это был вполне логичный вывод, раз ты с такой радостью переехала именно к Эдите, а не заселилась на место Леонтины.       — Ну, Кэрол с Шоной и Бьянкой и без того тесновато, быть четвертой — совсем не то же самое, что быть второй.       Розите показалось, что она вспыхнула — щеки обожгло. Увы, за спиной Тары не было никакой отражающей поверхности, чтобы Эспиноза могла взглянуть на себя и проверить. Вот же дурочка, обругала она себя, насочиняла-то!       — Надеюсь, без моего ведома никто не додумался спорить, не сойдемся ли мы с Эдитой. — Хихикнула Тара. Она видела, как неловкость объяла ее собеседницу, и предположила первое, что пришло в голову. — А не то бы всем теперь стало бы жуть, как обидно.       — Нет, нет. — Розита сложила руки на груди и отвернулась к окну в конце коридора. Разговор исчерпал себя, но она не уходила. Она даже встала так, что Таре и дверь не удалось бы закрыть, не зашибив подругу!       — Ну… а если бы кто-то все же спорил, ты бы поставила на Эдиту или кого другого?       — Я бы уши оборвала тому, кто вообще предложил бы такое. — Розита так резко повернула голову к Таре, что хвостики подпрыгнули у нее на плечах. Чамблер понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что собеседница злится не на нее, а на воображаемого инициатора нового спора.       — Да я бы не обиделась, если б узнала. Не думаю, что это так уж по-ребячески, хотя…       Тара замолчала, не докончив мысль. Лицо Розиты посветлело, сурово скривленные губы растянулись в слабой улыбке. Таре показалось, что в темном закутке коридора даже стало — без причины — светлее.       — Да я тоже не думаю, что эти споры — глупая вещь или по-настоящему жестокая. Просто развлекаемся, как можем.       — Точно! Знаешь… — Тара опустила взгляд на носки своих ботинок, покусала губу. — В общем, есть правило семи моментов для поцелуя…       — Да, я знаю про этот прикол.       Господи Иисусе, сейчас она скажет, что хочет отбить у меня Абрахама, подумала Розита, если ей не по нраву Эдита, может, она бисексуалка? Или ляпнет, что Юджин насчитал с нами семь таких моментов. Или…       — В общем. Иногда седьмой момент важен даже тогда, когда ты четко знаешь, что услышишь в ответ «нет».       Тара не шагнула — только качнулась вперед, аккуратно касаясь кожи у самых губ Розиты в осторожном поцелуе.       По крайней мере, она меня не оттолкнула, не отшатнулась и не бросилась, отплевываясь, прочь, подумала Тара. И она даже закрыла глаза.       И все равно, это был не столько любовный, сколько дружеский поцелуй в щеку.       Обе они понимали это. Но вот чего Тара не успела заметить — что Розита улыбнулась, стоило ее собесединце отвернуться. Вместо этого Тара дернулась, словно ей между лопаток вогнали гвоздь, когда Эспиноза за ее спиной отступила назад и закрыла дверь ее спальни.       Тоффи нашла брата за домом, у входа в лабиринт. Он сидел на корточках возле небольшой пирамидки из камней, сосредоточенно водя по верхнему булыжнику кистью. Рядом, у самой ноги Проспера, стояла банка черной краски. Прямоугольник взрытой земли не оставлял вариантов для догадок, что общинники сделали днем.       — Ты не сжег ее.       Проспер даже не обернулся. Он мазал и мазал краской камень, словно так буква «А» могла въесться в него глубже. А ты не называешь ее теперь по имени, хотел ответить он.       — Мы должны перестать это делать.       — И начать что? Хоронить наших мертвецов? — Тоффи подошла ближе. — Ты сам видишь, их так много. Место закончится, если над каждым насыпать курган. Кстати, почему не крест?       Проспер ответил на незаданный вопрос, звучавший между строк, но последние слова сестры проигнорировал.       — А ты думаешь, мы останемся тут настолько долго, чтобы занять все место внутри забора могилами? Я так не думаю.       — Тогда зачем?       — Ариана заслуживает памяти. Все заслуживали. — Он поднялся, обошел пирамидку с другой стороны, снова опустился на корточки и принялся писать с другой стороны. «Б», выводила кисть. — Я словно предчувствовал, чем все кончится. Не стал сжигать Берта — и вот…       На самом деле, Проспер точно знал, отчего не сделал этого. Он мог бы назвать причину, однако при том, ему оставались неясны глубинные причины его поведения. Их он озвучивать, даже внутренним голосом, боялся.       — Почему только одна буква?       — Достаточно. Это ведь для нас. — Проспер поднялся с корточек, отряхнул брюки. — Я прекрасно понимаю, что это место — только временный наш дом. Дай нам Боже пережить зиму, а там, может, и две, но… Этот мир зыбкий, хрупкий.       Тоффи помолчала, разлепила губы — не без труда, они быстро сохли на ветру, пока еще теплом. Но недолго ему осталось быть таким.       — But I know, I know, life can be beautiful. I pray, I pray for a better way.*       Проспер оглянулся через плечо. Лабиринт за его спиной темнел в сумерках пугающе, загадочно и многообещающе, точно пещера Али-Бабы.       — Жизнь может стать лучше. Но не сегодня.       Он взял ведерко с краской, протянул его сестре.       — Если ты думаешь, что непременно нужно написать имя Арианы полностью, пусть так и будет. Если нет… То — нет.       Оне не считала, что могила вообще необходима, но взяла ведерко, думая, что если ей не повезет, она сделает тот же курган для Проспера. Но только для него одного.       — Ты когда-нибудь думал, что все будет так буквально? «…наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут.»**       — Да… мне было бы спокойней, если б я еще продолжал верить.       Резинка «как у Хизер», надетая на ту руку, что Тоффи протянула к брату, в сумерках казалась алым маком.       — Не могу перестать задаваться вопросом, что останется после нас?       — Дети. «Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки.»***       — Так ответил бы отец. Я и сам первым делом думаю о детях. Но это выученный ответ, не прочувствованный. Он мне больше не подходит. — Проспер отвел взгляд. — И тебе тоже.       — Я никогда не хотела детей, это так. Но это не меняет того, что они будут приходить на эту землю, иногда против нашего желания. Иногда — не на радость себе. И это не Библия, а биология.       Да, подумала она, дети будут рождаться. И наполнят землю. Но что еще ее наполнит — во всех смыслах — так это мертвецы, неподвижные и влекомые голодом. В равной степени.       — Проспер. — Он смотрел в сторону, словно следил за чем-то за ее виском, но когда Тоффи окликнула брата, взглянул в глаза. — Если меня укусят… Если я умру, сделай, что должен.       — И ты имеешь в виду — засунь в клетку?       — Да. И выжми из моего тела столько науки, сколько только сможешь.       Они обменялись серьезными взглядами. Между ними наедине часто возникала эта безмолвная связь, понятная обоим. Ни ему, ни ей не пришло бы в голову потом отрицать невысказанное, но интуитивно понятное, упирая на то, что ни слова не прозвучало вслух. Если уж они что-то друг о друге угадывали, то самое считалось даже вернее и честнее, чем сказанное в разговоре.       — И больше никакого гона на полную луну?       — Никакого, конечно же.       — Я отнесу в подвал. — Тоффи подняла ведерко на уровень пояса. Но на самом деле, ей просто захотелось уйти. И без того ей было с утра погано от мыслей о Берте и Ариане, а теперь стало еще кислее. Ее сейчас бы успокоило немного алкоголя или много-много шоколада.