Смерть мелкого гаденыша

Все мужчины с великими теориями о женщинах — всего лишь мужчины, которые женщин боятся. Бернар Вербер, «Наши друзья Человеки»

      Когда Проспер поднялся из лаборатории, Бьянка уже пришла в себя. Она сидела на краю клумбы, ссутулившись, и смотрела на останки ходячей прямо перед собой. Розита заботливо держала руку у француженки на спине, однако при том же беспокойно озиралась по сторонам.       — А, ты! — Эспиноза поманила Проспера к себе. — Сможешь отнести ее на руках в лазарет?       — Конечно.       Он и не собирался отказываться.       — Не нужно, я в порядке. — Ответила Бьянка и встала.       Проспер выставил руку, готовый в любой момент подхватить француженку, однако не коснулся ее спины, задержав ладонь в сантиметре от ее лопаток.       — Если ты так себя чувствуешь — отлично. Но я все равно тебя подстрахую, ладно? Пойду рядом.       — Ладно. — Бьянка смотрела на землю, на свои сапоги, на залитую черной жижей траву. — Но я правда, правда хорошо себя чувствую.       — Охотно верю. Я часто получал по голове, так что знаю, что потом все бывает… по-разному. Иногда тебя тошнит почти круглосуточно и встать не находится никаких сил, а бывает, что открываешь глаза и глупо спрашиваешь: эй, а чего вы все надо мной склонились?       Бьянка тихо засмеялась. Они с Проспером пересекли двор, оставив Розиту разговаривать с Тарой под яблоней, и вошли в особняк Главы.       — Образец потерян. Как это произошло? Я не видела. — Бьянка вздохнула. — Жаль, что все пошло прахом.       — Не страшно. Бывает. Кэрол сказала, что вечером можно отпраздновать… и ты все равно получишь свою вечеринку, я обещаю себе.       Они поднимались по лестнице на второй этаж, и Бьянка, держась за перила, отклонилась, чтобы взглянуть в лицо Просперу, тот же, решив, что у нее кружится голова, мгновенно приложил руку к ее спине, готовый поддержать.       — Ты придешь?       — Я думал, вы хотели только для девушек…       Почему-то это секундное прикосновение к лопаткам перебило дыхание Бьянке. Она невольно подумала, что Матье в той же ситуации даже не дернулся бы. Или, напротив, принялся бы играть на публику — схватил бы ее под коленки и понес, как невесту, прижимая к себе покрепче и не без сексуального подтекста. Проспер же поддержал ее надежно и буднично. Бьянке одновременно понравился его жест, и в то же время ее изнутри ожег вопрос: она для него — всего лишь рядовая общинница? И только? Он помог ей, но ведь это не было заигрыванием?       Только когда они дошли до лазарета, Бьянка подумала, что не готова зайти вместе с Проспером туда, где находится Леонтина. Но почему? Точно ей было, что скрывать… Однако, когда Проспер потянул на себя дверь лазарета, Бьянка вовсе застыла, полная стыда и ужаса. Она увидела залитого светом через огромное окно, озаренного им, как серафим, глядящего прямо на нее Матье. Одна его ноздря была заткнута ваткой, наполовину пропитавшейся уже кровью, нос смешно распух. Но Бьянке смеяться не хотелось.       Лестер изучал локоть француза, недовольно кривясь. В мгновение ока переменилось и настроение Проспера: улыбка пропала, челюсти сурово сжались.       — Мать моя женщина, ну что я тут сделаю. — Фыркнул Лестер, выпрямляясь. — Я не готов даже пластырь на это тратить. Или ватный диск со спиртом. У тебя тут даже кровь не идет, чувак.       Он пытается проторчать в лазарете подольше, осенило Бьянку, и в ней страх стал медленно перетекать в гнев.       — Вколите ему морфия, доктор, вот тогда он скажет спасибо, — брякнула она прежде, чем успела подумать, и тотчас прижала дрожащую руку к груди, восхищенная и напуганная собственной смелостью.       Присутствующие — и, в особенности, Проспер — изумленно взглянули на нее. Но удивление Матье отличалось от прочих. В его глазах читался вопрос: как ты посмела?       — Я принесу тебе обед сюда, Бьянка, если Лестер не отпустит тебя, ладно? — Проспер деликатно потрепал ее по плечу.       — Ладно. — Не смогла не ответить улыбкой та, смущенная внезапной лаской. Напряжение в лазарете начало спадать.       Доктор предложил новой пациентке сесть на кушетку, но девушка смущенно пояснила, что вся перепачкана в земле после падения. Тогда Лестер вышел, чтобы принести клеенку, и французы остались в лазарете втроем.       Леонтина отводила взгляд к окну, точно пыталась сделать вид, что ее здесь нет. Матье, которому давно следовало уйти, не двигался с места.       Бьянка присела на край плетеного кресла. Он ждал меня, спрашивала она себя мысленно, или действительно хотел, чтобы его ушибленный локоть осмотрели так тщательно?       Какие-то соображения терзали и журналиста. Он украдкой то и дело взглядывал на Бьянку, что-то соображая, а затем подошел к ней широкими шагами, нагнулся и прошипел:       — Он тебе нравится, не так ли?       Бьянка посмотрела на Матье исподлобья, и он нахмурился, озадаченный. Он вполне ожидал такой гримасы от Тоффи, но не от своей верной любовницы. Сперва этот нелепый ее выкрик о морфии, теперь — это! Бьянка поразительно быстро отбилась от рук, стоило ему ослабить контроль. А ведь прежде он всегда полагался на нее в первую очередь, если ему требовалась помощница.       — Нравится, я вижу это. — Журналист старался говорить не через зубы. — Подумай вот о чем, милая. Правда ли они с Главой брат и сестра? Откуда нам знать, верно? Может быть, он ее любовник? Или… даже если они действительно дети одной матери, что отменяет мое предположение? У нее-то точно с головой не все в порядке, а может быть, и у него тоже.       В глазах Бьянки сверкнули слезы, она скривилась от боли и наклонила голову. Заныла шишка на затылке, точно ее снова уронили или огрели чем-то тяжелым.       — Как-нибудь обрати внимание, котенок, как они держатся друг с другом. Ее голова у него на коленях. Он ее гладит и тискает, когда только может. Перестань видеть только то, что хочешь, и взгляни в лицо правде.       С этими словами он вышел, оставив своих бывших девушек вдвоем наедине. Бьянка откинулась на спинку кресла, чувствуя головокружение. Быть может, удар о клумбу все же был серьезнее, чем она полагала.       Тоффи пришлось самой убирать прочь останки образца: она перетащила тело к компостной куче в другом конце двора и накрыла его, как могла, брезентом, который они с братом использовали всегда для этого — защищали неутилизированные трупы от солнца, чтобы те не воняли слишком сильно. Когда она вернулась на место, где полчаса назад разыгралась тревожная сцена, она увидела там Карла со шлангом. Кто-то поручил мальчику смыть черное пятно, напоминающее о драме, очевидно. Проспер или кто-то из его группы, вероятно — например, дальновидная и благоразумная Кэрол, как могла догадаться Глава. Она подошла ближе и протянула руку.       — Тебе не обязательно этим заниматься, пацан.       Карл даже не перевел на нее взгляд, деловито открутил кран и направил шланг в самый центр черной лужи.       — Слушай… Рик… твой папа понимал, что делает. Он сорвался, но, черт побери, я могу его понять. Если б не он, через секунду я сделала бы то же самое.       Карл замер.       — Да, и я бы пошла в карцер, если б вышло так. Правила есть правила.       Мальчик переложил шланг из одной руки в другую и развернулся к Главе.       — Ты уже бывала там сама?       — Пару раз. Правила одинаковы для всех.       Она испытала желание опуститься на корточки и взять Карла за обе руки, потому что так, в ее понимании, следовало вести себя с расстроенными детьми, но они с ним были почти одного роста, и мальчик смотрел на нее серьезно и по-взрослому.       — Твой папа… Сделал то, что посчитал нужным. И это было… круто. Иногда мы так и должны поступать. Делать то, что кажется нам правильным. Или то, что хотим. Даже если знаем, что потом нас ждет расплата.       — Понимаю.       Ей вдруг стало неуютно под взглядом Граймса-младшего.       — Не опаздывай на обед. Потом отнесешь отцу его порцию. Он заслужил.       И дополнительную конфетку, добавила она мысленно. Будь у нее конфета размером с дыню, она всю ее вкатила бы в карцер, как достойный приз для Рика.       На обеде присутствовали не все. Тоффи не досчиталась пятерых, но не стала дожидаться их — села на свое место и притянула поближе миску, которую поставила перед нею Эдита.       Тоффи вычерпала порцию до половины, прежде чем поняла, что у нее нет аппетита. Раздражение словно встало комом в горле, лишая ее всяческого желания что-то есть или пить. Она уставилась в миску, приложив руку ко лбу, глядя в суп с видом ищущей в волшебном шаре ответ гадалки.       Проспер спросил бы ее, все ли в порядке, сиди он рядом, но он как раз только-только вошел, и еще не успел приблизиться к сестре. А вслед за ним в столовую прокрался Матье. Прошел, ступая, точно леопард или актер из мюзикла «Кошки», осторожно опустился на свое место. Тоффи сделала вид, что не заметила его появления.       — А где мой обед?       Француз постучал ладонью по столешнице. Другие общинники на мгновение оторвались от еды и разговоров и посмотрели на него, но тотчас снова вернулись к трапезе, все, как один, игнорируя Матье.       — Что ж, я не из тех, кто будет повторять дважды. Chaton, ты же не против?       Матье зацепил пальцем край миски Тоффи и потянул на себя, погруженная в размышления Глава спохватилась слишком поздно и успела схватиться за керамический бок только тогда, когда журналист уже поставил миску перед собой и крепко стиснул ее пальцами.       — Тебе не положена еда!       — Разве нет? Я болен! — Матье указал на свое распухшее лицо. — Твой придурочный Рик разбил мне нос.       — Да. И ты это заслужил.       Она легко дернула миску на себя, однако журналист вцепился в нее уже обеими руками. Единственным способом не дать ему неположенной еды было отпустить посудину так резко, чтобы суп вылился на рубашку француза, однако Тоффи подумала, что это было бы слишком по-детски. Не стоило переводить попусту продукты, и тем более, пачкать вещи. Не сама ли она еще несколько дней назад предъявляла те же претензии тому, кто теперь сидел перед нею? Вариант же просто залепить Матье пощечину с той стороны, что не пострадала от удара Рика, она даже не рассматривала. Хотя такая мысль и промелькнула у нее в голове…       — Не жадничай, милая, ты все равно не ешь! Да и потом, тебе неплохо бы сдерживаться в этом плане!       Ее рука невольно дернулась, так что суп качнулся в миске, жирная капля побежала по гладкому оранжевому боку.       — Не имеет значения, что я делаю со своей порцией. Ты не просто ничего не сделал за сегодня, красавчик, ты низвел до нуля чужие труды. — Она прищурилась. — Ты ушел в минус. Как же ты откупишься? How we gonna pay, how we-e gonna pa-a-a-ay?       — Ты не сошла ли с ума? В этом бардаке именно я — пострадавшая сторона. Мало того, что я нахожусь вдали от дома, я вынужден еще терпеть настоящих сумасшедших, зверей в одном со мной доме!       — С какой стати ты требуешь к себе особенного отношения? О, — ее рот издевательски округлился. — знаю! Потому что здесь нет никого, кто мешал бы больше, чем ты!       Когда я ее все же трахну, подумал Матье, она будет плакать не от удовольствия. Чем дальше, тем сильней он хотел Тоффи, но — не через любовь, а через ненависть, он желал взять над ней власть и причинить ей боль, и особенно ему хотелось сделать это через постель.       — Да знаешь ли ты, через что я проходил с самого детства? Я никогда и не жил по-человечески, я только страдал, и теперь…       — Мне плевать!       Тоффи вскочила, скрипнув стулом по полу.       — Смотри. Сейчас из-за тебя, твоей провокации, в карцере сидит полицейский. Как думаешь, у него было мало проблем на работе? На пару моральных травм наберется. — Тоффи пошла вдоль стола, тыкая пальцем в каждого, на кого намекала. — Жертва домашнего насилия. Потратила лучшие годы жизни на такого мудака, как ты. Солдат. Тут даже говорить нечего. У Дэрила не то что детство, вся жизнь в какой-то нездоровой атмосфере прошла. Саша работала пожарным спасателем, Лестер больше десяти лет был волонтером в онкодиспансере, Проспер рос в общине амишей, где за слишком крупный прыщ или визгливый смех из тебя могли изгонять дьявола семидневной голодовкой!       Тоффи замолчала, тяжело дыша.       — Ну как подборочка, журналист? Впечатляет? И это я не говорю про то, что стало с нами после ночи, когда погасли огни. У всех свои трагедии, ты не один такой. Все учатся и делают выводы, вот только никто из них не сделал вывода, что лучше всего будет вести себя, как свинья.       — Tu veux dire que tu es l’amish aussi? Et pourqoi ils n’ont pas bouté dehor toi à cause de ton visage cochon? *       — У нас здесь все говорят на английском, Матье. Или ты думаешь, я не могу ответить тем же? — Она прищурилась. — Du kannst dir nicht vorstellen, wie sehr ich dich hasse! Du bist ein doof flapsig Stück Scheiße! **       Она вжала руки в спинку свободного стула, так что Проспер не мог сесть на свое место, не сдвинув ее с дороги, но он не прерывал сестру, точно и не собирался обедать. Брат встал в стороне, почти спрятавшись за сервантом с посудой, и наблюдал за разыгрывающейся сценой с выражением мрачного удовлетворения на лице.       — Что ж, и во всей линейке святых людей есть одно исключение — ты себя отнюдь не как ангел ведешь. Тебе, получается, можно?       — О, ты мою черную сторону еще не видел. Но — что ж, ты прав. Это не значит, что ты должен мне подражать. — Ее руки прошлись по столу, точно лапы лесной хищницы. — Или как, не привлекает желание остаться добрым человеком?       Будь он по-настоящему в ней заинтересован, прочел бы в выражении ее лица затаенную боль, тайну, нечто, чрезвычайно для нее важное, впрочем, Матье умел угадывать в чужой душе многое другое — но не это.       — Если бы за каждую твою глупую игру ты получал крепкий хук справа, то быстро отучился бы подличать. Но знаешь что? Если бы ты мне нравился, если бы я любила тебя, как Шона или Леонтина, я посадила бы тебя под замок, надела ошейник и удостоверилась, что ты не сбежишь. Прежде, чем пытаться вытянуть из женщины любовь, удостоверься, что она не понимает ее… таким образом.       — Значит, ты все-таки любишь меня? — Он пытался не рассмеяться, полный торжества. — Наконец-то призналась.       — Не обольщайся. — Она скривилась, склонив голову набок. — Но из общины я тебя не отпущу ни при каких обстоятельствах. Вот уж что точно могу тебе сказать.       На другом конце стола Абрахам фыркнул почти в тарелку.       — Вот прекрасно, тут и хлеб, и зрелища, я как будто снова дома и смотрю телик. Давай, девочка, — сказал он с набитым ртом. — хватит вопить, вмажь ему!       Это восклицание словно отрезвило Тоффи, она облизала губы, выставила руки в капитулирующем жесте.       — Ешь суп, Матье, и оставим это, пока мы оба не наговорили лишнего.       Точно они оба еще не перешли черту — давным-давно.       Она широкими шагами бросилась прочь из столовой, и ей хватило нескольких секунд, чтобы прийти в себя, снова взять контроль над своими чувствами, но… Позади послышался стук подбитых подошв, и когда Тоффи обернулась, она увидела, что журналист догоняет ее.       — Мы еще не договорили!       — Не сейчас, Матье, я не хочу.       — Почему ты решаешь, когда мы закончили, а когда — нет?       От изумления она застыла на месте, глядя на него из-за плеча, и француз в два прыжка оказался рядом, протянул руку, готовый схватить Тоффи за плечо, однако она поторопилась увильнуть от его движения.       — Знаешь, в чем твоя проблема?       Он сделал паузу, полагая ее эффектной, впрочем, Тоффи и не думала ждать, пока Матье наиграется в Призрака Оперы.       — О да, еще как! — Она выставила палец на уровень его ключиц. — Стоит передо мной! Это, блин, твое второе имя!       — Ох, ты бываешь такой жесткой, chaton.       — Надеюсь, ты не ждал иного? Из мягкого у меня только сиськи.       Матье фыркнул и принялся расстегивать ремень. Секунду Тоффи смотрела на него, распахнув глаза от изумления.       — Таким диким самкам, как ты, нужна властная рука. — Он принялся вытаскивать ремень из шлевок. — Чем больше девочка хорохорится, тем крепче ее нужно отшлепать. А теперь иди сюда, встань ко мне спиной и опустись на колени.       Тоффи зашагала прочь, недоуменно улыбаясь. Забавно будет, если он останется в коридоре со спущенными штанами, подумала она.       Но Матье не стал дожидаться, не вернется ли она к нему — догнал ее и схватил за руку. Тоффи не смогла побороть желание бросить взгляд на его пояс — о, он все же застегнулся.       — Ты не в себе.       — Я? Может быть, ты не заметил, но я передумала с тобой спать! — Она высвободилась, и Матье на секунду растерялся, не понимая, как ей это удалось так легко. — Ты — проблема! Не такая проблема, как Дэрил — ой, я что-то сильно нажал и оно сломалось, ты — чистый, сияющий сгусток мудачества!       Он снова схватил ее и потянул к себе, намереваясь поцеловать, уверенный, что настал самый подходящий момент, но Тоффи оттолкнула его, легко, почти играючи — и одновременно отшагнула сама, так, без труда и насилия, разорвав их контакт. Матье всего секунду был в замешательстве — хотя его изумление оказалось поистине велико, потому что и Шона, и Леонтина, и Бьянка, и те женщины, что были у него до них всех, именно после яростной ссоры больше всего пылали страстью и охотно соглашались целоваться. Тоффи еще пару часов назад говорила ему о сексе в самых грубых выражениях, а теперь играла в недотрогу — так он понял произошедшее между ними.       А ведь ей было около тридцати — самый опасный возраст. Она уже утратила наивность юности и ещё не приобрела неуверенность зрелости, когда женщине кажется, что каждый мужчина в ее жизни — последний. И даже новый мир не изменил этой закономерности.       — Знаешь, как писал Гамсун, женщина может либо жалеть мужчину, либо его ненавидеть, и ты явно из таких. Я сильнее тебя, и я тебе как кость поперек горла.       Тоффи проглотила изумленное восклицание: да кто тебе сказал, что ты сильнее? Ее куда больше поразили другие слова.       — Не могу поверить, что ты написал несколько книжек, Матье. Еще и, вроде как, романтических. Ты правда, правда считаешь, что любовь — это такое монолитное чувство, а не целый спектр? И потом, как можно любить и не жалеть? — Она заглянула ему в лицо и удивилась сама себе. Зачем она вообще что-то ему объясняет, он явно не поймет ее. Потому что не хочет. — Если ты считаешь, что жалость — унизительное понятие, то я скажу — сочувствие, забота…       Он фыркнул со всем презрением, какое только мог выразить без слов.       — Ты сам едва ли несколько минут назад пытался вызвать во мне жалость, но теперь, смотри-ка, хочешь намекнуть, что этого стоит стыдиться?       Она намеревалась пошутить про секс, но вместо этого только утомленно вздохнула и толкнула дверь кабинета — они с Матье, не переставая ругаться, дошли до ее комнаты.       — Я всего лишь хочу стать для тебя незаменимым.       — Да, я заметила. Но я вижу, как ты обращаешься с Бьянкой, Леонтиной и Шоной. И я не хочу того же.       Она порылась в ящике стола, пока Матье нависал над ее плечом, достала бритву, засунула ее в задний карман штанов и пошла в сторону ванной комнаты. Ей следовало помыться, и она надеялась, что, к тому же, вода успокоит ее расстроенные нервы.       — Ты действительно похожа на героинь Гамсуна, chaton, слепая в своей гордыне, злая, нелогичная и непредсказуемая. Ты сама не знаешь, чего хочешь.       — Знаю, Матье. — Она юркнула в ванную и закрыла дверь прямо перед самым носом француза. — Я хочу вымыться.       Она пустила воду, думая о том, что действует расточительно, и в то же время у нее все тело зудело — и от пота, после слишком насыщенного событиями утра, и от нервного напряжения. Она стащила резинку с волос и запустила пальцы в пряди, массируя голову. Что ж, если Матье угодно сравнивать ее с героинями Гамсуна — должно быть, он все же понял, что она ему под стать, если не сказать больше. Ни Виктория, ни Эдварда не вели себя по-настоящему хорошо и правильно, они, несомненно, являли собой безусловные образчики женщин непокорных и, по меркам их времени, дурных. Однако их самих, очевидно, не заботило, насколько они далеки от представления их ревнивых, негибких возлюбленных об идеале. Понял ли Матье и это?       Если да, то с ним, возможно, еще имело какой-то смысл водить дело, подумала Тоффи.       Эти размышления должны были бы успокоить ее, тем не менее, на самом деле скорее расстроили.       И тотчас, словно мысленное повторение его имени призвало носителя, приглушенный расстоянием, голос с акцентом произнес из коридора:       — Открой, Тоффи! Я знаю, что ты собралась сделать!       Она закатила глаза, не видимая им, и тотчас дернулась всем телом — дверь за ее спиной содрогнулась от удара.       — Эй, что ты делаешь?       Матье не отвечал, только колотил ногой в дверь, выдыхая с молодецким «хых». Тоффи понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что делать, и она отскочила в сторону — и вовремя. Дверь покосилась, собачка вылетела из рассохшегося дерева и зазвякала по кафелю пола, а Матье ввалился в ванную, и не отойди Глава, он наскочил бы на нее и уронил бы на пол.       — Mon dieu, я думал, ты уже мертва!       Если бы Тоффи не нужно было снять ножны с предплечий, Матье застал бы ее совершенно голой.       — Ты что, совсем охренел? — Рявкнула она, и голос ее поднялся снизу вверх, словно она пыталась распеться перед выступлением. — Очень продуктивный день, Матье, обед едва кончился, а ты успел сделать аж два дерьмовых поступка.       — Я спасал тебя, дура! Думал, ты уже истекаешь кровью.       — Чего?!       В коридоре вдруг оказалась едва ли не дюжина людей, все сбежались на крик, готовые увидеть еще одну потасовку.       — Ты схватила бритву и побежала в ванную, что еще я должен был думать?       — Ох, ну пораскинь мозгами!       Матье считал себя знатоком душ, и он действительно разбирался в женщинах — тем больше, чем ближе оказывалась живая девушка к тому искусственному образцу, который он сконструировал для себя, питая его предрассудками пополам с трудами Шопенгауэра и Ломброзо. Однако неподдельных, искренних эмоций он верно понять не мог. Тогда как Тоффи, хоть и пыталась делать хорошую мину при плохой игре, понимала, что за фрукт журналист. Она сказала бы, что дело в интуиции, если бы верила в нее, на самом же деле — она уже встречала таких мужчин, и немало. И память о них нашептывала ей на ухо горькую правду. Хотела бы она остаться к ней глуха!       — Почему бы мне так не думать? Ты же ненормальная, неужто сама не видишь? Какие-то идиотские правила, какой-то, nique ta mère, карцер, песенки на столе. Ох, chaton, ты сама должна понимать, что если б мир остался прежним, ты бы лежала в психушке!       Он сам не понял, какую глубокую струну в ее душе затронул. И как невовремя — слишком мало прошло времени с утра, когда Тоффи охотилась на ходячих, в ней еще не до конца улегся адреналин после той схватки. И теперь она стояла, оглушенная не столько его словами, сколько — своими собственными мыслями.       — Berühren Sie den Auslöser nicht! ***       Матье опешил, потому что не понял, что с таким надрывом крикнула ему в лицо Тоффи, а потом между ним и нею возник Проспер, взял сестру за плечи и мягко втолкнул в ванную. Выставил плечо, точно пытался закрыть сестру собой от Матье.       Она не сразу затихла в его руках, еще несколько секунд готовая броситься на француза. Но все же, она успокоилась, и брат умиротворяюще провел ладонями по ее голым плечам, сказал что-то ободряющее.       — Ну как, я был прав? — Усмехнулся Матье и повернул голову к стоящей рядом Бьянке. Она шла из лазарета, но, как и другие, сбежалась на шум. — Скажи что-нибудь, девочка.       Она молчала. И смотрела, как Проспер обнимает сестру — в одних штанах и лифчике. _____________________ * Хочешь сказать, ты тоже из амишей? Тогда почему тебя не выгнали за твое похабное лицо? ** Ты даже не можешь представить, как сильно я тебя ненавижу, ты тупой агрессивный кусок дерьма. *** «Не трогай этот триггер/курок» — проще говоря, она просит не провоцировать ее.