Смерть мелкого гаденыша

— Мы желаем тебе удачи, — сказала крылатая девочка. — Успеха, мудрости и отваги — хотя ты уже доказала, что обладаешь всеми этими благами в избытке. — Она ненавидит тебя! — выпалил мальчик. — Она уже очень давно ничего не проигрывала. Будь рассудительной! Будь храброй! И — будь коварной! — Но это нечестно! — сердито воскликнула Коралайн во сне. — Это просто нечестно! Все должно было кончиться! Нил Гейман, «Коралайн»

      Тоффи почувствовала, как поднимается изнутри рыдание, и силой воли укротила его: дрожь, слезы, всхлипы. Только сведенные от накала чувств челюсти и чуть нарочито выпяченные губы выдавали ее состояние. Могло показаться со стороны, что Глава просто рассержена, едва ли кто-то кроме Проспера мог угадать ее истинные мысли. Да уж, девочка, ты стала плакать куда чаще, подумала Тоффи, вздыхая. Но с этим вздохом она рассталась с ожесточением, парализующим ее, и смогла снова рассуждать ясно.       — Проспер, — она повернулась к брату. — Ты и… Бьянка. Отведите Лестера в лабораторию. Делайте, что нужно.       — А как же карцер? — Казалось, Проспера ничуть не пугает перспектива сидеть несколько дней в заточении. Может быть, он уже там бывал, может, еще до того, как погасли огни в Джорджии, привык к вещам куда худшим, и теперь, осознавая свою вину, относился к наказанию с пониманием.       — Я подумаю. Вы оставили дежурство… — Нос Тоффи на мгновение сморщился в гримасе гнева, и тотчас лицо, как по щелчку, просветлело. Не потому, что напряжение ушло из сердца и разума Главы, просто она слишком глубоко задумалась, просчитывая варианты. Такие расслабленные лица, как у нее в ту минуту, обычно бывают от шока или опьянения. — Вы с Бьянкой… Я вообще не поняла, какого хрена вы побросали свои посты…       Она вспомнила об алкоголе в пунше и осеклась.       — Обсудим после, сейчас это не важно. Проспер, я надеюсь на твою порядочность. Мне нужны твои руки, твои записи и твоя сноровка. Бьянка… ладно, будем считать, что ты не виновата. Это я тебя надоумила, хотя и не думала, что… что?!       Тоффи резко и нервно повернулась к француженке. Бьянка стояла возле нее, теребя край футболки — уже не такой чистой, как полчаса назад, и смотрела жалко и умоляюще.       — Матье пропал. Шона видела его последней, говорит, он подменял ее на вышке. Но в общине его не могут найти, ни живого, ни мертвого. Боюсь, он вышел…       Тоффи не нашлась, что ответить, покосилась на закрытые створки ворот.       — О, ну что ж. Значит, ему придется постучать. Я не буду держать открытым проход для ходячих. Мы и так потеряли двоих.       — И можем потерять третьего. — Бьянка выпятила подбородок. Несмотря на нежную внешность, решительности изящной француженке было не занимать.       — Можем потерять куда больше.       Они с Тоффи сошлись, точно бойцы на ринге перед схваткой, и хотя Главе приходилось задирать голову, чтобы смотреть Бьянке в лицо, высокой, точно «ангел Виктории», угрожающе выставленный под ключице собеседнице палец показывал, кто тут главная. Не француженка.       — Хочешь — иди за ним. Я дам оружие, без проблем. Если кто-то вызовется идти с тобой, также. Откроем ворота на минуту, но на больший риск я не пойду и не буду приказывать кому-то искать Матье. Он убежал по глупости или из страха, и это его проблемы, что он теперь один в лесу. И да, я проебалась как лидер, потому что не могу не спать круглые сутки, и потому что кто-то напился, хотя это запрещено, и решил, что самое время для обжимашек на матрасе — это на посту. Не помню, чтобы я позволяла такое.       — Это произошло, и мы можем только делать выводы и сохранять то, что у нас осталось.       — Отлично. Хочешь быть полезной — шуруй на вышку и смотри, какая вокруг обстановка, и если Матье повезет, ты увидишь его еще на подходе к забору.       Бьянка опустила плечи и затравленно глянула на Проспера поверх головы его сестры. Они были виноваты все втроем, но Тоффи — меньше остальных. А вот злости в ней накопилось куда больше, и теперь она излилась на Кори. Карла Глава не стала трогать, в ее глазах он был слишком мал, к тому же, в ту минуту помогал Лестеру, рука об руку с отцом.       — Нравится чувствовать себя убийцей, Кори? Потому что ты теперь им и являешься.       — Я… я закрывал ворота за собой, — растерянно пробормотал юноша. — Мне показалось, что закрывал.       — Did you have a brain tumor for breakfast? * — Тоффи едва не зажала себе рот рукой, выпалив это. Обычно она сыпала цитатами, когда была весела и расслабленна, но сейчас она, напротив, едва не выходила из себя, и все же припомнила слова из любимого фильма. Да так легко, словно других и не могло быть. — Сами-то они открыться не могли снаружи.       Кори то краснел, то бледнел, меняя цвет лица за секунду.       — Я… наверное… не помню, может, и правда.       Глава сделала шаг, и юноша отшатнулся, а из-за спины Тоффи разом ее ухватили за руки Бруно и Майло. Последний, правда, вскоре разжал пальцы, и тоже отстранился — на всякий случай.       — Твоя безответственность стоила нам двух людей. — Тоффи едва могла говорить, так ей хотелось стиснуть зубы покрепче. Будь ее злость пламенной, если бы       Глава орала на него, Кори было бы спокойней. Он согласился бы даже получить удар от нее. Но эта приглушенная, скованная злоба пугала его. Он читал в ее позе, в ее выражении лица, зная, какие признаки стоит выискивать, что в любой момент на него могут наброситься с одним желанием — убить. — Отправляйся в карцер. Ни еды, ни воды, я подумаю, как долго.       Кори взял за плечо Проспер, готовый действительно увести юношу прочь. Тоффи отвернулась от них, ища глазами, что еще вокруг требует ее вмешательства. Ну как, ехидничал внутренний голос, идеально воспроизводя интонации отца, нравится ощущать себя королевой? Принимать решения?       И Тоффи могла ответить только: да, черт побери, нравится. Потому что именно сейчас, беря на себя и ответственность, и контроль, она, наконец, чувствовала себя спокойно. Это была тяжелая ноша, но сесть на землю и зареветь ей было бы сложнее. Страшнее. Хотя рядом находились люди, готовые взять на себя руководство, а самое главное, способные на это. Тоффи через плечо смотрела на спину Рика: он помогал Лестеру умыться из бочки, чтобы освежить лицо, прежде чем они спустятся в лабораторию в подвале. У бедняги врача началась лихорадка — довольно быстро, как ни печально.       — Да, время… — Тоффи поискала глазами Юджина. — Заметь время. В холле есть часы…       — Им понадобится восстановление. — Юджин задумчиво смотрел, словно бы через Тоффи, не замечая ее перед собой. Какие видения вставали перед его взором? Формулы или память о жутком недавнем прошлом? Впрочем, напуганным он уже не выглядел, против того, что было утром. — Я позаимствовал несколько деталей для того, чтобы…       По крайней мере, кому-то еще кроме меня стало спокойней, как только я начала орать на народ с приказной интонацией, подумала Тоффи.       — Я поняла, мой расплывчатый план этого требовал.       — Можно заметить время при помощи солнечных часов. Будет некоторая степень погрешности…       — Да Господи. Не важно, ты и так сделал много за сегодня. Иди в подвал, начни записывать за Лестером, ладно?       Тоффи похлопала Юджина по плечу, спроваживая подальше, потому что прямо перед нею стояли Майло и отец Габриэль, и она подозревала, что те могут ей сказать.       — Мы хотели бы просить время на похороны для Дейзи. — сказал священник.       Тоффи перевела взгляд с одного смуглого лица на другое, размышляя. Майло выглядел убитым горем, но она знала, что его отношение к смерти такое же, как у нее. Боль другого человека он чувствовал как свою собственную, но если кто-то погибал, сочувствие таяло. Майло получил прекрасное образование, и хотя новый мир с его нежитью пошатнул его представление о биологии, к «мертвым окончательно» он относился всю жизнь единым образом.       — Я понимаю, что вы были в отношениях. Она много значила для тебя…       — Для всех в общине, — вставил Габриэль, и Тоффи зыркнула на него с неудовольствием. Она обращалась только к Майло.       — Я не знаю, есть ли разница… Я ни на что не способен сейчас, кажется. Но не могу просто свернуться калачиком и рыдать. Я был готов, что однажды мне придется увидеть, как горит труп моей девушки. Я был готов. И теперь… — Майло развел руками и покосился на Габриэля. Священник же выглядел как гордый родитель, заставляющий читать сына стихи, не понимая, насколько тому неуютно. — Мы жгли наших мертвецов. Но не делаем это вот уже две недели.       — Сожги ее.       Отец Габриэль подавился воздухом. Тоффи мотнула головой, чувствуя, что на солнце кровь в ее волосах слиплась и тянет пряди, как слишком тугая невидимка.       — Ты сказал, что был готов. У нас тут столько трупов, что я боюсь начать их считать, и нужно как можно быстрее избавиться от них. Я не знаю, отравляют ли почву эти новые мертвецы. И если ты вдруг ставишь вопрос, что я выберу, вероятную пользу для живых людей или ритуал, который тебе не так уж нужен по твоим словам, то, сам видишь… Возьми ее тело и брось в общую кучу. Все кончено, Майло. Больше у нас нет времени горевать, а возможно, уже и не будет. Однажды или ты поволочешь так мой труп, или я — твой.       Габриэль казался обиженным и шокированным, и Тоффи не обошла его своим вниманием.       — Или это будете Вы, отец. В том или ином случае.       Она невольно улыбнулась, догадываясь, насколько это неуместно, но ничего не могла с собой поделать. Неловкость нарастала, но неверно истолковать выражение лица Главы помешал выкрик Бьянки с вышки:       — Ворота! Прошу, ворота!       Хватит орать, подумала в раздражении Тоффи, звучишь пронзительней свистка. Хотя на самом деле Глава знала, что акустика в общине такая, что о ней можно только мечтать. Пожалуй, действительно, только с вышки звук и мог разноситься по округе.       Дэрил и Саша распахнули ворота. Оба напряглись, держа оружие наизготовку, но в открывшемся проеме, на фоне черного леса стоял один Матье — и ни единого ходячего поблизости. Француз, улыбаясь, прошагал вперед в своей манящей манере актера из мюзикла «Кошки», легко и развинченно, точно он был на увеселительной прогулке, не больше. Он даже не обернулся, когда ворота захлопнулись за его спиной, и замер посреди двора, словно предлагал полюбоваться собой. Вся община действительно смотрела на него — ожидая объяснений. Первой не выдержала Шона, она бросилась любовнику в объятия, и на секунду он дал ей коснуться себя, а потом плавно, но жестко отстранил, чтобы увидеть Тоффи. И чтобы Тоффи увидела его.       — Я вернулся. Ходил, чтобы нарвать тебе цветов. Девочки ведь любят букеты, а?       Она не ответила. Не могла ответить. Лицо ее кривилось от противоречивых чувств. Мгновение они стояли друг напротив друга, смотря глаза-в-глаза, а потом Тоффи нагнулась вбок, схватила ведро, стоявшее у грядки — там были вперемешку земля и сорняки — и выбросила его содержимое Матье в лицо.       Он настолько не ожидал этого, что даже ничего не сказал.       — На твое счастье, там был не навоз. — Тоффи поставила ведро назад и угрожающе выставила палец Матье в лицо. — И все же я тебя не ударила.       Она развернулась, чтобы идти в лабораторию, к Лестеру, и тут же, пользуясь возможностью, Матье хлопнул ее по заднице.       — Запылилась.       Тоффи сделала вид, что ничего не почувствовала. Она спустила ему это.       Во дворе полным ходом шла зачистка. Общинники оттаскивали трупы к компостной яме, туда, откуда дым шел бы вверх и рассеивался над забором, а не тянулся бы вглубь двора, удушая и пропитывая мерзкой вонью все, что попадалось на его пути. Не участвовала в этом одна Розита: как последний оставшийся медик, она предпочла не тратить сил понапрасну, а присела под яблоней и еще раз просмотрела содержимое аптечки. Конечно, в лазарете лежали еще запасы, но, сказать по правде, довольно скудные. Больше половины из того, что принесли с собой Матье и его девочки, оказалось просроченным, а такие лекарства либо бесполезны, либо ядовиты. Укушенных, к счастью, больше не обнаружилось, но с минуты на минуту к ней должна была потянуться вереница зашибленных, оцарапанных и потянувших мышцы. Розита утомленно вздохнула, и в ноздри ей ворвался аромат яблони пополам с вонью гниющей плоти.       — Привет.       Розита подняла голову. Над нею стояла Тара. Волосы ее запылились после утреннего злоключения, и выглядели уже не такими гладкими и блестящими, как ночью. И Тара забрала их в куцый хвостик — а жаль, подумала Розита невольно.       — Что такое? Ты ранена?       — Нет, я… просто…       Тара замялась, пожевала нижнюю губу. Так странно было видеть, что эта храбрая девушка, всегда смело расталкивающая ходячих на своем пути, сейчас то краснела, то бледнела от волнения. В дневном свете, приглушенном кроной дерева, Тара казалась сошедшей с картины прерафаэлита — если бы кому-то вздумалось нарисовать портрет на тему постапокалипсиса, потому что брызги черной крови остались у Чамблер на шее и предплечьях. И все, равно, выглядела она в эту минуту прелестно. Яблочная девушка, пришло на ум Розите внезапное сравнение. Нежный розовый цвет ее щек был точно как лепестки…, а когда она смущалась — как плоды той яблони, под которой они сейчас находились.       — Ты меня спасла…       — Всегда пожалуйста. — Розита помедлила секунду, затем усмехнулась. — Ты говоришь это так, как будто не ожидала, что я буду пытаться защитить тебя. Тара промолчала, только посмотрела на собеседницу искоса: то ли настороженно, то ли смущенно, трудно было понять.       — О, hermosa*, — Розита покачала головой. — Что за глазки ты строишь? От Юджина нахваталась? Я бы в любом случае спасла тебя.       Эспиноза захлопнула ящичек аптечки, поднялась со скамьи и подошла к Таре, взяла ее ладонь, выразительно сжала, переплетая пальцы со своими.       — Послушай… Я не могу быть с тобой в качестве… девушки. Но ты моя подруга, Тара. Я буду сражаться за тебя. Всегда. Я сделаю все, чтобы ты только оставалась жива и здорова. Честно.       Тара поджала губы, тронутая настолько, что не могла ответить: подбородок задрожал, горло стянуло, как от мятных леденцов. Некстати вспомнился поцелуй с Розитой — именно так, ментолом пахло от нее, когда Тара поцеловала ее.       Восьмой, подумала Чамблер, восьмой момент для поцелуя.       Рука Розиты скользнула вверх, сбрасывая пальцы Тары.       — Пойду скажу Ноа с Джудит, что уже можно выходить из лазарета. Что мы справились с ситуацией.       Перестань считать, съехидничал внутренний голос. Остановись, семь уже было — так довольно.       Но Тара чувствовала, что уже не способна остановиться. Может быть, она будет отныне считать эти — глупые — моменты всегда.