Смерть мелкого гаденыша

В девяноста случаях из ста настоящая любовь — это мучительное, до коликов в суставах, оцепенение. Терри Пратчетт, «Вещие сестрички»

      На пути к подвалу Тоффи еще раз всхлипнула и вытерла слезы со щек, больше не беспокоясь, что пачкает лицо. Его и так покрывали пыль и кровь, но Тоффи поняла это, только когда подушечки ее пальцев почувствовали катышки грязи под глазами. Ты сможешь, ты сможешь, повторила она себе, потому что с этого дня ты будешь ходить этим путем еще много, много раз, так привыкай, нежная ты девочка. Подавай пример своим, иначе все начнет разваливаться, а если хочешь реветь и ни хрена не делать — отдай бразды правления Рику, он ведь поопытней тебя.       Ага, вот только его план явно совсем иной, чем у тебя, подсказал внутренний голос. Что удивительно, не с интонацией отца, а будто бы с ее собственной. Словно внутренняя более мудрая Тоффи подсказывала той, которая находила в себе силы только шагать и сдерживать рыдание. Иди, подсказывало подсознание, и настаивай на своем, жаль только, что у тебя нет времени получше подготовить аргументы, пусть ты и представляешь, что тебе скажет Граймс-старший.       Я попытаюсь объяснить ему, ответила мысленно сама себе Тоффи, спускаясь в подвал. Дверь на верху лестницы она оставила открытой, чтобы не оказаться в полной темноте, так как лампу взял кто-то из тех, кто пришел раньше нее, Рик или Проспер. Их обоих — и Юджина впридачу — она обнаружила в комнатенке с тремя клетками. Теперь каждая камера оказалась заполнена: Лестер стоял в последней, прислонясь плечом к запертой двери своего узилища и то и дело утирая лихорадочный пот.       Из смежного помещения, где утром сестра обнаружила их с Бьянкой, Проспер выкатил алюминиевый раскладной столик и принялся раскладывать на нем инструменты: жутковатые на вид, что вполне типично для медицинских приспособлений на взгляд неопытного человека. За его спиной, прижав к груди тетрадь, стоял Юджин, и карандаш дрожал меж его пухлых пальцев.       — У меня будет последнее желание. — Лестер усмехнулся. — Можно ведь, правда? Понимаю, вы дадите мне вина, и это уже очень щедро…       Он поднял руки в шутливом жесте капитуляции, и у Тоффи сердце екнуло от его вида. Что бы он ни попросил, я выполню все, подумала она.       — Леонтина… Я выхаживал ее, как мог, и, думаю, ее нога зажила уже достаточно… Ей можно и даже нужно начать ходить, иначе ослабеет. Может быть, она спустится сюда?       — Чтобы сказать спасибо? — Проспер поднял брови, представляя, что чувствует в тот момент медик.       — Да, чтобы я поблагодарил ее. Она была очень легкой и приятной пациенткой. Если не считать тех десяти минут, что я нес ее по лестнице. — Лестер снова усмехнулся, делая вид, что удачно пошутил, но никто не обманулся его бравадой. Он влюбился в Леонтину, и еще не намекнул ей о том. Ждал удобного момента или приличного времени, которое они могли бы провести вместе. — Это не обязательно, конечно…       — Она придет, — кивнула Тоффи.       Никакого времени у них уже не было. Ни у Лестера с Леонтиной, ни у остальных. Тоффи хотелось сдаться, сказать: все бессмысленно, мы хотим принести жертву будущему, которого у нас нет. Но она сдерживала себя изо всех сил.       — Выглядит, как любимый набор средневекового инквизитора. — Пробормотал Рик, недружелюбно кивая на разложенные на столе поверх клеенки зажимы, ножницы и скальпели.       — Или работника месяца в гестапо? — Ухмыльнулась Тоффи, однако Граймс не улыбнулся. Может быть, он даже не уловил ее иронию.       — Прежде, чем мы приступим, следует получить информированное добровольное согласие на проведение клинических испытаний у пациента. — Подал голос из своего угла Юджин.       Рик поморщился.       — Вряд ли можно назвать пациентом истязаемого.       Лестер пожал плечом — тем, которым не прислонялся к решетке.       — Ну-ну, не все так плохо. Меня уже трясет, но я знаю, что сейчас, по крайней мере, получу бутылочку вина. А под эдаким обезболивающим можете делать со мной все, что угодно. Буквально. И давайте, поторопитесь, не знаю, как долго протяну, прежде чем обращусь. А тогда я стану совсем не так разговорчив.       Проспер молниеносным движением выхватил у Юджина тетрадь, разложил на столе, возле инструментов, готовый записывать.       — Я буквально чувствую, как расползается жжение от ран. — Лестер прижался к решетке лицом, следя за тем, как покрывают белые страницы гусеницы слов. — Но онемения я не чувствую, во всяком случае, пока. Давай, сделай по надрезу на каждой руке, посмотрим, что там со свертываемостью крови.       Рик дернулся, отворачиваясь, но через несколько секунд, не в силах сдержаться, снова посмотрел на Лестера.       — И ты позволяешь себя резать? По живому? Это… бесчеловечно.       — Это нормально. — Лестер охнул, когда Проспер чиркнул у него под локтем здоровой руки скальпелем. — Я завещал тело науке еще до того, как мир покатился кувырком, да и Тоффи обещал сразу, как только понял, чем она занимается.       — Потому что система работает, И система называется — взаимность.* — Промурлыкала Глава. — Мы все подписались на это. Задолго до появления твоей группы здесь.       — А если бы он не согласился? Ты бы все равно исследовала его?       — Нет, конечно. Мне нужны честные и максимально точные ответы, а от не желающего сотрудничать их не добьешься.       Она покосилась на Рика, их взгляды скрестились, как клинки — едва ли не до искр. Тоффи понимала, что если сейчас даст отмашку, их группа не будет ждать еще неделю. Граймс мог принять для себя убийство ради выживания, но не… истязание. И не надругательство над трупом того, кого знаешь. Не такое. Не так. Мертвые должны найти упокоение, особенно — мертвые друзья.       Во всяком случае, именно это она читала в его взоре.       — То, что не требует от образца сотрудничества, я уже узнала. Месяцы назад.       — Так значит, все люди для тебя — образцы, и только?       — Нет, конечно нет. — Она не решалась надеяться, что он ей поверит. — Это была ситуация, когда нужно было выбирать, убить без пользы или… так. Без третьего варианта.       Это был поворотный момент. В глубине души Тоффи была слабая надежда, что Рик не отвернется от нее после такого кощунства, но голос разума говорил ей, что не стоит на такое рассчитывать. И все равно она сказала то, что собиралась:       — Проспер. Юджин. Вы будете исследовать его после обращения, как и всех других. Точно так же. Понятно?       Она говорила грубо, ожидая, что Юджин ей возразит. Но он только кивнул, пусть и с совершенно потерянным видом. Брат не отозвался, уже увлеченный исследованием, но в нем она и не сомневалась.       — Что ж… Это было то, что ты должен был увидеть, Рик. И рано или поздно обязан был узнать.       У Граймса-старшего (и Юджина тоже) быть, может, выбор и был. Но для Тоффи его не существовало.       — Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания умножает скорбь.** — пробормотала она, опустив голову. Тоффи стояла спиной к клеткам, намеренно, чтобы не видеть Лестера, потому что ее уверенность начала расползаться, колебаться… Не время, прикрикнула она на себя мысленно, сейчас ты должна быть твердой и следовать тем принципам, которые вывела давным-давно, и, если бы не чувства, не сомневалась в них. — Есть много двусмысленных с точки зрения морали вещей, которые должны быть совершены. Может быть, мы пожалеем, а может быть, пожалеем, если отступим сейчас. Никогда нельзя знать наперед.       Она говорила то ли себе, то ли Рику, то ли никому в этой комнате — просто произносила слова, как часть ритуала.       — Я не знаю пути, кроме как делать то, что я уже решила.       — Мы можем хотя бы не обсуждать это при, — Рик указал подбородком направление за плечом собеседницы. — нем?       — При Лестере? Конечно.       Тоффи мотнула головой, приглашая Юджина последовать за ними, и Рик тоже кивнул ему. В конце концов, это был человек из его группы, а не из общины.       Они вышли в коридор, недостаточно широкий, чтобы троим людям стоять, не вторгаясь в личное пространство друг друга, и Тоффи вдруг ощутила удивительное спокойствие. Неуместное, пожалуй, тотчас заметил внутренний голос, но что она могла поделать? Лестер остался в другой комнате, и не видеть его было к лучшему.       Она вспомнила, как впервые вместо грусти ее обуяла тревожная напряженность, но — не больше. Когда она притерпелась к трагедиям.       Нет, печаль еще посещала ее, и до сих пор, но с того дня всегда ненадолго.       В холоде подвала мышцы сводило точно так же, как в прохладе раздевалки дешевого спортзала в Атланте, и это чувственное напоминание невольно переменило настроение Тоффи. У нее не было причин для веселья, но организм лгал, что настало время забыть горести, ведь тело в столь привычной обстановке… Еще и эта узость коридора, куда трое помещались едва-едва, не задевая друг друга, так что Тоффи вжалась спиной в стену.       Что ж, если она сочла неуместным умиротворение, то мысль о том, что ей сейчас больше понравилось бы зарываться пальцами в чьи-то волосы, благодаря куртку, что лопатки не обдираются о шершавую стену, поразила Тоффи. Казалось, этот шепот внутреннего голоса идет извне, не может он принадлежать ей самой.       «If you'll excuse an expression I use,       I'm in love, I'm in love,       I'm in love, I'm in love,       I'm in love with a wonderful guy!»***       Ей хотелось ударить себя по голове, чтобы эта мелодия перестала звучать внутри ее черепа. Не время думать о любви, одернула она себя, но все же невольно облизнула губы и стыдливо запахнула куртку. Несвоевременная мыслишка закралась в голову и тронула звоночек, вызывающий перед глазами неуместно постыдный образ. Тоффи потупилась, пряча взгляд, точно по нему можно было догадаться о том, какой неподходящий ситуации импульс ожег ее изнутри. И именно потому, что она не ждала его и устыдилась, в ней начало подниматься раздражение. Никто не был виноват, но Тоффи хотелось кричать и изливать свое бешенство на всех, кто находился рядом. Тем не менее, она сдержалась. Ее голос звучал невнятно, потому что от напряжения сводило челюсть, однако больше ничего не показывало, как она близка к срыву.       — Слава Господу нашему, а то я уже начала гадать, что стучит у меня громче, дрожа от холода: зубы или колени.       Рик повернул голову, глядя прямо в лицо Тоффи, и она осеклась.       — Никогда не подумал бы, что ты настолько доверяешь науке.       Они смотрели друг на друга, тяжело дыша. Тоффи не поднимала головы, и из-за разницы в их с Риком росте казалась насупленной.       — А почему бы нет? Сегодняшний день — это напоминание, что мы не в безопасной зоне.**** И жёсткий мир требует жёстких поступков. Нельзя подойти к ходячему и решить вопрос дипломатией.       — Не надо говорить со мной так, точно я вчера вышел из комы. Последние несколько лет я выживал точно так же, как и ты.       — И стал лидером по той же причине, что и я? Ты делал то, что другие не делали. Потому что — что? Ответь.       — Потому что я не хотел, чтобы кто-то погиб. Моя семья, — Рик запнулся на мгновение. — Люди, которые помогали моей жене и Карлу выживать, друзья. Просто… люди. Я коп, я учился так поступать.       Тоффи медленно моргнула. Да, тут между ними пролегала пропасть. Ей нравилось верховодить, чего греха таить, но началось все с того, что она делала то, что правильно — при том, не чувствуя ничего к тем людям, с которыми оказалась рядом. В Вудбери она разминулась с Проспером, какое-то время думала, что он погиб, и шла во главе совершенно чужих ей странников. Она не принимала рассудочного решения защищать их, и тем более не собиралась воображать себя их королевой. Она не думала об этом. Но когда что-то шло наперекосяк, все это разношерстное сборище замирало, выжидая, кто же вызовется исправить ситуацию. Тоффи ругалась, стискивала зубы и делала то, что нужно. Потому что так было правильно. Не из жалости и не из расчета. Она была… хорошей по инерции.       И — вау! — как больно оказалось это осознавать.       — Я сделала то, что считала правильным. Здесь пока что я Глава, если ты не забыл.       Она была много ниже его ростом, и ей приходилось задирать подбородок, чтобы взглянуть ему в лицо, но это не мешало ей не терять достоинства.       — Можешь идти и наслаждаться своим чувством превосходства, но попробуй пожить в этом мире еще немного и не стать кем-то похуже.       Рик промолчал, невольно подумав, что, возможно, уже стал…       — Хорошие в этом мире те, кто сам себя так называет. Те, кому повезло, кто прожил еще не слишком долго или те, кто умеет обманывать себя. И последнее начинает казаться мне неплохим таким навыком, прикинь. — Тоффи осеклась, понимая, что сказала лишнее. Не стоило ей это произносить, а Рику уж точно не понравилось это услышать. — А еще хорошие те, у кого есть человек, который грешит за них. Я знаю разницу между чистым злом и тяжёлым, но верным решением, поверь мне.       — И это — настоящая ты? Такая?       Тоффи проигнорировала вопрос, хотя понимала, что действительно потеряла маску игривой «ведьмы» где-то в пылу недавней схватки. Когда руки перестали ее слушаться, едва ли не впервые в жизни, и это напугало ее до чертиков. Она устала, и с неё слетели маски и лапочки, и сучки.       — Мне приходилось делать не лучшие вещи, чтобы из моей группы уцелело как можно больше людей. Полагаю, и тебе тоже. Было бы очень удобно иметь помощника, который выполнял бы за тебя все самое худшее, верно? Эдакого дракона на службе у сказочного правителя. У меня такого нет, к сожалению. Я сама привыкла исполнять эту роль. А будет еще хуже. Тебе тоже придется делать выбор, сохранить свою группу. Живой. Или сохранить свою душу. Ты веришь в рай, Рик? Тебя туда уже не пустят, если ты столкнешься с такой ситуацией. В ней не будет правильного ответа, если ты веришь в Бога или в добро.       Его глаза невольно сузились, голова нервно дернулась.       — Живые люди… которых ты убила… Их было не трое, не так ли?       Тоффи помолчала ровно секунду — стиснула зубы и сделала усилие над собой, чтобы ответить:       — Все лгут, Рик. Ты привыкнешь.       Они отвернулись друг от друга одновременно.       — Мы недостойны рая, все мы. Уже. А ад теперь здесь, вокруг нас.       Тоффи вспомнила, как рассказывал ей о чуде Святой Елизаветы отец: Бог превратил хлеб в розы не потому, что хотел, чтобы Елизавета продолжала кормить нищих, а оттого, что ненавидит ложь.*****       — Слишком громкие слова для произошедшего. — Ответил Рик и, судя по удаляющимся шагам, решил вернуться во двор. Тоффи оставалось гадать, что он предпримет после. После всего.       И теперь они остались в коридорчике вдвоем с Юджином.       — Мать твою, я только проснулась, кажется, и уже снова хочу спать, — соврала она, закрыв глаза руками и там, в полумраке за плотно стиснутыми пальцами еще и зажмурившись. Только не говори ничего, взмолилась она, но Юджин, при всем его уме, разумеется, не умел читать мысли.       — Что касется моей причастности к тому, что генератор вышел из строя. Я просто…       — Ты сделал это, чтобы показать, как ты полезен. Чтобы остаться. И поздравляю. — Тон Тоффи был холоднее жидкого азота. — Ты остаешься.       Она отняла руки от глаз, побрела к лестнице, и только поднявшись на пять ступеней, замерла, повернулась к Юджину: тот не возвращался в лабораторию.       — Прости, я не хотела тебя обижать. — Тоффи смущенно усмехнулась. — Хотела обидеть, но не тебя, а того, кого здесь рядом нет. Ты… сегодня сильно помог, спасибо. Если бы не ты, жертв было бы больше. И тебе, правда, можно тут не оставаться.       Он поднял к ней лицо, и она скорее догадалась, чем прочитала в его взгляде недоумение.       — В лаборатории. Бьянка и Проспер все сделают. — Кровь, попавшая на висок Главе, засохла черными потеками, и в скудном свете из открытой двери подвала казалась еще темнее, насколько это было возможно. По контрасту с нею, лицо Тоффи выглядело необычайно бледным. Она поднялась до конца лестницы и вышла в шумный, отвратительно пахнущий двор.       Нет, все же это ад, подумала она. Потому что трудно вообразить что-то похуже.